ЗАПИСКА
Драка в 16-ой камере возникла, как это обычно бывает, из пустяка.
Между арестантов случился обыкновенный разговор: дескать, пока мы тут, горемычные, томимся, наши бабы на воле нам рога наставляют.
С этим тезисом не согласился лишь Иван. Вскочил он с нар, кулаками замахал:
— Вранье! Не все жены такие!
Арестанты начали подтрунивать над Иваном. Тогда он стукнул одного, началась драка.
Все это произошло в канун воскресного дня. Утром потянулись к узилищу люди с кулечками и корзинами — передачи близким принесли. Проделав более чем 50-верстный путь в санях, еще накануне прибыла в город Анфиса. С нею были и две маленькие дочки. Заночевав на постоялом дворе, она с детишками уже спозаранку топталась у тюремной ограды. Обратилась к тюремному чиновнику:
— Дяденька, как бы нам свидание получить. Ему фамилия Иван Федулов, муж он мне, деткам папаша.
Чиновник заглянул в толстую амбарную книгу и строго сказал:
— На свидание прав не имеете: заключенный Федулов находится под следствием. Вот когда осудят, тогда и дозволят. Передачку пожалуйста, в это окошко. — И заглядевшись на красивое лицо Анфисы, смягчился: — Грамоту знаешь? Можешь написать ему записку, привет передать.
Напрягая все литературные способности, Анфиса вывела:
«Ягодка, мой Ваня. Адвокат обещал тебе снисхождение по человечеству от присяжных, потому как вступился за нас, супружницу. Любящие Анфиса и детки».
Чиновник окликнул проходившего мимо Пономаренко:
— Тут приятная бабешка пришла, я разрешил ей привет мужу написать. Нарушение не шибко большое, а все на том свете доброе дело зачтется! Ты еще на дежурстве? Отнеси, пожалуйста, Федулову, да заодно и передачку…
Взглянул Пономаренко на женщину и остолбенел от неожиданности: это была та Анфиса Кулиниченко, которая когда-то отвергла его руку и сердце, спровадив сватов ни с чем. Видел эту прелестницу всего три раза, а крепко запали в душу ее синие глаза, сочные манящие уста. (Пономаренко жил на хуторе — в верстах двадцати от Анфисы.) Женщина не замечала пристального взгляда, на нее устремленного: слишком была погружена в собственные думы. А Пономаренко с горечью размышлял: «Ведь я после твоего отказа ушел на эту собачью работу — в тюрьму!»
Взял он корзину, записку и отправился в «четвертый».