на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



Глава 43

Деревня Банхин была совсем не похожа на тропические и субтропические поселения на побережье. Здесь не было пальм, зато в изобилии росли сосны и огромные лиственные деревья. И этим холодным февральским днем расцветали заросли рододендронов.

С востока деревню ограничивал круто поднимающийся склон, с севера и юга – рисовые поля и узкая однорядная дорога, по которой мы приехали с гор.

Дома в основном из грубо отесанных сосновых бревен, а крыши – из тростника и бамбуковых листьев. У каждого дома огород. Кое-где в огородах еще остались с войны лазы в бомбоубежища.

Неужели бомбили даже такую удаленную долину? Но я вспомнил, что писал брату Тран Ван Вин: из дома сообщали, что по этой дороге шли грузовики с ранеными, а навстречу им – колонны с пополнением и боеприпасами. У меня в голове сложилась целостная картина тылового обеспечения войны: эта убогая дорога начиналась у китайской границы, откуда и прибывала большая часть военного снаряжения, затем извивалась вдоль лаосской границы вплоть до того места, где начиналась разветвленная сеть троп Хо Ши Мина. В этой деревне все, кто был старше тридцати, наверняка не забыли американскую авиацию.

В деревне было полно детей и взрослых самого разного возраста. Видимо, в последний день Тета все еще оставались дома. На нас смотрели во все глаза, как таращились бы в сельском американском поселке, если бы на его улицу занесло двух вьетнамцев в традиционных черных шелковых "пижамах" и конических соломенных шляпах.

Мы подошли к центру – грязной, не больше теннисного корта, покрытой красным суглинком площади. Вокруг стояли дома и открытый павильон, где располагался маленький продуктовый рынок. За легкими, наподобие пикниковых, столиками сидели люди – ели, пили, разговаривали. Когда мы проходили мимо, они бросали свои занятия и поднимали на нас глаза.

Я так и знал, что главные трудности начнутся в этой маленькой деревушке. А военный патруль на дороге только добавлял проблем.

В центре площади возвышалась простая бетонная плита примерно десять футов длиной и шесть высотой. Она была установлена на другой, которая лежала на земле. Та, что стояла вертикально, была выкрашена в белый цвет. И по белому бежали красные буквы. У основания горели благовонные палочки и в вазах алели новогодние цветы. Мы подошли к памятнику и остановились перед ним.

Красными буквами были выведены имена. Они рядами шли сверху вниз, но одна, верхняя, строчка была крупнее остальных.

– "В память о тех, кто сражался за воссоединение Родины в войне с американцами. 1954 – 1975", – перевела Сьюзан. – Это те, кто пропал без вести. Их здесь много, в том числе Тран Кван Ли. Вот он. – Она показала рукой.

Я заметил среди пропавших без вести много других по фамилии Тран. Мы вдвоем читали надписи, но Тран Ван Вина не встретили. Пока все шло хорошо.

– Погибшие должны быть на другой стороне, – предположил я.

Мы обошли памятник. Вся его поверхность была покрыта красными буквами. Они выглядели так, словно их подновили только вчера.

На площади собралась толпа человек в сто, и они потихоньку приближались к нам. Я обратил внимание, что у многих стариков не хватало руки или ноги.

Имена погибших располагались в хронологическом порядке, как на Стене в Вашингтоне. Мы понятия не имели, когда мог погибнуть Тран Ван Вин, но не раньше февраля 68-го года. Я начал с этого момента, а Сьюзан принялась читать с конца – апреля 1975-го.

Я затаил дыхание и шел от строки к строке.

– Пока нет, – пробормотала Сьюзан.

– У меня тоже. – Но я подсознательно не хотел наткнуться на имя этого человека и мог машинально его не заметить. Хотя всякий раз, когда попадался очередной Тран, у меня слегка екало сердце.

Теперь люди стояли прямо за нашими спинами. Мне казалось странным читать имена погибших и пропавших без вести из этой деревни и знать, что в этом повинны мои соотечественники. И не исключено, что я сам. Хотя, с другой стороны, у меня была своя Стена. И к тому же я был канадцем.

Мы продолжали читать.

– Здесь много женщин и детей, – шепнула мне Сьюзан. – И еще мужчины, которые погибли не на фронте, а в тылу. Наверное, во время бомбежек.

Я не ответил.

Мы встретились с ней на середине списка и перепроверили друг друга.

– Его здесь нет, – сказал я.

– Но значит ли это, что он жив?

– Готов поспорить, что любой, кто стоит за нашей спиной, может ответить на этот вопрос.

Глядя на рукописные буквы на грубом бетоне, я невольно вспомнил отполированный гранит Стены в Вашингтоне. Но в сущности между двумя этими памятниками не было никакой разницы.

– Итак, мы – канадцы. Готова? – спросил я Сьюзан.

– Oui.

Мы повернулись и посмотрели в лица стоявших за нами людей. В сельских районах Южного Вьетнама мы возбуждали легкое любопытство. Здесь же вызвали сильнейший интерес. И не исключено, что нам пришлось бы столкнуться с враждебностью, если бы жители узнали, что мы американцы. Я не мог ничего прочитать в глазах крестьян, но это сборище мне отнюдь не напоминало комитет по организации нашей почетной встречи.

– Bonjour, – произнес я.

Кто-то что-то пробормотал, но ни один человек не улыбнулся, и мне пришло в голову, что рядом с Дьенбьенфу у людей могла сохраниться неприязнь к французам. Ong die... grande-pere.

– Мы канадцы, – заявил я.

Мне показалось, что в толпе поубавилось напряженности. Или я только этого хотел?

Сьюзан тоже поздоровалась, сказала, что мы приехали из Дьенбьенфу, и попросила разрешения сфотографировать памятник. Никто как будто не возражал. Она отошла на шаг и сделала снимок плиты с именами погибших.

Вперед вышел мужчина среднего возраста в черных шерстяных брюках и оранжевом свитере. Он что-то сказал мне по-французски, но я совершенно не понял. Ясно было одно: его интересовало все, что угодно, но только не то, попала ли ручка моей тетушки на стол моего дядюшки.

Сьюзан ответила. Они обменялись несколькими фразами. Вьетнамец говорил по-французски лучше, чем она, Сьюзан сказала несколько корявых слов по-вьетнамски. Это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Толпа приблизилась к нам еще на шаг.

Недолго ждать, сейчас появятся солдаты, потребуют наши паспорта и обнаружат, что мы не канадцы. Я больше не чувствовал себя Джеймсом Бондом. Скорее Индианой Джонсом в фильме под названием "Деревня Судьбы"[98].

Сьюзан наплела, что мы военные историки, занимаемся la guerre americaine[99], но ей и наполовину не поверили. В конце концов она заговорила свободнее, и я разобрал имя Тран Ван Вина.

Стоит произнести имя человека в маленьком вьетнамском или в маленьком канзасском местечке, и это неизменно вызывает легкую оторопь.

Наступила долгая пауза. Вьетнамец переводил взгляд с меня на Сьюзан. Я затаил дыхание. Но вот он кивнул и сказал:

– Да, он остался в живых.

Теперь я знал, что забрался в такую даль не для того, чтобы навестить чью-то могилу. Я приехал в Банхин и получил ответ: Тран Ван Вин жив.

Сьюзан покосилась на меня и улыбнулась. И снова заговорила на ломаном вьетнамском, время от времени вставляя французские слова. Кажется, что-то наклевывалось.

Наконец вьетнамец произнес волшебное слово:

– Allons[100], – и мы последовали за ним сквозь расступавшуюся перед нами толпу.

Миновали крытый рынок; вьетнамец остановился у доски с деревенским бюллетенем под прозрачным плексигласом и показал две выцветшие черно-белые фотографии. На них были сняты двое американцев в летных комбинезонах с поднятыми руками, а вокруг вооруженные допотопными винтовками со скользящими затворами крестьяне в "пижамах". Рядом на доске хватило бы места, чтобы запечатлеть меня и Сьюзан в тех же, что и летчики, позах.

– Les pilotes Americains[101], – объяснил вьетнамец. Мы со Сьюзан переглянулись.

Узкая тенистая тропинка привела нас к подножию склона, где было несколько холмиков, в которых я узнал захоронения. За ними стояли деревянные дома.

Мы шли за нашим провожатым к рубленному из сосновых бревен дому под крышей из ветвей и пальмовых листьев.

Вьетнамец вошел внутрь и подал нам знак подождать. Через несколько минут он снова показался на пороге и пригласил войти. А сам объяснял по-французски, что тут как chez Tran[102].

Мы оказались в доме, который состоял из одной-единственной комнаты. Пол был из красной утрамбованной глины. Стекла едва пропускали сумрачный свет. И я почувствовал в сыром воздухе запах горевшего где-то угля.

Когда мои глаза привыкли к полумраку, я различил вдоль стен сложенные подвесные койки и одеяла на них, а на полу плетеные бамбуковые корзины и коробки. В середине комнаты на черной циновке стоял низкий стол без стульев.

В дальнем углу размещалась мазаная глиняная кухонная плита, в топке которой мерцали тлеющие угли. Справа от нее у стены на небольшом алтаре горели благовонные палочки и стояли фотографии в рамках. А еще правее на стене висел плакат с изображением Хо Ши Мина, вьетнамский флаг и наградные грамоты под стеклом.

Я огляделся и убедился, что в доме никого не было.

– Он сказал, что это дом Тран Ван Вина и его надо ждать здесь, – перевела мне Сьюзан.

Мне не понравилось, что меня заперли в четырех стенах, однако жаловаться было поздно. Так или иначе, наше путешествие подошло к концу.

– А он не сказал, где здесь бар с напитками? – спросил я.

– Нет. Но разрешил мне курить. – Сьюзан подошла к очагу, сняла рюкзак, села на коврик и щелкнула зажигалкой.

Я тоже снял свой рюкзак и поставил рядом с ее. Крыша у дальней стены была на высоте всего шести футов. Я кое-чему научился у вьетконговцев и теперь достал из-за пояса пистолет и вместе с двумя запасными обоймами сунул между слоями на скате.

– Неплохая мысль, – похвалила меня Сьюзан. – Я подумала, что мы сумеем отговориться от чего угодно, но только не от оружия, если его у нас найдут.

Я не стал комментировать ее непомерно оптимистическое высказывание и вместо этого спросил:

– Что ты сказала этому малому?

– Его зовут Хием, – объяснила она. – Он здесь сельский учитель. С твоей подачи я сказала ему, что мы канадцы, военные историки, приехали из Дьенбьенфу, изучаем американскую войну. Еще сказала, будто в Дьенбьенфу нам посоветовали осмотреть здешний монумент. Сама придумала.

– У тебя на это большой талант.

– А еще – будто слышала, что в долине На живет много ветеранов войны. Но нас особенно интересуют те, кто участвовал в новогоднем наступлении шестьдесят восьмого года и в боях за Куангчи. – Сьюзан затянулась и продолжила: – Однако этот Хием не мог назвать никого, кроме себя. Сам он воевал в Хюэ. Я притворилась, что расстроена, и сказала, будто слышала в Дьенбьенфу о Тран Ван Вине – храбром солдате, который был ранен в Куангчи. – Она подняла на меня глаза. – Я больше не хотела болтаться там на площади и решила идти напролом.

– И что, мистер Хием клюнул?

– Кто его знает. Вроде бы и не очень. Но почувствовал гордость, что о Банхин хорошо отзываются в Дьенбьенфу. Сам он тоже из Транов и нашему Вину какая-то дальняя родня.

– На этом памятнике много погибших и пропавших без вести людей по фамилии Тран. Хорошо, что мы с тобой канадцы.

Сьюзан попыталась улыбнуться.

– Надеюсь, что он все же мне поверил.

– Не обозлился, скорее всего поверил. Когда в следующий раз получим задание во Вьетнаме, прикинемся швейцарцами.

Сьюзан закурила новую сигарету.

– Нет уж, пришлешь мне отсюда открытку. А я побуду где-нибудь еще.

– Ты все отлично сделала, – похвалил я ее. – И если мистер Хием побежал за солдатами, это не твоя вина.

– Спасибо.

– А что, Тран Ван Вин живет здесь или приехал на праздник? – спросил я.

– Хием сказал, что это его дом и он живет здесь все время.

– А где же он сейчас?

– Вроде бы отправился провожать родственников.

– Значит, вернется в хорошем настроении. Когда его ждать?

– Когда придет автобус из Дьенбьенфу.

Я посмотрел на изображение дядюшки Хо.

– Как ты полагаешь, это ловушка?

– А ты?

– У вас, канадцев, дурная манера отвечать вопросом на вопрос.

Сьюзан вымучила улыбку и снова закурила.

А я подошел к алтарю и в проникающем из окон тусклом свете стал рассматривать фотографии. На всех снимках были изображены молодые мужчины и женщины – от двадцати до двадцати пяти лет.

– Похоже, здесь не доживают до старости, – предположил я.

Сьюзан тоже посмотрела на снимки.

– Вьетнамцы ставят на алтарь фотографии покойных в расцвете лет, до какого бы возраста они ни дожили.

– Вот как! Значит, если бы я был буддистом и умер сегодня, им пришлось бы ставить фотографии, которые сделала ты?

Она улыбнулась:

– Пожалуй, позвонили бы твоей матери и попросили прислать что-нибудь из более юного возраста. Семейный алтарь, – добавила она, – это скорее не буддизм, а поклонение предкам. Отсюда и путаница. Вьетнамцы, которые не исповедуют католицизм, а называют себя буддистами, часто практикуют древние верования. Плюс конфуцианство и даосизм[103]. Здесь это называют «тройной религией».

– А я уже насчитал четыре.

– Я же тебе сказала, что все это очень запутано. Но ты католик. Так что тебе не о чем беспокоиться.

Я посмотрел на маленькие фотографии – многие изображенные на отпечатках мужчины носили форму. Не оставалось сомнений, что один из них – Тран Кван Ли. Он хоть и считался без вести пропавшим, но после того, как тридцать раз пропустил Тет и не приезжал на праздник, родные наверняка решили, что он погиб.

У нас еще было время образумиться.

– Если подсуетимся, через пять минут будем на нашем "БМВ", – сказал я Сьюзан.

Она ответила сразу, ничуть не колеблясь:

– Понятия не имею, кто войдет через эту дверь. Но мы оба понимаем, что не двинемся с места, пока кого-нибудь не увидим.

Я кивнул.

– Как ты хочешь повести наш разговор с Тран Ван Вином? – спросила она.

– Прежде всего это мой разговор, а не наш. А повести я его собираюсь напрямую. Именно так я обращаюсь со свидетелями в Штатах. Можно дурачить подозреваемых, но со свидетелями следует говорить откровенно.

– И даже объявить, что нас направило американское правительство?

– Ну, не до такой степени. Да, мы американцы, но нас послали родственники убитого, которые хотят, чтобы свершилось правосудие.

– Мы не знаем имени убитого.

– Тран Ван Вин знает. Он взял его бумажник. Сьюзан, говорить буду я. И думать тоже. А ты переводи. Бьет?

Мы встретились взглядами, и она кивнула.

Время шло.

Я поднял на Сьюзан глаза. Наступил момент истины: то, что до этого казалось абстрактным, обернулось реальностью. Тран Ван Вин оказался жив, и, что бы он ни сказал, нам придется решать совершенно новые проблемы.

Сьюзан встала, подошла ко мне и обняла.

– Я тебя обманывала и могу еще сделать нечто такое, что тебе не понравится. Но независимо от того, что произойдет, я тебя люблю.

Я не успел ответить. Позади послышался шум. Мы обернулись к двери. В открытом проеме возник темный силуэт человека. Я надеялся, что это Тран Ван Вин.


Глава 42 | В никуда | Глава 44