II

Предоставив барыгу с Сухаревки Борину, я занялся Лешей, Алексеем Воловиным, которого знали на Хитровом рынке под кличкой Дублет. Беседуя с ним, я не раз вспоминал Розу Штерн, вернее, прочитанную ею как-то на Хитровке лекцию: «Существуют ли преступники?» Роза, понятно, доказывала, что их нет. Государство и закон – вот корень всех бед. Стихийно протестуя против гнета государства и спасая себя от голодной смерти, те, кого принято называть преступниками, просто вынуждены красть, грабить, убивать в насиловать. Именно в этом проявляется их природное свободолюбие, чистота и чуть ли не целомудренность. «Мне говорили, – обращалась она к аудитории, – что сюда придут гопники и карманники, босомыжники и поездушники. Нет, отвечала я, сюда придут не они, а те, кому мешали иначе проявить свои таланты и способности. Я уверена, что среди вас есть поэты и инженеры, талантливые художники и даровитые химики».

Штерн, как всегда, излишне увлекалась, впадая в крайность. Но среди хитрованцев действительно попадались далеко не заурядные личности, которые в силу различных причин оказались на дне жизни. К сожалению, при всем при том они оставались хитрованцами, жителями «вольного города Хивы»…

Когда-то в детстве я не сомневался, что автор умной книги обязательно умен, а актер на амплуа благородных отцов – образец человеческих добродетелей. Позднее я понял, что талант и его обладатель не одно и то же, что талант – принадлежность человека, а не он сам. И все же после восторженного отзыва Кербеля о стразах, которые сделал безграмотный самоучка, я ожидал от таинственного Леши большего…

Увы, как человек он ничего собой не представлял: это был мелкий жулик и кокаинист.

Отец Воловина служил сортировщиком драгоценных камней в Екатеринбургском филиале англо-французской компании New Emerald Company, которая монополизировала добычу изумрудов не только в Колумбии, но и в России, прибрав к рукам лучшие изумрудные копи Урала. В свободное от службы время сортировщик – человек, видимо, не без способностей – с помощью сына, которого он рано приобщил к делу, изготовлял стразы.

Алексей многому научился у отца. Когда ему было двенадцать лет, отец уволился из New Emerald Company и перебрался в Москву, где после смерти сестры ему достался в наследство домик в Замоскворечье. Он купил патент на торговлю ювелирными изделиями и определил сына в реальное училище. Но удача недолго сопутствовала екатеринбуржцу. Дом застрахован не был, и, когда случился ночной пожар, отец Воловина превратился в нищего. Алексею пришлось бросить училище. Отец надеялся, что ему удастся выбраться на поверхность. Но все его попытки кончались неудачей. Он запил. В пьяном виде и утонул, попав в прорубь.

Некоторое время после смерти отца Алексей промышлял случайными заработками. Затем пофартило: его взял к себе старик ювелир с Хитровки, занимавшийся изготовлением фальшивых камней. Денег хозяин не платил, но зато кормил до отвала. По хитрованским меркам старик жил припеваючи. Свою продукцию он продавал скупщикам на Хитровке, Сухаревке и Смоленском рынке. У него Воловин не только освоил секреты мастерства, но и главные законы Хитрова рынка («Удача нахрап любит. Кошка на царап берет, собака – грызом, а «деловой», чтобы не сожрали, и при когтях и при зубах быть должен – когда оскалится, а когда царапнет…»). Старик тоже был доволен: ученик попался способный – на лету все хватал.

Хозяин хвалил Алексея, поил водкой, снабжал кокаином, но деньгами по-прежнему не баловал. Между ними начались ссоры, которые нередко заканчивались драками. Памятью об одной из таких ссор и был шрам над бровью: Дублета ударил ножом племянник хозяина. В конце концов Воловин решил уйти от старика, благо к тому времени он уже достаточно оперился. («Приждались мне жданки. Заехал я ему в Харьковской губернии город Рыльск да и подался к Пушку на Сухаревку»). Тогда-то Воловин и встретился со своим бывшим соучеником Михаилом Арставиным. В трактире «Нептун» на Чистых прудах они обговорили первую аферу: Арставин предложил Дублету изготовить несколько бриллиантовых стразов – копий с настоящих камней.

Когда я его спросил о фальшивом «Норе», на его лице появилось самодовольное выражение. Чувствовалось, что эта афера – предмет его гордости.

Фальшивый «Норе»? Ну как же, как же. Чистое было дело. Они его в марте провернули, в аккурат к благовещению подгадали.

Дублет пространно рассказывал про свои отношения с Михаилом Арставиным и Пушковым, про изготовление стразов и «омолаживание» жемчужин. Но эта словоохотливость настораживала: создавалось впечатление, что он хочет оттянуть разговор об ограблении ризницы. И действительно, чем ближе мы подходили к недавним событиям, тем скупее он становился на слова. И еще, Дублет ни разу не упомянул фамилии Махова, хотя, по сведениям Хвощикова и Борина, мастерская Дублета находилась в одном из нумеров притона Махова, а продукция сбывалась через маховских барыг. Только что арестованный Михаил Арставин и задержанный вместе с Воловиным Пушков тоже старались в своих показаниях обойти Махова молчанием…

Когда протокол допроса Воловина дошел до сороковой страницы, я отложил ручку и предложил отдохнуть.

– Хотите папиросу?

– Можно и папиросу. А если бы порошочком разодолжили… Э, да что говорить!… Ведь не дадите?

– Не дам.

– То-то и оно. А шкалик водки для куража?

– Тоже не дам.

Он вздохнул:

– Строгий вы начальник.

– Какой уж есть.

– Да я не с обиды, так. С нами без строгости никак нельзя, балуем мы без строгости. Мой папаша, царствие ему небесное, любил говорить: «Такого из омута вытащишь, а он за то с тебя на водку попросит». Смекалистый был у меня папаша, дока. И в камнях и в человеках толк знал. – Приоткрыв узкой щелью рот, он тихо засмеялся. Умоляюще попросил: – На одну понюшку, а?

– Нет.

– С ноготок?

– Нет.

– Не могу я без марафеты, господин начальник.

– Кокаин не хлеб.

– Это как для кого. Заместо хлеба в голодные годы лебеду ели, а марафету ничем не заменишь.

Я достал из сейфа изъятые при облавах стразы, разложил их на столе:

– Узнаете?

– Будто узнаю.

– Чья работа?

– Вы же знаете.

– А все же?

– Известно чья – моя.

– А кто вам заказывал стразы?

– Никто не заказывал. Сделал – продал.

– Эти стразы – копии драгоценных камней, похищенных в патриаршей ризнице.

– Что ж с того?

– Подробного описания этих камней не было. Следовательно, вы видели и держали в своих руках бриллианты и рубины, которые имитировали. Так?

– Нет.

– А как же?

– Я копии со стразов делал, – сказал Дублет.

– Допустим, что так. Тогда вам придется ответить на другой вопрос: кто вам дал стразы, с которых вы делали копии?

Не ответить он не мог. Кого же он назовет? Дублет выбрал не самый лучший для себя вариант…

– Пушок.

– Кто? – переспросил я.

– Пушков Иван Федорович. Он мне дал стразы.

– Вы в этом уверены?

– Как было, так и было. А верить иль не верить – дело уж ваше. Дал мне Пушок и говорит: «Сделай, говорит, Леша, такие же, чтоб не отличить». Вот я и сделал…

– Так и писать?

– Так и пишите.

– Хорошо. Записал. А теперь следующий вопрос. Хорошо вам известный владелец ювелирного магазина в Верхних торговых рядах Глазуков рассказал мне, что вы недавно продали ему жемчуг.

– Жемчужные стразы?

– Нет, не стразы, а жемчуг. Вы продали ему за две с половиной тысячи золотых рублей тридцать семь жемчужин, в том числе черную парагону и две кокосовые жемчужины грушевидной формы. Вспомнили? А то, если забыли, я могу пригласить сюда Глазукова и его приказчиков. Они освежат вашу память. Распорядиться?

– Да чего уж тут… – сказал Дублет. – Я не отпираюсь – продал.

– Так вот. Все эти жемчужины были изъяты у Глазукова и изучены специалистами. Специалисты дали заключение, что черная парагона украшала митру патриарха Никона, которая хранилась в ризнице, а кокосовые жемчужины были вделаны в золотую звезду Екатерины II из той же патриаршей ризницы.

Дублет поежился. Дряблая кожа на его скулах обвисла. Он молчал.

– Что скажете?

– А что говорить-то? По-вашему выходит, что ризницу я брал, что ли?

– Вам лучше знать.

– Не брал я ризницу…

– А кто «брал»?

– Не знаю.

– Незнайка на печи лежит, а знайку на веревочке ведут, так, что ли?

– Да уж на печи у вас не полежишь, – окрысился он. – Было бы место на нарах…

– Как у вас оказался краденый жемчуг, который вы продали Глазукову, тоже не знаете?

Дублет облизнул сухие губы. Начав оговаривать Пушкова, он должен был продолжить это неблаговидное и неумное дело.

– Ну?

– Пушок дал, – выдавил он из себя.

– Подарок ко дню ангела?

– Не подарок… Он мне жемчугом за стразы уплатил.

– Так и запишем: «В качестве оплаты за стразы я получил от гражданина Пушкова тридцать семь жемчужин, украденных из Московской патриаршей ризницы. Вышеуказанные жемчужины были затем мною проданы гражданину Глазукову, владельцу ювелирного магазина в Верхних торговых рядах. Записано с моих слов правильно». Распишитесь. – Он поставил свою подпись.

Больше мне от Воловина пока ничего не требовалось. Оставив его в кабинете под присмотром милиционера, я, захватив только что подписанный им протокол, отправился к Борину, который снимал допрос с Пушкова.

В отличие от матроса Борин не был новичком в сыскном деле, но с барыгой у него тоже не ладилось. «Вышеозначенный» добросовестно придерживался своего прежнего амплуа, только старался не переигрывать. Теперь режиссура спектакля, кажется, вполне могла перейти в наши руки…

Посмотрев последнюю страницу протокола допроса Воловина, Борин сразу же сообразил, чего я хочу. Он усмехнулся и едва заметно кивнул мне: все понял, Леонид Борисович. Только не пропустите свой выход.

– Значит, Дублет осознал, что выгораживать преступника ему ни к чему? Похвально. Весьма похвально. Достойный молодой человек. – Уши «вышеозначенного» дрогнули, а нимб вокруг лысины потускнел. «Вышеозначенный» чувствовал, что произошло что-то, имеющее к нему прямое отношение. Но что именно? – Ну что ж, любезнейший, – обратился Борин к Пушкову, – правду вы говорить не желаете, а ложь мне слушать надоело…

– Да я как на духу, как отцу родному!

– Полноте, полноте, – поморщился Борин. – После того как Воловин вас изобличил, наша беседа – пустая трата времени. Увольте, уши вянут…

– Это в чем же он меня изобличил? – привскочил на стуле барыга.

– Будто не знаете? Бросьте валять дурака, Пушков! Надоело.

– Не в чем меня изобличать!

– Хватит, хватит, любезнейший. Вы совершили тягчайшее преступление против закона и понесете за него кару.

– Преступление? – тонким голосом спросил барыга.

– Да-с, преступление, – подтвердил Борин и подал знак конвоиру: – Уведите его.

Тут предполагался мой выход.

– Минуту, Петр Петрович, – сказал я. – Гражданин Пушков имеет право знать, в чем его обвиняют.

– Он это знает лучше нас с вами, Леонид Борисович.

– И все же я попрошу вас частично ознакомить его с показаниями Воловина.

– Пустое, Леонид Борисович!

– Не могу с вами согласиться.

– Ну, ежели вы настаиваете…

– Настаиваю.

Борин с видимой неохотой остановил конвоира, который подошел к Пушкову.

– Не смею перечить, Леонид Борисович.

В любительских спектаклях я никогда не участвовал, но у меня создалось впечатление, что водевиль сыгран неплохо.

Прочитав последнюю страницу протокола допроса Воловина, «вышеозначенный» посерел.

– Это на что же он намекает, товарищ революционный начальник, а?! К стенке меня хотит поставить? Шесть безвинных младенцев на сиротство обречь? – завопил он.

– Кто в том виноват, Пушков? Вы знали, на что шли, – сказал, я, а Борин нравоучительно дополнил:

– Шила в мешке не утаишь.

– Брехня! – взвизгнул барыга.

– Что брехня?

– Все, все! Брешет Дублет!

– Зачем же ему лгать? – удивился я.

Пушков затравленно огляделся. Тихо, почти шепотом сказал:

– А затем, чтоб Никиту Африкановича Махова покрыть. Потому как жемчуг тот он с его щедрот получил.

Мы с Бориным переглянулись.

– То есть вы утверждаете, что эти тридцать семь жемчужин Воловину дал Махов?

– Утверждаю.

– А почему, собственно, – спросил я, – мы должны верить вам, а не Воловину?

– А потому, товарищ революционный начальник, что мои слова вам гражданин Миша Арставин засвидетельствует, – проникновенно сказал Пушков.

Так впервые в протоколе допроса появилась фамилия «министра финансов и торговли вольного города Хивы» Никиты Африкановича Махова.

Да, оплошал Дублет, оговорив Пушкова. Оплошал!