Понедельник, 29 ноября

Ровно в 4.30 утра в понедельник уборщик отметил свой приход на работу и почти сразу же обнаружил тело. Рабочий день на станции обслуживания автомобилей «Раунхэмс», расположенной на автостраде М27 неподалеку от Саутгемптона, он начал с уборки туалетов. Дверь одной из кабин не открывалась. Ему уже было без малого шестьдесят восемь, поэтому он ругнулся, с трудом опускаясь на колени и ладони, чтобы заглянуть под дверь. Он был готов к тому, что ему придется изрядно попыхтеть, но оказалось, что этого совсем не требуется — он тут же заметил за дверью два мужских ботинка. Там находился мужчина, и ему было, собственно, плевать на то, пьян ли он, или болен, или вообще там умирает. Из-за этого человека он крепко задерживался с уборной и, ругнувшись еще раз, поплелся за бригадиром.

Пребывавший не в лучшем настроении бригадир с помощью отвертки открыл замок двери. Но мужчина в кабинке так мощно подпер коленями дверь, что, несмотря на совместные потуги бригадира и уборщика, ее удалось приоткрыть всего лишь на несколько дюймов. Просунув руку в щель, бригадир попытался отодвинуть колени в сторону, но вместо этого схватился за ледяную руку. С диким воплем он отскочил от дверцы, потом тщательно вымыл руки и тогда только отправился звонить в полицию и в службу «скорой помощи».

В пять с минутами прибыла полиция. Сняв дверцу кабинки с петель, она убедительно продемонстрировала уборщику и бригадиру, насколько опытнее их в таких делах. Человек сидел на крышке стульчана, опираясь о заднюю стенку кабинки. Бледное лицо вытянулось в зловещую маску смерти с оскаленными зубами и широко раскрытыми, неподвижными глазами. В ладони лежали баночка из-под талька и крышка от нее, а на полу небольшой полиэтиленовый пакетик с несколькими крупицами белого порошка. Рядом был портфель, набитый политическими брошюрами. Следы белого порошка виднелись и на боковой стороне портфеля, очевидно, его клали на колено, используя как столик. Пальцы сжимали свернутую в трубочку и сдавленную в предсмертной конвульсии двадцатифунтовую банкноту. Одну руку О'Нейл вскинул над головой, так что казалось, будто ухмылявшийся труп посылал всем жуткий прощальный привет.

— Еще один наркоман принял свою последнюю дозу, -пробормотал полицейский сержант, успевший повидать на своем вену немало таких бедолаг. — Встречаются и такие, у которых из-под скатанного рукава еще торчит иголка от шприца, — объяснил он молодому напарнику, у которого, видимо, еще не было соответствующего опыта. — Судя по всему, — продолжал он, — этот принимал кокаин, и или у него не выдержало сердце из-за передозировки, или он принял недоброкачественную мешанину. На этих станциях в последнее время вовсю шуруют торговцы наркотиками, и, покупая у случайных продавцов, клиенты никогда не знают, кто и что им здесь продает. Им зачастую подсовывают наркотики, смешанные с чем-нибудь вроде сахарной пудры или питьевой соды. А то и с чем-либо не столь безобидным. Продавцы сплавляют здесь все, а наркоманы готовы заплатить любые деньги за дозу, из чего бы она ни состояла. Этому просто не повезло.

Он принялся обследовать карманы в поисках каких-нибудь документов, удостоверяющих личность умершего.

— В лице и теле какие-то странные изменения. Ну, с этим пусть разбираются медэксперт и ребята из офиса коронера. Пора, парень, закругляться с этим делом и позвать проклятых фотографов зафиксировать эту омерзительную картину. Какой толк стоять здесь и гадать… Ага! Господин Роджер О'Нейл! — воскликнул он, покопавшись в бумажнике и прочтя фамилию на одной из кредитных карточек: — Интересно, кто бы это мог быть?

— А не его ли это машина на парновочной площадке? -высказал предположение уборщик. — Судя по тому, как она выглядит, машина простояла всю эту ночь.

— Что ж, пожалуй, в таком случае не помешает ее проверить, — согласился сержант.

Было уже 7.20, когда представитель коронера разрешил убрать тело. Сержант проверял, закончил ли его подчиненный со всеми необходимыми формальностями, а санитары возились с окостеневшим телом, стараясь снять его с толчка и уложить на носилки, ногда заверещал зуммер вызова полицейского радиотелефона.

— Не фига себе! -воскликнул сержант, заслушав переданное распоряжение. — Ну и поднимется же теперь шурум-бурум! Стоит, пожалуй, еще дважды проверить, все ли мы правильно сделали, прежде чем здесь окажется толпа инспекторов, суперинтендантов и старших констеблей из уголовно-следственного отдела, чтобы взглянуть, что тут у нас.

Он повернулся к краснолицему констеблю.

— Не было печали, да черти накачали. Судя по регистрации, машина принадлежит штаб-квартире партии, а наш господин Роджер О'Нейлявляется, вернее, являлся большой шишкой и наверняка оставил отпечатки своих пальчиков на Даунинг-стрит. Так что, парень, придется тебе попотеть и написать подробнейший протокол, не то покатятся наши с тобой головы.

Прошла еще одна бессонная ночь. Кончались последние резервы ее жизненных сил, она была на грани срыва, готовая уже сдаться, подчиниться депрессии, когда раздался телефонный звонок. Она ухватилась за трубку, как за спасательный трос. Это был Джонни. Он звонил из комнаты новостей редакции «Телеграф».

— Хочу добавить к твоим совпадениям еще одно, — сказал он. — Интересно, как оно тебе понравится? Телетайп только что отстукал эту новость. Похоже, что несколько часов назад полиция Саутгемптона обнаружила в общественном туалете тело твоего Роджера О'Нейла.

— Я так понимаю, что ты просто безвкусно остришь, вместо того чтобы сказать «доброе утро», — раздраженно предположила Матти.

— Но это не выдумка! Я уже послал на место происшествия своего репортера. Полиция, кажется, вызвала своего нарколога, возможно, он умер от передозировки наркотика.

Матти облегченно вздохнула: еще один кусочек картинки — с грохотом падающая на гроб крышка — лег на свое место.

— Так вот оно что! Наркоман. Неудивительно, что мы везде натыкались на него… — В возбуждении она ударила рукой по громоздившейся возле телефона горе немытых тарелок и чашек, и они с грохотом полетели на пол.

— Матти, какого черта…

— Нет, Джонни, ты тольно подумай, что получается. Для нас он был ключевой фигурой, единственным, кто, как мы точно знаем, имел прямое отношение ко всем грязным трюкам. И за день до того, как они изберут нового премьер-министра, свидетель номер один благополучно исчезает со сцены, оставляя нас с тобой с огромным нулем без палочки. Неужели ты не понимаешь?

— Что?

— Что сейчас нельзя терять ни секунды! — выдохнула она, и телефон смолк.

Оставь Матти надежду чуть раньше, ей так и не удалось бы разыскать в этот день Пенни Гай. Она уже несколько минут давила на кнопку звонка и уже собиралась уйти, когда вдруг послышался звук зуммера электронного замка и входная дверь дома открылась перед ней настежь, Дверь квартиры Пенни на втором этаже была приоткрыта, и Матти вошла без стука. Шторы были задернуты, и в комнате было полутемно. Пенни сидела на диване, вперив взгляд в пустоту.

Матти молча села рядом и взяла ее за руку. Немного погодя пальцы Пенни шевельнулись в ладони Матти, а затем сжали ее, выражая признательность и прося не уходить.

— Он не заслуживал смерти, -сказала Пенни приглушенным, дрожащим голосом. — Он был слабым, но не злым человеком, очень добрым.

— А что он делал в Саутгемптоне?

— Проводил с кем-то уик-энд. Я спросила, но он не сказал. Это был один из его глупых секретов.

— А как ты думаешь — с кем?

Пенни, не говоря ни слова, тихо поначала головой.

— Тебе известно, почему он умер? — спросила Матти.

Пенни повернула к ней лицо и посмотрела на нее темными, отсутствующими глазами.

— Сам по себе он тебя не интересует, да? Только его смерть? — Это было не обвинение, а констатация фанта.

— Пенни, мне жаль, что он умер. Еще и потому, что, как я думаю, Роджера обвинят во многих грехах, случившихся в последнее время. А я не считаю, что он именно тот, ного следует в них обвинять.

Проблеск в глазах Пенни говорил о том, что она начала выходить из оцепенения, в которое была погружена до сих пор.

— С какой стати им… обвинять Роджера? -Она медленно складывала слова. Было видно, что мыслями своими наполовину она все еще там, в другом мире, где О'Нейл жив и где Пенни все еще могла его спасти.

— Потому что он -жертва. Потому что все было подстроено так, чтобы потом все свалить на него. Кто-то им воспользовался и вертел его и так и сяк в своей грязной политической игре, пока он не сорвался.

Пенни некоторое время сосредоточенно обдумывала ее слова.

— Но он не единственный, — сказала она.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду еще и Патрика. Ему прислали пленку, на которой мы были записаны, он и я. Он думал, что все это сделала я сама.

— О каком Патрике ты говоришь, Пенни?

— Я говорю о Вултоне. Он подумал, что это я записала все в постели для того, чтобы потом шантажировать его. Но это сделал кто-то другой. Не я.

— Так вот, значит, почему он снял свою кандидатуру! -воскликнула Матти. — Как думаешь, Пенни, кто бы это мог быть?

— Не знаю. Думаю, чуть ли не любой из участвовавших в партконференции в Борнмуте, любой из тех, кто проживал в той гостинице.

— Но, Пенни я что-то здесь не понимаю. Кто, собственно, мог знать, что ты там спала с Патриком Вултоном?

— Роджер знал. Но Роджер никогда бы не…

— Понимаешь ли, Пенни, кто-то шантажировал и Роджера, причем кто-то, кто знал, что О'Нейл принимает наркотики. Кто-то заставил его разгласить данные закрытого партийного опроса и фальсифицировать компьютерный файл. И этот же «кто-то»…

— Убил его! — С того самого момента, когда утром ей позвонили по телефону, Пенни пыталась подавить в себе горе и боль. Но последние слова взорвали барьер, слезы хлынули из глаз, крики отчаяния сотрясали тело. Бесполезно было разговаривать с ней, и Матти молча отвела Пенни к постели, уложила и попыталась успокоить плачущую девушку. Она просидела рядом с ней, пока слезы не опустошили ее душу и она не заснула.

Матти двигалась по улице в полном смятении. Мягко кружили хлопья первого зимнего снега, но она их вообще не замечала. Она терялась в догадках, мучительных сомнениях. Все ее улики вели к О'Нейлу. Но теперь он мертв, и дверь, в которую она толкалась и за которой должна была найти ответ, внезапно захлопнулась у нее перед носом. Отвратительные амбиции мужчин уже не раз приводили к шантажу и насилию. Многие века тяга к политической власти завораживала, соблазняла и коррумпировала и мужчин, и женщин, но никогда еще никто из них не забрызгал кровью дверь дома 10 по Даунинг-стрит. Теперь ее требовалось отмыть. Для того у нее оставался лишь один день, а она и понятия не имела, что для этого надо делать и куда идти.

— Ну, давай, давай, давай, давай же! — кричала она в отчаянии, молотя кулаками по крышке стола. День клонился к вечеру. Все это время она и так и эдак перекладывала известные ей факты, но все ее ухищрения оставались напрасными; она окончательно запуталась и перестала вообще что-либо соображать. Стрелки часов продолжали свой неумолимый бег, а она все прокручивала и прокручивала в мыслях различные комбинации, каждый раз убеждаясь, что снова идет по дороге, по которой уже проходила, и снова попадает в тот же тупик, в который уже упиралась. И чем больше она старалась, тем труднее было найти какой-нибудь новый, еще не опробованный подход. Надо поменять обстановку, подумала она, может быть, тогда заиграет огонь воображения. Прогулявшись, покатавшись на машине и приняв ванну, она снова сидела дома и молила Бога ниспослать ей озарение. Напрасно. И вдохновение, и интуиция покинули ее — сказались бессонные ночи, а единственный человек, который мог ответить на эти мучительные вопросы, был мертв и все сенреты унес с собой. Зарывшись лицом в ладони, она молила о чуде.

И вдруг что-то блеснуло. Позже она не могла припомнить, что именно вызвало в ее сознании эту искру, но из затухающих угольков ее воли и надежды выбился вдруг маленький огонек и затрепетал, оживая и все ярче разгораясь. Кажется, не все еще потеряно!

Часа через два в дверях с большой коробкой горячей пиццы появился Краевский. Он звонил, но никто не отвечал. Он забеспокоился и удвоил усилия. В комнате было темно. Матти согнувшись сидела на полу в углу, обхватив руками колени у подбородка. Она плакала.

Он молча опустился рядом с ней, и в этот раз она позволила ему обнять себя и держать в объятиях, пока она не перестала плакать. Прошло, однако, еще некоторое время, прежде чем она смогла говорить.

— Ты как-то сказал мне, Джонни, что если я не смогу мыслить и действовать по зову долга, то я никогда не стану настоящей журналисткой, а останусь чем-то вроде бабочки. Теперь я поняла, что ты был прав. Вплоть до сегодняшнего дня я занималась тем, что выискивала материал для своей статьи. Да, она мыслилась как очень большая статья, но больше всего меня при этом интересовало, чтобы ее опубликовали на первой полосе газеты и чтобы там стояло мое имя. Это как в фильме, в котором преступников вышибают из их потайных мест, несмотря ни на какие разрушения и жертвы. И в этом фильме я играла роль отважной журналистки. Презирая трудности и опасности, она распутывает преступные козни. Теперь, Джонни, я больше не смотрю на это, как на игру…

Она подняла глаза, и он увидел в них не слезы страха или боли, а слезы облегчения — человек вырвался наконец из трясины и встал на твердую почву. — Мне не нужно было ничего, кроме статьи — великой статьи. Я забросила свою работу и растоптала твои чувства просто потому, что в этот момент ты оказался у меня на дороге. Сейчас я бы все отдала за то, чтобы этих событий не было и не надо было бы писать статью. Но уже слишком поздно.

Она схватила его за руку. Сейчас она нуждалась в нем, как никогда раньше.

— Видишь ли, Джонни, не было во всех этих происшествиях никаких совпадений. Вултон вынужденно отказался баллотироваться, потому что его шантажировали. Кто-то отделался от него так же, как отделались от Коллинриджа, Маккензи и Ирла. И от О'Нейла.

— Ты понимаешь, что говоришь?

— О'Нейл или покончил жизнь самоубийством, или был убит. Но часто ли ты слышал, чтобы кто-нибудь кончал жизнь в общественной уборной?

— Матти, но не с КГБ же мы имеем дело!

— Что касается О'Нейла, то в его случае не исключается и это.

— Боже милостивый!

— Джонни, где-то там, наверху, есть кто-то, кто не остановится ни перед чем, лишь бы стать, хоть ненадолго, самым могущественным человеном страны.

— Это ужасно… Но нто? Она гневно топнула ногой.

— В этом-то вся чертова загвоздка. Сижу вот здесь в темноте, зная, что есть человек, имя, намек, которые могли бы все распутать, но не могу найти ни то, ни другое, ни третье. Все в конечном счете упирается в О'Нейла, но теперь его нет…

— А ты уверена, что это не был сам О'Нейл, который так увяз во всем, что испугался, потерял самообладание и… покончил с собой?

— Нет, это не мог быть О'Нейл. Не могло же быть так, чтобы…

Огонь снова вспыхнул, обдав теплом и слегка рассеяв туман сомнений и сумятицы предположений и догадок, опутывавший ее мысли.

— Джонни, О'Нейл не единственный имел прямое отношение к большинству утечек, а может быть, и ко всем им. Дело в том, что некоторые из них связаны с правительством, а не с партией. Я имею в виду такие в высшей степени секретные сведения, которые не были известны не только партийным чиновникам, но и некоторым членам кабинета.

Она глубоко вздохнула — так глубоко, как если бы впервые за многие дни вдохнула свежего воздуха.

— Ты понимаешь, что это означает, Джонни? Должно быть какое-то общее звено. Несомненно должно быть, но как его найти?

— Матти, нам уже нельзя сдаваться. Нужно разыскать его! Нет ли у тебя списка членов кабинета министров?

— В ящине моего рабочего стола.

Он вскочил на ноги, подошел к столу и, немного порывшись в ящике, нашел нужный список. Решительным движением смахнув со стола загромождавшие его бумаги, книги, в общем все, что там находилось, — он получил чистую поверхность, похожую на лист бумаги, ожидающий, чтобы они его заполнили. Схватив фломастер, он крупным, размашистым почерком переписал на поверхность стола все двадцать две фамилии членов кабинета, числившиеся в списке.

— О'кей. Кто из них ответствен за утечки? Ну, Матти, иди и думай! — Джонни охватил огонь поисковой страсти.

Матти не двинулась с места. Она будто застыла в своем углу. Остатки ее энергии сконцентрировались на разборке той путаницы, которая царила в ее голове, и ни на что другое сил не было.

— За это время имели место по меньшей мере три случая, когда утечка информации могла произойти только в кабинете министров, — сказала она наконец. — Я имею в виду решения о сокращении территориальной армии, об аннулировании программы расширения больничной сети и о согласии на производство нового препарата компанией «Ренокс». Сам О'Нейл ничего не мог о них знать. А кто из членов правительства мог?

Она начала медленно перечислять фамилии членов кабинета, знавших о тех решениях из первых рук. Эти фамилии Краевский тут же отмечал на столе галочкой.

Кто был членом комитета кабинета министров по проблемам вооруженных сил, который, очевидно, разрабатывал вопрос о сокращении территориальной армии? Сосредоточься, Матти, напрягись, даже если каждая клетка твоего мозга кричит о том, что хочет спать. Мысли начали понемногу фокусироваться и приобретать форму. Министр обороны, министр финансов, возможно, канцлер казначейства, ну и, конечно, премьер-министр. Черт! Кто еще? Да, правильно, министр по вопросам занятости и министр иностранных дел.

Вопрос о больничной программе рассматривался, конечно, в другом комитете, а участвовать в его работе могли министр здравоохранения, канцлер казначейства, министр торговли и промышленности, министры образования и по проблемам окружающей среды. Всех ли она учла? Состав и даже сам факт существования этих комитетов считались государственной тайной, а это означало, что никакие официальные сведения о них никогда не публиковались, и узнать что-то о них можно было только из вестминстерских лоббистских толков. Система этих толков была, однако, столь эффективной, что, перебрав еще раз в уме все фамилии, она была уверена, что не пропустила ни одной.

Продвинуло ли это ее к разгадке? Вот, например, решение по «Реноксу»… Черт возьми! Этот вопрос не нуждался в обсуждении каким-либо комитетом кабинета министров, достаточно было согласия министерства здравоохранения. Таким образом, о нем могли знать лишь министр здравоохранения и его заместители. Конечно, заранеее информировали и премьер-министра.

Кто еще?

Вскочив на ноги, она присоединилась к Краевскому, который стоял у стола, уставившись на дело рук своих.

— Похоже, мы ничего не добились, — тихо пробормотал он.

Она взглянула на список. Только против одной из всех фамилий стояли три галочки. Только один человек имел доступ к сведениям, фигурировавшим во всех трех случаях утечки. Им был сам пострадавший — премьер-министр Генри Коллинридж! Все старания привели ее к самому абсурдному выводу, который только можно было представить. Огонек надежды еще раз вспыхнул и приготовился умирать.

Она продолжала стоять, вглядываясь в список. Что-то в нем было не так.

— Вот этот список, Джонни. Почему в нем нет Урхарта?

Досадливо фыркнув, она сама ответила на свой вопрос.

— Потому что я дура, которая упустила из виду, что формально Главный Кнут не является полноправным членом кабинета и фамилии его нет в официальном списке. Но это не так уж и важно, поскольку он не член номитета по делам вооруженных сил и не мог знать о решении по «Ренонсу»…

Внезапно она-тихо ойкнула. Вспыхнув с новой силой, пламя потухшего было огня теперь буквально жгло ее, все больше разгораясь.

— Ну конечно же! Формально это так, но, если я не ошибаюсь, он принимает участие в заседаниях комитета, занимающегося больничной программой. Не исключено, что его не было на заседании комитета по оборонным делам, но, поскольку он отвечает за парламентскую дисциплину правительственных членов палаты общин, они наверняка заблаговременно известили его о подготовку решения по сонрашению территориальной армии -оно наверняка вызвало бы большой шум на задних скамьях.

— Но он не мог знать о решении по «Реноксу», — возразил Краевский.

Матти с такой силой стиснула его руку, словно хотела вонзить в нее свои ногти. У нее не было сил сдерживать бурное волнение.

— Джонни, каждый правительственный департамент имеет своего Младшего Кнута, то есть одного из сотрудников Урхарта, обязанного осуществлять связь с ним. Большинство министров раз в неделю проводят совещание со своими заместителями и заведующими отделами, где обсуждают предстоящие на следующей неделе дела. Как правило, на таких совещаниях присутствует и Младший Кнут. Потом он идет в офис и докладывает обо всем Главному Кнуту, с тем чтобы тот был в курсе событий и, в случае необходимости, принял меры, чтобы министры не делали друг другу подножки. Так что, Джонни, он мог о нем знать. Урхарт мог знать…

— Хорошо, а как насчет всего остального? Откуда он знал, что О'Нейл принимал наркотики? Или о сексуальных похождениях Вултона? Обо всем другом?

— Знал, потому что был Главный Кнут. Он по положению обязан знать о таких вещах. Для этого у него были все необходимые средства, и — Боже праведный! — нужно ли доказывать, что у него был и мотив? Из ниоткуда — в премьер-министры! Ума не приложу, как мы выпустили это из виду?

— Матти, все это — лишь косвенные доказательства. У тебя нет ни единой конкретной улики.

— Так попробуем найти их!

Она схватила телефон и набрала номер.

— Пенни? Это Матти Сторин. Извини, что так поздно, но мне нужно кое-что узнать. Это очень важно. Я думаю, что знаю теперь, кто навлек на Роджера все эти несчастья. Где ты встретилась с Патриком Вултоном?

— На партийной конференции в Борнмуте, — ответил ей печальный голос.

— Но при каких обстоятельствах? Пожалуйста, постарайся вспомнить. Кто тебя ему представил?

— Роджер сказал, что Патрик хотел бы познакомиться со мной, и взял меня с собой на вечеринку.

— А где была эта вечеринка?

— В коттедже Урхарта. Он был рядом с коттеджем Патрика. Собственно говоря, именно он и познакомил меня с Патриком.

— А что, Роджер очень хорошо знал Урхарта?

— Да нет, не очень. Во всяком случае, до последнего времени. Насколько мне известно, до выборов они вряд ли когда разговаривали друг с другом, но потом общались несколько раз по телефону и однажды встретились за ужином. Я все-таки думаю, что и теперь… и после этого они не были близки. В последний раз после разговора с ним по телефону Роджер выглядел очень подавленным. Он страшно рассердился, когда у них зашел разговор о каком-то компьютерном файле.

Наконец-то кусочки сдвинулись и устремились друг к другу, образуя контуры картины в целом.

— Еще один вопрос, Пенни. Насколько мне известно, у Френсиса Урхарта поместье в Пимлико. Ты случайно не знаешь, где это место?

— Боюсь, что нет, Я хранила для Роджера только одно — номера телефонов, по которым он мог созвониться с членами набинета в выходные дни.

— Можешь дать мне номер телефона Урхарта?

— Не могу, Матти, эти номера абсолютно секретны. Ты же знаешь, некоторые дома министров подверглись нападениям террористов, и нам запретили их давать кому бы то ни было, даже прессе. Извини, Матти, я в самом деле не могу этого сделать.

— Понимаю тебя, Пенни, но тогда, может быть, ты сообщишь район, в котором он живет? Не надо адреса, а только название города или графства.

— Но я не знаю этого. У меня только его номер телефона.

— Дай мне тогда кодовый номер его района. Только кодовый номер! -буквально взмолилась Матти.

В трубке послышалось легкое шуршание бумаги.

— Матти, не знаю, зачем тебе это нужно, но надеюсь, что информация будет использована на пользу Роджеру?

— Обещаю тебе, Пенни.

— 042128.

— Спасибо. Ты не пожалеешь об этом.

Матти положила трубку на рычаг, тут же подняла ее снова и набрала районный код, после чего наугад потыкала пальцем в кнопки. После небольшой паузы она услышала, как на другом конце раздались гудки.

— Линдхурст 37428, — откликнулся сонный голос.

— Добрый вечер! Извините, что я беспокою вас так поздно. Я правильно набрала номер? Это Линдхурст в графстве Суррей, номер 37428?

— Нет. Это Линдхурст в графстве Хемпшир, номер 37428. Довольно позднее время выбрали вы для того, чтобы набирать не тот номер! — раздраженно проворчали на другом конце и повесили трубку.

Огонь в душе Матти разбушевался вовсю. Бросившись к книжному шкафу, она выхватила атлас шоссейных дорог, быстро полистала карты и нашла южное побережье страны. Ткнув пальцем в эту страницу, Матти издала торжествующий вопль:

— Это он, Джонни! Это он!

Взглянув через плечо, он посмотрел на то место, нуда упирался ее палец. Это был район расположения станции обслуживания «Раунхэмс» на автотрассе М27, где умер О'Нейл. Первая сервисная станция по пути из Линдхурста в Лондон. О'Нейл умер, отъехав от дома Урхарта меньше чем на восемь миль.