5

В конце дня прибыли письма для Эдгара Давенпорта. Одно было с иностранной почтовой маркой, другое пришло из Лондона.

Эдгар узнал почерк на каждом. Сначала он открыл письмо с китайской почтовой маркой. Он был твердо убежден в том, что плохие новости нужно узнавать в первую очередь.

Оно было, как он подозревал, от Хамиша Барлоу, того самого адвоката, который первым написал ему о смерти Оливера и о порученной ему опеке над двумя детьми. Он явно ожидал, что оно содержит список долгов брата. Однако это было не так. Хотя долги, несомненно, существовали, мистер Хамиш Барлоу, что достаточно удивительно, хотел лично ознакомить Эдгара с ними.

«К тому времени, когда вы получите это письмо, я уже буду на пути в Англию. Я отплываю на чайном клипере „Верити“, который, если все будет хорошо, должен затратить на путешествие примерно двенадцать недель. Поэтому вы можете ожидать меня в конце августа или начале сентября. Я буду заниматься различными делами, но, не буду обманывать вас, главная цель путешествия — это завершить дела с имуществом вашего брата. В нем есть такие аспекты, с которыми я хотел бы ознакомить вас лично.

Также, я дал обещание вашему брату и его очаровательной жене, так трагически ушедшим от нас, что я должен лично удостовериться в благополучном прибытии детей, которые уже будут с вами к моменту получения данного письма.

Я искренне верю, что их путешествие завершилось без происшествий. Эта китаянка, Чинг Мей — человек высочайшей честности и ума.

Мне будет очень приятно, дорогой мистер Давенпорт, познакомиться с вами, и я предполагаю сделать это насколько возможно быстро после моего прибытия в Лондон. Я извещу вас об этом сразу по приезде».

— Гм…м, — пробормотал Эдгар, отбрасывая письмо. Он открыл второе письмо. Оно было от его брокера и информировало его, что, к сожалению автора, банкирская компания «Максим», в которую Эдгар вложил существенную сумму денег, вместо выплаты дивидендов, вероятно, покажет в годовом отчете значительные убытки. Автор рекомендовал немедленно спасти максимально возможное, так как предвидел панику среди держателей акций.

«Мне очень жаль сообщить, что ваши потери составят примерно семьдесят пять процентов или даже больше», — говорилось в конце письма.

Наверху Луиза Давенпорт одевалась к обеду. Так как Ханна еще не вернулась из Лондона, Дора, новая горничная, была призвана на помощь. Она была медленной, неловкой и ужасно нервной девушкой. Луиза еле терпела ее неопытность. Она еще более усиливала смятение девушки, давая ей сразу слишком много указаний.

— Достаньте мое серое шелковое платье. Нет, не это. Это голубое. Где ваши глаза? Кринолин. Положите его на кровать. Теперь подойдите и зашнуруйте меня. У вас хватит силы?

Дора посмотрела на свои худые руки. Она была низкого роста, некрасивая, с кривыми зубами, и ей было всего четырнадцать лет. Она только недавно была произведена в горничные после двух лет мытья посуды и выполнения мелких поручений кухарки. Хозяйка спросила ее, любит ли она детей, и она ответила, что любит. В любом случае это было правдой. В их доме на пустоши было десять братьев и сестер, и ей их до боли не хватало, когда она пришла в большой дом. Она была очень обрадована и взволнована, когда ей сказали, что, если она желает, то может переместиться наверх и помогать заботиться о вновь прибывающих из далекого Китая детях.

Но она не знала, что ей придется делать что-нибудь настолько страшное, как зашнуровывать хозяйку.

— Я очень жилистая, мэм, — нервно сказала она. Луиза обнаружила, что новая мода на кринолины очень нравится ей. Единственное неудобство заключалось в необходимости узкой талии, которой у нее не было.

— Г…мм, — скептически сказала она Доре, — посмотрим. Возьмите за эти два конца и тяните. О, боже милостивый, девочка, у вас нет силы даже мухи. Амелия, это вы? — послышался стук в дверь. — Подойдите и помогите этому бестолковому созданию.

Амелия ворвалась внутрь и сразу начала смеяться.

— Для дерзости нет никаких оснований, мисс.

— Извините, мама, но вы выглядите такой смешной. Вы и в самом деле хотите так сильно затянуться? А вы знаете, что от этого лицо краснеет?

— У меня за обедом будет всего шесть блюд, — сказала ее мать. — Так что мне будет совершенно удобно. Вы знаете, приедут сэр Джайлс и леди Моуэтт.

— Они такие скучные, — пожаловалась Амелия. — Начальник тюрьмы. Ох!

— Сэр Джайлс человек с солидным положением. Он нравится вашему отцу.

— Папа! А когда приедет кто-нибудь, кто мог бы понравиться мне? Какие-нибудь молодые люди. Разве папа не понимает, что я уже взрослая.

— Конечно, понимает. Не будьте такой глупой.

— Он никогда не замечал, что Фанни тоже взрослая. Он ничего не сделал для нее. А теперь она стареет.

— Дора, — сказала Луиза, — дайте мне эту щетку для волос. Я приведу в порядок свою прическу. Мисс Амелия поможет мне. Вы можете идти. Дора с благодарностью присела и удалилась. Луиза раздраженно повернулась к своей дочери.

— Разве я не говорила вам, что не следует обсуждать семейные дела в присутствии прислуги?

— О, Дора, — сказала Амелия. — Она не будет сплетничать, потому что никто ее не слушает. И, мама, то, что я сказала, правда. Фанни за все годы своей жизни здесь едва ли могла встретить хотя бы одного молодого человека, а теперь мне семнадцать, и я не хочу, чтобы это же случилось со мной.

Луиза посмотрела на дочь со смешанным чувством: и снисходительно, и критически. Жаль, конечно, что она не была красивой. Но у нее была хорошая кожа, и ей была присуща приятная живость. Она никогда не будет сидеть молча в углу. Ее светлые волосы с локонами, подвязанными на каждой стороне лица, были очаровательны. То, что она была немного полновата, соответствовало ее стилю. Она была вполне привлекательной девушкой. Существовала только одна трудность, которую ее отец отказывался видеть или понимать. Ее внешность выглядела настолько незначительной рядом с Фанни. В возбужденном состоянии Фанни была просто блестящей. В ее присутствии болтовня, улыбки и трепет ресниц Амелии превращались в неловкие шалости школьницы.

Это было очень хорошо для Эдгара, с его преувеличенным чувством справедливости и ответственности, настаивать, чтобы к обеим девушкам относились, как к сестрам. Но Эдгар был мужчиной, а мужчины слепы в более тонких вопросах женского поведения. Его нужно было заставить понять, что нынешний год — год Амелии, а Фанни место на заднем плане.

Например, этот экстравагантный чрезмерный подарок Фанни в виде кулона с сапфиром был ошибкой особой важности. Он мог подчеркнуть красоту девушки еще больше. Эдгар отказывался видеть это. Но Эдгар всегда был настолько недалеким… «Глупый, глупый, глупый», — подумала Луиза. Расческа сломалась пополам в ее стиснутых руках. Амелия подбежала к ней.

— Мама, вы не поранили себя?

— Конечно, нет. — Луиза спокойно положила сломанную расческу. — Я только удивляюсь, почему вы сравниваете себя с Фанни. Обстоятельства у вас совершенно другие. Ваш отец и я, мы сделаем все возможное, чтобы вы могли встретить достаточно молодых людей, если не здесь, так в Лондоне.

— В Лондоне, мама!

— Мне пришло в голову, что ради вашего бала мы могли бы открыть там наш дом. Но это будет зависеть от вашего отца.

Амелия всплеснула своими пухлыми, маленькими, очень белыми руками. (Когда-нибудь, кто-нибудь скажет ей: «У вас очень маленькие руки, как белые лилии, смотрите, они только раскрываются». И затем он наклонит голову и поцелует ее ладонь.)

— Папа сделает для меня все, что угодно.

— Сделает ли? Вы знаете, я не разрешу ему испортить вас. И не будьте так уверены. Теперь у нас так много беспокойства с Джорджем, и прибытие этих несчастных детей — еще одна проблема.

— Фанни присмотрит за ними, — весело сказала Амелия. — А Джордж поможет ей. Он полюбит это. Он обожает Фанни!

Луиза нахмурилась.

— Не говорите так. Я не хочу поощрять эту глупую влюбленность Джорджа. Это не что другое, как проявление его болезни. Я хотела бы чтобы вы помнили, Амелия, что вы не единственный человек в мире, о счастье которого нужно беспокоиться.

— О, мама! Мне для счастья нужно так немного. Только бал в Лондоне и муж, которого бы я по-настоящему любила, и еще драгоценности, и карета, и…

Амелия прижала свое лицо к окну. Пустоши, одна темная складка за другой, тянулись до края земли. Небо было бесцветным, как речная вода. Вдалеке послышался птичий крик. Может быть, цапля на озере или сова. Или запертая птица в дымоходе, о которой всегда говорила бабушка.

Внезапно Амелия задрожала. Она ненавидела пустоши в сумерках, ненавидела мысль о мрачной серой тюрьме в десяти милях отсюда и ее мрачном окружении. Она не была бы настолько против, если бы заключенные были французами. Это было бы романтично. Она представила их ноющими «марсельезу» и готовыми умереть за свою страну. Но теперь холодные сырые камеры были заполнены отбросами с улиц Лондона и Ливерпуля, ворами, фальшивомонетчиками, убийцами… Иногда кто-нибудь убегал, и вся округа была в ужасе, собаки лаяли по ночам в тумане, так как беглецы всегда выбирали время густых туманов, когда поймать их было вдвойне трудно. Амелия представила себе, как она увидела бы в окне бородатое отчаянное лицо и разрывалась бы между ужасом и ужасным влечением. Если когда-нибудь случится, что беглец появится в ее окне, закричит ли она или спрячет его под своей кроватью и некоторое время будет держать это отчаянное существо в своей милости? Она не знала, почему такие мысли приходили ей в голову. Знала только, что они заставляли ее желать уехать отсюда. Она вышла бы замуж, имела бы шестерых детей и жила бы в Лондоне, где можно ездить в театры или на вечера ежедневно. И где всегда будут огни, и не будет ночного ветра в одиночестве.

— Мама! — она медленно повернулась, ее голос стал настойчивым. — Я бы сделала все, чтобы добиться этого.

Ее мать застегивала вокруг своей пухлой шеи топазовое ожерелье, достаточно роскошное для того, чтобы сразить начальника дартмурской тюрьмы.

— Какая женщина не хотела бы! Это вечная цель в нашей жизни — хороший муж и благополучие.

— Вот вы получили их, мама. Вы должны быть очень счастливы.

У Луизы опустились уголки рта. Счастье не состояло в доме, полном прислуги, гардеробе, переполненном дорогостоящей одеждой, теплой постели и муже около нее, который иногда, но теперь уже не так часто, просыпался, чтобы наведаться под ее ночную рубашку. Нет, она понимала, что это не было счастьем. Но так же, как ее мать не указала ей на этот факт, у нее не было намерения рассказывать об этом своей дочери.

— Конечно, я счастлива. Не будьте такой озабоченной, дитя мое. Вы получите все эти веши. Но усилия будут настолько же моими, насколько и вашими. У меня еще остались связи, хотя я слишком долго была погребена среди этих вересковых пустошей. Я сделаю что смогу с вашим отцом. Теперь бегите и посмотрите, готова ли бабушка спуститься вниз к обеду. Если готова, посмотрите, чтобы она надела свою кашемировую шаль и чтобы ее прическа была в порядке. Иногда мне кажется, что она намеренно делает себя похожей на пугало.

Амелия, настроение которой улучшилось, засмеялась:

— Разумеется. Она же вредная. Только Джордж может заставить ее сделать что-нибудь хорошее.

Луиза снова нахмурилась, вспомнив множество случаев, когда ее мать портила своего красивого внука. Но она только резко сказала:

— Амелия, не выбегайте так быстро из комнаты. Учитесь двигаться спокойно и грациозно.

Амелия остановилась.

— Как Фанни, мама?

— Ничего подобного! Я никогда не советовала вам брать Фанни за образец.

— Я никогда этого и не делала, — весело сказала Амелия. — К тому же Фанни тоже может метнуться, когда она взволнована. Вам следовало бы видеть ее в этот момент. О, папа — я как раз ухожу.

Эдгар вошел в комнату, едва ли заметив уход Амелии. Он был погружен в раздумья.

— Мой дорогой, вы еще не начали одеваться. Вы должны поторопиться. Вы же знаете, насколько пунктуален сэр Джайлс. Полагаю, что это следствие руководства тюрьмой…

— Луиза, не болтай! Могу я получить хоть минуту покоя?

Луиза удивленно посмотрела на него. Обыкновенно он был добродушным и мирным человеком.

— В чем дело? Что-нибудь случилось?

— Только пустяковое, но несколько тревожное дело. Адвокат моего брата из Шанхая считает уместным нанести нам визит. Должен сказать, что я рассматриваю это, как попытку сунуть нос в наши дела. Вероятно, он представляет меня таким же непредусмотрительным, как Оливера. Но если бы это было и так, он ничего не сможет поделать. Поручения моего покойного брата должны быть выполнены.

— Сколько ему лет?

Эдгар посмотрел па жену с удивлением. Он никогда не был способен понять, как работает женский ум, и отбросил весь этот процесс, как недостойный серьезного внимания.

— Какое отношение имеет его возраст ко всему этому?

— Женат ли он? Или, может быть, едет без жены?

— Что у вас на уме?

— То, о чем следовало бы подумать и вам, моя любовь. Вы забыли, что у Амелии выход в свет в этом году. Мы должны подумать о каждом подходящем молодом человеке, если хотим, чтобы наши вечера были успешными. Мужчины никогда не думают о таких вещах.

— А думают ли женщины о чем-нибудь, кроме этого?

— Эдгар, пожалуйста, не раздражайтесь. Амелия ваша дочь, и вы должны сделать для нее все возможное.

— Черт побери, я обещал ей очень щедрое приданое.

— Обещали, любовь моя, — Луиза небрежно погладила его рукой. — Но от приданого мало пользы без мужа. Па самом деле я думаю, что мы должны открыть лондонский дом…

— Нет, об этом не может быть и речи.

— Но, Эдгар…

— Не спорь со мной. Я сказал, что это исключено.

— О, дорогой, Амелия будет так разочарована.

— Вы обсуждали это с Амелией? Не поговорив со мной?

Полные веки его жены лукаво поникли.

— Я боюсь, вас нужно будет еще убеждать в том, какие преимущества даст бал в Лондоне.

— В лондонском доме никто не жил уже несколько лет. Вы увидите, что все там требует повой отделки и новой мебели. Сейчас в нем живет Мерчисон и держит для меня в порядке пару комнат, и это все, что необходимо. Преимущества! Моя дорогая Луиза, чтобы устроить бал в Лондоне, потребуется дополнительно несколько тысяч фунтов.

— Тогда, — мгновенно среагировала Луиза, — Амелия и я ожидаем более щедрых ассигнований на наш гардероб. Амелии потребуется несколько новых платьев, а что касается меня…

— Остановитесь, — хрипло сказал ее муж. .

— Остановиться! Пожалуйста, не говорите так со мной! Я прошу только один маленький меховой палантин, — Луиза с упреком надула губы. — Только это должен быть белый горностай. У леди Моуэтт есть что-то подобное, но из ондатры. Горностай — намного более благородный мех. Господи, устроили же вы мне лето, с этими чужими детьми, навязанными нам — а я ведь так легко примирилась с ними, даже не могу себе представить, — и затем все заботы о выходе Амелии в свет. Но больше всего меня беспокоят эти дети. Это, в конце концов, ваш брат, и едва ли моя вина, что он оказался таким никудышным человеком. Я не вижу, почему я, или Амелия, или любой из нас должен страдать из-за этого!..

Снова Эдгар поднял руку, чтобы прервать ее. Оп уловил знакомую обиду в голосе жены. Он знал, что палантин из горностая, естественно, удлинится до шубки, стоящей намного больше, чем ему хотелось бы думать. Он знал и то, что жизнь его в этом доме не войдет в нормальное русло, пока эта треклятая шубка не будет висеть в и без того хорошо заполненном гардеробе Луизы.

— Моя дорогая Луиза, вы не послушаете меня минутку? Когда я сказал, что сейчас не может быть и речи о том, чтобы заново отделать дом в Лондоне, я имел в виду следующее: сейчас у меня мало денег. В последнее время я сделал одно или два неудачных вложения, и мне не хватает наличных.

Луиза встревожилась.

— Эдгар, надеюсь, ничего серьезного? Он легко засмеялся.

— Боже милостивый, разумеется, нет. Со временем все выправится. Что-нибудь еще подвернется. Но тем временем я был бы рад, если бы вы немного экономили в своих расходах по дому.

Это вовсе не было забавно. Луиза снова надулась.

— Это будет не легко, имея в доме два лишних рта, которые надо кормить, и дополнительную прислугу. Хотя Фанни, но меньшей мере, могла бы оказать некоторую помощь. Я надеюсь, вы поговорите с ней, Эдгар. И еще я должна сказать, что вы выбрали крайне неудачное время делать ей дорогие подарки. Ведь этого сапфира было бы достаточно, чтобы содержать детей целый год, или…

— Или купить тебе палантин из горностая? — заметил Эдгар. — А я говорю, что это было самое подходящее время подарить его Фанни, если мы хотим ее помощи. Кроме того, девочка заслужила подарок. Вспомните, у нее не было и никогда не будет такого бала, какой будет у Амелии.

— Она разделит его с Амелией. Она не может ожидать ничего большего.

— Тут очень большая разница, моя дорогая. И Фанни первая поймет это. Что же, полагаю, мне пора одеваться.

Тем не менее он тяжело сидел на краю кровати, не пытаясь пойти в туалетную комнату, и был погружен в раздумья.

— Эдгар, что расстроило вас в этом человеке из Китая? — проницательно спросила его жена.

— Что? О чем вы говорите?

— Что-то беспокоит вас, и я знаю, что весь этот разговор о деньгах только притворство.

— О, вы знаете, неужели?

Эдгар внимательно посмотрел на жену. Она была затянута в корсет, ее кринолин плотно застегнут. Корсаж с низким вырезом показывал чересчур щедрое количество белой плоти. Стиль ее прически с тугими завитками, заметно усыпанными сединой, более подходил Фанни или Амелии, чем матроне средних лет. Ее щеки покраснели, а крупный кончик носа походил на луковицу. Она уже придала своему лицу оживленное выражение, которое будет держаться до разъезда гостей. После этого вернутся надутые губы и недовольный взгляд.

Когда ему было немногим больше двадцати, Эдгар глубоко влюбился в нежную, похожую на нимфу девушку, которую звали Марианной. Оп положил свое сердце к ее ногам, но она посмеялась над ним. Своим ясным, смеющимся, ледяным голосом она сказала:

— Но, мистер Давенпорт, вы же выглядите совершенно как лягушка!

Семь лет спустя он встретил Луизу, которая не смеялась над ним. Она не была бледной и не походила на нимфу, зато являлась внучкой графа. Эдгар решил, что честолюбие в семейных делах более важно, чем любовь. Кроме того, можно было ожидать, что обильная плоть молодой Луизы будет ему приятной. Так это и было, даже если она отдавалась неохотно. Вместе с тем она хорошо вела дом, и, при всей ее склонности к болтовне, была достаточно проницательна. Она заслужила свои бриллиантовые сережки и, может быть, горностаевый палантин. Не ее виной было, что он всегда видел за ней бледную тень Марианны и слышал этот жестокий смех.

— Если вы хотите знать, — сказал он, — я ожидаю, что Хамиш Барлоу приедет с длинным списком долгов моего брата. Лишь что-то очень серьезное могло привести его так далеко. Говоря по чести, я должен попытаться уладить дело с ним.

— Как это печально, — вскрикнула Луиза. — Неужели ваш брат не мог там заработать немного денег. Я полагаю, что в Китае многие сколотили себе состояние.

— Только не Оливер, можете быть уверены.

— Хорошо, не надо беспокоиться об этом сейчас, — живо сказала Луиза. — Уже поздно, и мы должны спуститься вниз. Почему бы нам не послушать сегодня немного музыки? Она всегда поднимает твое настроение. Амелия сыграет на пианино. А в следующем месяце Амелия и я должны, мы просто обязаны, на несколько дней поехать в Лондон за покупками. Нужно найти какую-нибудь надежную женщину, чтобы сшить ей бальное платье. Ей потребуется очень много вещей, — Луиза поднялась, чтобы поцеловать макушку головы мужа, — кстати, мы сможем посмотреть и меха тоже.

— Вы не слышали ни одного слова из того, что я сказал.

— Слышала, и даже слишком много.

Эдгар поспешно одевался, надеясь побыть десять минут в гостиной в одиночестве с бокалом хереса до прибытия гостей.

В этом он тоже был разочарован, так как обнаружил там леди Арабеллу, удобно устроившуюся в своем любимом кресле. Упакованная в свою пушистую белую шаль и распростертые вокруг нее жесткие черные юбки, она казалась уютной, кроткой и наполовину спала.

— Итак, Эдгар, — сказала она своим хриплым голосом.

— Добрый вечер, мама. — Его голос был легким и сердечным. Он быстро преодолел раздражение от того, что обнаружил ее в своем кресле, и отдохнуть ему теперь не удастся.

— Тут было очень холодно. Я попросила зажечь огонь. Лето, как всегда, запаздывает.

— Хорошая мысль. Теперь тут приятно и весело. Вы обедаете с нами сегодня?

— Думаю, что с вами. Мне не хватает Фанни. Она обычно читает мне.

— А Амелия вам не сможет почитать?

— О, Амелия. Это легкомысленное создание. — Голос старой леди был снисходителен. — Я жду новых детей. Они помогут мне коротать время. Только представьте себе, Эдгар! Такие тайны в вашей семье.

— Едва ли тайны, мама. Я допускаю, что у моего брата было прошлое. Но это не касается детей. Нам не нужна вся эта чепуха о грехах отца. Я человек с широкими взглядами.

— И умный, и терпимый, — одобрила леди Арабелла. — Знаете, когда-то я думала, что моя дочь сделала ошибку, выйдя за вас замуж. Но вы удивили меня.

— Спасибо, мама. Надеюсь, что я был ей хорошим мужем.

Старая леди мягко улыбнулась. Ее близорукие глаза смотрели на огонь.

— К тому же, вы дали ей этот великолепный дом. Знаете, я нашла новый способ проводить время с тех пор, как дети стали чересчур взрослыми для страшных рассказов. Я занимаюсь историей Даркуотера. Если бы я была мужчиной, мне следовало бы стать историком. Эти старинные происшествия восхищают меня. Понимаете, у Даркуотера такая история…

Эдгар поднял было графин с хересом, но снова поставил его, внимательно слушая.

— Она есть у всех старых домов, — сказал он. — Полагаю, вы имеете в виду эту легендарную птицу. Предвестника несчастья, да?

— Не только несчастья, — с оживлением сказала леди Арабелла. — Смерти.

— Послушайте, мама! Как же вы любите уныние.

— О, да, уныние. А также вопросы наследования. Родословное древо. Все эти фруктовые деревья с детьми на ветвях. Как красиво.

Эдгар снисходительно улыбнулся.

— Где вы находите все эти материалы?

— О, все они здесь, в доме. Некоторые из Давенпортов вели аккуратные записи.

Улыбка Эдгара исчезла.

— Библиотека — это мой заповедник. Я не хочу, чтобы вы копались там, мама.

— Там столько книг, и за эти годы никто не позаботился даже открыть их, — печально сказала леди Арабелла. — Очень жаль, что Джордж и Амелия не унаследовали мои литературные вкусы. Нужно развивать свой ум. Вы не должны запрещать мне мое маленькое хобби, Эдгар. Кроме того, я не думала, что Давенпорты были такой интересной семьей. Этот дом видел всякие времена.

Эдгар внимательно смотрел на нее. Ее лицо было вежливым, невинным и погруженным в мысли. Она могла бы рассказывать такие вещи кому угодно. Они не были направлены специально на него. Или все-таки были?

Никто не позвонил, чтобы принесли лампы, и в комнате царили сумерки. Утонувшая в кресле с подлокотниками, с перемежающимся отблеском огня на ее широких черных юбках и белом кружевном чепце, леди Арабелла выглядела, как чудовищная моль. Именно ею она и была, терпеливо копаясь в старых книгах и дневниках, всех этих заплесневелых принадлежностях старого дома, раскрывая секреты и давая им возможность бродить внутри нее. У нее была опасная привычка приукрашивать и преувеличивать. Не то чтобы имело большое значение, какие скандалы могли возникнуть в отношении мертвых и давно ушедших Давенпортов. Все равно, ему давно следовало бы ознакомиться с этими старыми книгами самому.

— Все старые дома видели интересные времена, — сказал он, затем вспомнил, что уже сделал это плоское замечание прежде, и добавил, — он не увидит их больше, пока я живу здесь.

— Но как вы можете быть уверены? — энергично сказала леди Арабелла. Она взялась за свою любимую тему. — События принуждают нас. Например, прибытие этих незнакомых детей. Они изменят обстановку, а это может вызвать дальнейшие изменения. Затем рана Джорджа на войне. Вы не можете отрицать, что она сделала его почти чужим. Мы должны знакомиться с ним снова. И еще — вы не забыли, что в этом году Амелия выходит в свет, а Фанни станет совершеннолетней? Все это семена будущей драмы.

Голос леди Арабеллы стал глубоким и звучным, как это происходило, когда она подходила к страшной части волшебной сказки, моменту, когда она намеренно хотела поразить и удивить свою аудиторию.

— Вы сами всё увидите, Эдгар, — многозначительно сказала она.

— Послушайте, мама, — шутливо сказал Эдгар. — Вы как ребенок, пытающийся взболтать мутную воду, чтобы посмотреть, что лежит внизу.

Старая леди словно ждала этих слов, чтобы наброситься.

— Но почему вода мутная?

Эдгар налил себе бокал хереса, поднял его и сделал большой глоток.

— Я не знаю, о чем вы говорите. Надеюсь, вы будете воздерживаться от таких таинственных разговоров за обедом.

— Но… почему же? Это может сделать жизнь веселее. Люди наслаждаются, слушая о скандалах у других.

— О скандалах! — Брови Эдгара удивленно поднялись. — Что именно вы имеете в виду?

Леди Арабелла сонно закрыла глаза.

— До чего же я обожаю читать чужие письма. Они так много открывают. Ваш двоюродный дед очень талантливо писал. Я боюсь, что в нашей семье это умирающее искусство. Можете ли вы представить, что Джордж или Амелия пишут по-настоящему художественные письма. Разумеется, Фанни может. Она могла унаследовать ирландскую склонность к поэзии.

— Я все же не понимаю, о чем вы говорите, — добродушно сказал Эдгар. — Письма моего деда должны быть у адресатов, а не здесь.

— И я так же думаю. Вы понимаете, ведь еще существуют и ответы. Оказалось, что у меня есть сноровка обращения с потайными ящиками в столах. Я могла бы стать настоящим взломщиком. Возможно все-таки, — хихикнула старая леди, — я не спущусь вниз к обеду в честь вашего друга, сэра Джайлса Моуэтта.

Эдгар наклонился над ней.

— Что вы нашли?

— В следующий раз я буду искать потайные места в стенах. Не могу представить, почему я раньше не подумала о столь восхитительном времяпрепровождении.

— Что вы нашли?

— Эдгар, не дышите на меня так. Я уже сказала вам, что нашла. Только старые семейные письма. К сожалению, никакого тайного клада соверенов.

— Покажите их мне.

— Ну, разумеется, я покажу их, когда найду.

— Вы сказали, что уже нашли их.

— С тех пор я опять их потеряла. Это очень обидно — я стала такой забывчивой. Но они снова попадутся, и тогда, конечно же, вы увидите их.

— От кого они были? Это, по крайней мере, вы помните?

— От кого-то по имени Филипп. Это родственник вашего двоюродного деда. Вы никогда не рассказывали мне обо всех разветвлениях вашей семьи. Но он кажется человеком заметного литературного таланта. Действительно жаль, что ваши дети не унаследовали его. Но у них есть другие достоинства. Амелия хорошо владеет иголкой, а Джордж, несмотря на свою болезнь, превосходный наездник. И, кстати, Эдгар, мальчику очень нужна новая лошадь.

Их глаза встретились: у Эдгара спокойные и бдительные, у леди Арабеллы молочно-замутненные. Наконец, Эдгар сказал:

— У Джорджа есть собственный язык. Если ему что-нибудь нужно, он должен попросить об этом сам.

Леди Арабелла медленно покачала головой. Ее вьющиеся седые волосы, как морозное сияние, окаймляли кружевной чепец. Она выглядела тихой и кроткой, как будто ее не очень интересовал разговор.

— Он сам не будет просить, Эдгар. Со времени своей болезни он, кажется, немного боится вас. Не странно ли это? — Леди Арабелла взяла свою трость и шутливо ткнула ею в плавно округленный живот Эдгара. — У вас такая прекрасная мужская фигура. Я говорила Луизе, прежде чем она вышла за вас замуж, что вы не производите благоприятного впечатления, но, возможно, можете улучшиться к среднему возрасту. Так и случилось, мой дорогой. Эта ваша цепочка от часов — она должна была стоить немалых денег.

— Мама, давайте ближе к делу. Вы сказали, что Джорджу нужна новая лошадь, но что у него самого не хватает храбрости попросить меня об этом.

— Бедный мальчик. Он не привык быть таким. Это страшная трагедия. Вы должны сделать его жизнь более приятной, пока не восстановится его здоровье.

— Это не значит, что его нужно баловать. Вы знаете, сколько стоит чистокровная охотничья лошадь? По меньшей мере сотню гиней. — Эдгар, заметно смущенный, начал ходить взад и вперед. Что он представляет собой для них — неистощимый кошелек, из которого вся семья может черпать деньги целыми пригоршнями? Пруд, в котором можно ловить рыбку? Мутный пруд, как злословит леди Арабелла. Дьявол побрал бы ее. К чему клонит это хитрое старое создание? Он не мог недооценивать свою тещу. Но он никогда даже отдаленно не считал ее равной себе. Сама идея была смешной.

В любом случае, было бы очень хорошо завладеть этими письмами. Если они, конечно, вообще существуют… Она была вполне способна сделать воображаемое более опасным, чем реальность. Из всего этого могло получиться только то, что ее непомерная любовь к внуку погубит его.

Раздражение Эдгара вырвалось наружу.

— Амелии требуются бальные платья, моей жене кажется, что она замерзнет до смерти без новых мехов, ко мне прибывают два не имеющих средств ребенка, к рождению которых я не имею никакого отношения, но которых надо содержать, а теперь вы от имени моего безголосого сына находите уместным просить новую лошадь, которая, вероятно, сломает ему шею! Что я такое для вас, мама? Просто счет в банке?

— Как забавно! — Леди Арабелла восторженно хлопнула руками. — Очень подходящее описание. Только вы могли подумать об этом, дорогой мой. Но это относится к большинству людей, не так ли? В основном к мужчинам, но иногда и к женщинам, если у них хватило ума держать деньги вне досягаемости их мужей. Ах, мужчины — до чего же вы хищные существа! Вы должны признать, Эдгар, что новое бальное платье или золотая безделушка — это пустяк но сравнению с тем, чего может пожелать мужчина.

— И что же это, мама? — послышался от двери голос Луизы.

Леди Арабелла близоруко моргала, смотря на свою дочь.

— Боже милостивый, Луиза, вы великолепно выглядите. Я должна сказать, что Эдгар превосходно одевает вас.

— Что вы имеете в виду, мама, — раздраженно сказала Луиза. — Я надевала это платье уже десяток раз. Я только что говорила Эдгару, что нам с Амелией нужно сделать множество покупок. Но почему вы сидите в темноте? — Луиза потянула за шнур звонка. — Почему этот дом всегда такой темный и холодный? Даже в летний вечер.

Эдгар почувствовал семейную тактику. Они будут продолжать его клевать до тех нор, пока эти чёртовы новые меха не будут куплены. Его семья — это просто пиявки, подумал он с холодной ясностью. Только Фанни никогда и ничего у него не просила. Иногда он даже хотел, чтобы она тоже делала это, и тогда у него появился бы повод сердиться и на нее.

— Так скажем ли мы сегодня Джорджу о его новой лошади? — сонно сказала леди Арабелла. — Милый мой мальчик. Он заслуживает этого. Он едва не умер за свою страну.