31 июля Вчера поздно вечером наблюдал за погрузкою эшелона No 64. Грузились по сорок человек в теплушку, и до потолка вещей, так, что люди едва умещались, сидя на вещах, уже без возможности шевельнуться. Набивались в теплушки с криками, нервными ссорами, руганью. Поток вещей казался бесконечным. Вагонов в эшелоне было больше шестидесяти. Погода была отвратной – лил дождь, как льет он и сегодня. Эшелон этот отправился в 8. 30 утра… Сегодня к Гаврилову подбежал парнишка лет пятнадцати. Когда он приближался, Гаврилов сказал мне: – Вон, глядите, бежит, – связной у меня мировой! Побеседуйте с ним, интересный мальчик! Хныкал, когда приехал сюда, голодный был. Ехал к «тетке на Алтай». А куда на Алтай – Алтай большой, – не знал. Ну и решили мы его связным сделать. Сразу повеселел. И такой живой! Здоровый парнишка, грудь колесом. Только обутки у него нет – босиком бегает… Тебе чего, Володя? Мальчик подбегает, просит у Гаврилова нож, чтобы резать бумагу для пропусков. Гаврилов сует ему свой перочинный нож, уходит. Я присаживаюсь на пенек. Мальчик стоит передо мной, – глаза черные, один глаз слезится. Лицо здоровое, неистощенное. В кепке, в ватном, с меховым воротником, пальто. – Фамилия твоя как? – Пачкин. – А имя? – Владимир Григорьевич. – Где жил? – На Васильевском острове, пятнадцатая линия, дом двадцать два! Разговаривает деловито, по-взрослому. Отец работал на Севкабеле, а мать на фабрике Урицкого. – А ты ехал сюда один? – Один. – А родители где у тебя? – Убили их. – В Ленинграде? – Ну да, при обстреле, снарядом. – А ты как уцелел? – А меня не было дома. – Когда это было? – Двадцать седьмого, того месяца… А я сюда – двадцать второго, вот теперь приехал. – Ты голодал зимой? – А что мне голодать, когда брат – подводником. У меня и сахар был. Еще когда с бомбежки Бадаевских складов… Подобрал! Брат Володи – подводник, краснофлотец, лежит в больнице Мечникова, в третий раз ранен – миной, в морокой пехоте. Сестра была, семнадцатилетняя девушка, Таисия, умерла с голоду зимой. Володя учился, перешел было в шестой класс… Решил ехать к тетке, она эвакуировалась на Алтай «в том году еще». Двинулся в Борисову Гриву, на тамбуре «зайцем» в поезде, а там хотел «кругом Ладожское озеро обойти». – Раз озеро, думаю, обойти можно. Километров двадцать прошел – там военные и стреляют, ужас!.. Ну, нельзя пройти, комендант один задержал, и отвезли– на машине – обратно в Борисову Гриву. (А на пароходе вначале не поехал, потому что не пустили– документов не было.) Я их спрашиваю: «А разве Ладожское озеро у немца, что ли?..» Они смеются. А я: «Интересно туда бы попасть! Он бы мне показал, этот немец, или я ему!» Володя произнес это по-детски задиристо. – А потом? – А я на катер сел. Мне сказали – поезжай в глубь страны, там устроишься. Тут пришел, заявление подал, и взяли связным. Сапоги-то были у меня. На хлеб сменял, в Борисовой Гриве… За буханку хлеба; военный, он сам предложил: сапоги на хлеб сменяешь? И с радостью взял. Шубенку Володе Пачкину здесь дали. Он был только в штанах да в рубашке. – В пальто выехал, да тоже на хлеб сменял. Мне не до этого было, только как бы из Ленинграда выбраться… Это пальто дали здесь. – Где? – А в санчасти. Завтра или послезавтра сапоги дадут и рубашку новую. Володя рассказывает, что с ним был и другой мальчик, его товарищ. – А второй где? Устроился? – Да разве тот больной устроится? Он от собаки колбасу тухлую отнял, прогнал ее и сам стал есть… Заразится где-нибудь и сдохнет! – Из Ленинграда вместе? – Нет, там, в Борисовой Гриве, пристал… Познакомились… – Как же ты на катер устроился? – А я в милицию пошел. Они прогоняли, прогоняли меня, я сказал: «Не пойду, и все! Устраивайте меня как хотите!..» Меня начальник милиции на пристань привел!..Связной Володя Панкин