Дикая Охота

Максимов покрутил в пальцах остро заточенный металлический стерженек. Кровь бармена уже превратилась в липкую бордовую пленку, и теперь отчетливо проступили тонкие бороздки, идущие вдоль острия. Кто-то добросовестно поработал, чтобы превратить этот шакен^[7] в посланника смерти.

Как правило, шакен используют, пытаясь ошеломить противника. Даже брошенный умелой рукой, он способен лишь вызвать болевой шок или временно парализовать конечность. Им убивают редко, лишь превратив его в шприц, накачанный быстродействующим ядом. Чем смазали острие, Максимов не знал, в старые добрые времена применяли органические яды, очевидно, потому что не знали других, говорят, лучший яд получался из пестиков хризантем.

В наши дни доступнее неорганические яды, в любой школьной лаборатории легко получить любую отраву, но профессионалы по-прежнему отдают предпочтение натуральным продуктам: попав в организм и сделав свое черное дело, яд распадается на органические соединения, в той или иной пропорции всегда встречающиеся в живом организме. Выделить токсин, ставший причиной смерти, порой сложно, а спустя некоторое время — почти невозможно.

Он закрыл глаза, тренированная память по кадрам стала выдавать происшедшее в кафе. Тело сразу же вспомнило, по мышцам прошлась тугая волна, но он заставил себя расслабиться, сейчас должно работать только сознание, а память тела пока может помолчать. Раз за разом возвращаясь к началу драки, он поймал нужный кадр. Сосредоточился на нем, стал разглядывать детали.

В скудном освещении ярко бликовала гладко выбритая голова нападавшего, свет выхватил протянутую к Максимову руку. За спиной нападавшего из тени выплывал еще один, остро блестела цепочка на груди, третий в кадр не попал, очевидно, в этот момент находился за колонной. Максимов напряг зрение и на стоп-кадре, отпечатанном в сознании, отчетливо разглядел светлое пятно на пороге зала. Сосредоточился на нем. Медленно, словно наводилась резкость в видоискателе, пятно обрело отчетливые контуры. Все.

Максимов помассировал веки, потом открыл глаза.

«Вышел из машины, пошел к кафе, но столкнулся с подбежавшими бандюками Соболя. Уступил им дорогу, вошел следом. Сориентировался и метнул шакен из-за их спин. Промахнулся, но все равно — молодец! — Максимов всегда отдавал должное чужому мастерству. — Так, палил кто-то из отморозков. А мой… Вряд ли мой сцепился с ними, тем более из-за меня. Скорее всего, увидев, что пошла заваруха, слинял тихим шагом и спрятался поблизости. Работает один. Значит, единственный способ убедиться, что меня грохнули, — дождаться торжественного выноса трупов. Короче, затаится и будет ждать. А менты в это время начнут отрабатывать жилой сектор».

Он посмотрел на пленницу, распростертую на тахте. Картинка из «Плейбоя».

Девушка спала глубоким сном, сквозь приоткрытые губы вырывалось легкое дыхание. Короткие черные волосы сбились в немыслимую панковскую прическу. Одну руку она закинула за голову, вторая расслабленно свешивалась с тахты. Сбившаяся простыня позволяла определить, что загорать хозяйка квартиры предпочитала без купальника. Максимов с трудом отвел взгляд от задорно торчащих сосков.

«Диана-охотница», — вздохнул он. Из всех типов женщин он отдавал предпочтение именно таким: малогрудым, грациозно сухощавым, с плавной кошачьей агрессией в каждом движении. Матери и хранительницы очага из них получаются никудышные, об этом знали еще в каменном веке. Такие становились подругами охотников и воинов, на равных деля опасности и радость победы. Им поклонялись и их боялись за неспособность любить иначе, чем с испепеляющей страстью, в такой любви больше ярости воина, сливающегося в схватке с достойным противником, чем тепла и заботы женщины-матери.

О своей Диане Максимов знал ровно столько, сколько может рассказать беглый осмотр квартиры. Прежде всего, жила одна. Одноразовые лезвия и пара запасных зубных щеток, равно как и упаковка презервативов в шкафчике в ванной комнате еще ни о чем не говорили. Но явных признаков постоянного мужского присутствия не обнаружил. Друзей обоего пола достаточно, если судить по записной книжке, лежащей у телефона. Максимов мимоходом включил автоответчик, чтобы не тревожили сон хозяйки. Запасы в холодильнике объемом не поражали, но качество и цена продуктов говорили, что на пакет кефира наскребать ей не приходится.

О самой квартире Максимов образно заключил:

«Элегантное запустение». Всю старую мебель вывезли или заперли в одной из трех комнат, дверь в нее открыть так и не удалось. Длинный коридор украшала только старинная вешалка с гнутыми рогульками, но раскрашенная в по-современному неистовые люминофорные цвета. То немногое из мебели, что стояло в комнатах и на кухне, было дорогим и современным, но никак не вязалось со старыми выцветшими обоями и пожелтевшими потолками. Создавалось впечатление, что купившего квартиру нежданно поразил финансовый кризис и до грандиозного ремонта с обязательным сносом перегородок дело не дошло.

Под категорию наследственных обладательниц квартир с окнами на Патриаршие пруды Диана-охотница подходила с трудом. «Какая же удачная ей выпала охота, если удалось получить такой трофей? — подумал Максимов и уважительно покачал головой. — Красива, молода, сексапильна. Это какие же мальчики у таких-то девочек?»

Девушка застонала, потянулась, от чего скомканная простыня, и так прикрывшая лишь живот, соскользнула с бедра. Веки ее несколько раз дрогнули. Максимов сунул шакен в пачку сигарет и от греха подальше отодвинул ее от себя. Возможно, хозяйку придется второй раз насильно отправлять в царство Морфея, а, не дай бог, царапнув отравленным острием, можно невзначай выписать ей билет в один конец в Нижний мир.

Он мягко улыбнулся, встретив ее удивленный взгляд. Она с минуту рассматривала Максимова, сидевшего на полу у противоположной стены. Потом, очевидно, дошло, что это не сон, встрепенулась, села, прижав простыню к груди. Максимов внимательно следил за ее реакцией: пока паники в глазах не было, только страх. Свежее лицо хорошо выспавшегося ребенка заострилось и сделалось бледным, только ярко выделялись плотно сжатые губы.

— Не бойся, ничего плохого я тебе не сделаю, — начал он ровным голосом с едва заметным нажимом. — Так получилось, что мне больше некуда деться. Я уйду, обязательно уйду. Но пока надо сидеть тихо, как мышкам.

— Я закричу, — хрипло предупредила она.

«Нет, — ответил Максимов. — Раз уж начала говорить, то кричать не станешь. А станешь, я не дам». Вслух же сказал:

— Не надо. Иначе меня убьют. — При этом сделал жалобные глаза доброго неудачника, попавшего в переплет.

Судя по лицу, в ее голове лихорадочно прокручивались все возможные сюжеты «мыльных опер» и американских боевиков, снятых на деньги феминисток.

— Мне еле удалось спастись, — подсказал Максимов. — Пойми, пока мне некуда идти.

— Я позову людей. — В ее голосе не было ни капли решимости.

— Зачем? — сбил ее вопросом Максимов. — Обещаю сидеть тихо и не приставать. Я же не маньяк, не насилую, не режу. Просто прячусь.

— Сейчас я позову мужа, — она неожиданно пошла в атаку.

— Зачем? Тем более, никого здесь нет.

В комнату протиснул морду черный кот, радостно мяукнул, увидев Максимова, и, поигрывая пушистым хвостом, побежал прямо к нему.

Хозяйка удивленно уставилась на питомца, трущегося о ладонь Максимова.

— На бандита ты, вроде бы, не похож, — протянула она. — И аура добрая, если Макс тебя не боится.

— Возможно, — легко согласился Максимов. Кот, пока спала хозяйка, получил двойную порцию кошачьего корма, и теперь его любовь к Максимову была прямо пропорциональна тяжести желудка. Очевидно, он решил, что для выражения переполнявших его чувств простого тыканья мордой в ладонь мало, и взобрался на колени Максимова, уперся передними лапами в грудь, заурчал, пытаясь пощекотать усами лицо.

— Макс, скотина! — задохнулась от возмущения хозяйка.

Оба — и кот, и Максим — посмотрели на нее, и каждый по-своему усмехнулся.

Максимов остро почувствовал, что у Дианы-охотницы уже вызрело решение. Кричать не будет, но попытается переломить ситуацию в свою пользу — и сделает это непременно. Он перехватил ее взгляд, брошенный на мягкую игрушку, зверя неизвестной породы, сиротливо лежащего в изголовье, и уже понял, что последует дальше. Восхищало, как медленно и хладнокровно она начала исполнять задуманное.

— Так, кота ты уже соблазнил. Что дальше? — Она поправила простыню на груди.

— Ничего.

Она скользнула взглядом по Максимову.

— А если я пошевелюсь, ты не выстрелишь?

— У меня нет оружия. — Соврал достаточно убедительно. Спрашивала же о том, что стреляет, а стилет в ножнах на лодыжке в таком случае в счет не идет, хотя достать — одна секунда.

— Тогда я покурю.

Она потянулась к столику у изголовья, взяла сигареты. Закрытым от нескромного взгляда осталось лишь то, к чему удалось прижать простыню.

— Глаза не сломаешь? — бросила она через плечо.

— Уже видел, — парировал удар Максимов. «Если на бис исполнишь так же в суде, присяжные меня оправдают даже за многократное изнасилование с последующим расчленением». — Если хочешь, можешь одеться.

От него не скрылось, что вместе с пачкой сигарет на колени хозяйки перекочевал игрушечный зверь неизвестной породы. Дарить такие мягкие игрушки знакомым теперь вошло в моду.

— Непременно. — Она медленно раскурила сигарету. Правая рука теребила бок зверя. Неизвестно как держащаяся простыня вот-вот должна была опасть с груди. Она, не отрываясь, смотрела в лицо Максимову, оценивала впечатление. Если можно пытать наготой, то именно это она сейчас и проделывала.

Кот, почувствовав скопившееся в воздухе напряжение, нервно завозился на коленях Максимова.

Он опустил взгляд, этого и пыталась добиться Диана-охотница, потому что, подняв взгляд, Максимов увидел черный зрачок ствола. Маленький пистолет дрожал в цепких пальцах.

— А теперь, урод, медленно встал — и мордой к стене. — Она не скрывала торжества.

Максимов бесстрастно смотрел ей в глаза. Ждал.

— Быстро встал! — не выдержала хозяйка. Максимов не пошевелился.

— Урод, гадина, я тебя пристрелю, сволочь! — Из нее хлынул весь накопившийся страх. Максимов молчал.

— Что смотришь, выстрелю же!

— Стреляй.

Пистолет в ее руке задрожал.

— Это просто. Ни о чем не думай, просто нажми на спуск, — спокойно подсказал Максимов.

В комнате отчетливо щелкнул боек.

Кот взбрыкнулся, отчаянно мяукнув, рванул под тахту.

— Фокус-покус. — Максимов завёл руку за спину, выкатил на ковер желтые цилиндрики патронов. — Кто-то слишком крепко спит.

Подозрительную тяжесть игрушки он обнаружил давно и сразу же принял меры.

Сейчас хозяйка могла выбрать дикий крик, отчаянный бросок бесполезного пистолета в голову Максимова или, что еще хуже, в стекло. Но после минутной оторопи она медленно опустила ствол. Во взгляде не было ни отчаянья, ни страха, а только неприкрытое любопытство. Он угадал, предложив ей опасную игру с неизвестным концом. Диана-охотница, одинокая воительница о таком могла только мечтать.

— И что дальше? — спросила она, смахнув с глаз черную прядку.

— Предлагаю попить кофе.

— Офигеть можно! А больше тебе ничего не надо?

— О большем, прекрасная Диана, я и мечтать не смею. — Максимов улыбнулся, хотя спину щекотали струйки пота. Он знал, что победил.

— Идиот! — Она натянула на себя простыню. «Если бы за такие интермедии давали баллы, как в фигурном катании, я бы получил все „десятки“ за технику и артистичность, плюс приз жюри за наглость», — похвалил себя Максимов, с удовольствием ощущая ее восторженный взгляд.

Встал, стараясь не заступать за невидимую черту безопасности — метр вокруг тахты, прошел к окну.

Спиной чутко уловил движение, звякнула пряжка ремня, вжикнула «молния» на джинсах. У нее был шанс уже одетой броситься к дверям и выскочить из западни, но она им не воспользовалась.

— Я серьезно спрашиваю, что дальше?

Максимов в щелку плотной шторы увидел милиционера с папкой под мышкой, торопливо прокосолапившего в подъезд дома напротив. Участкового пинком послали шерстить родной участок.

«Сейчас начнется, — с досадой подумал он. — Обзвонит все квартиры. И через пять минут все информаторы участкового займут наблюдательные посты. Придется сидеть до вечера».

— Будем пить кофе, — решил он.

Повернулся. Невольно восхищенно прищурился. Пленница относилась к тем счастливым женщинам, что равно красивы в одежде и без. Она, кстати, отлично это знала.

Оказалось, зовут ее Вика. Максимов всегда относился к женщинам, как к существам абсолютно недоступным мужскому пониманию, думай о них, что хочешь, все равно понять невозможно, почему плачут, отчего смеются, за что тебя любят и из-за чего уходят. Параллельная цивилизация, которой бредят свихнувшиеся от безработицы кандидаты наук, живет до смешного рядом, практически — перед глазами. У ее представительниц свой язык, свои понятия и ценности, свое видение мира, в котором слабость становится силой, а грубая сила лишена всякого смысла. Больше всех передач на родном ТВ Максимову нравилась та, где затурканные жизнью мужики сидят в загончике, как на скамье подсудимых, и тужатся сказать что-то умное под насмешливым взглядом куколки-ведущей, а набившиеся в студию женщины, наплевав на них и на тех, кто у экранов, самозабвенно перемывают косточки друг другу. Иногда, когда особенно доставала реклама специфических средств гигиены, ему хотелось выскочить на балкон и заорать: «Мужики, хватит жрать водку! Вторжение инопланетян уже началось, а мы его проспали!» Но никогда этого не делал, знал, большинству, наливающим и выпивающим, уже все равно, спирт вытеснил гормоны.

А Вика вообще оказалась представительницей новой расы инопланетянок. В свои двадцать два спокойно, как о поездке на дачу, рассказывала о шести месяцах, проведенных в Париже, о Венеции, утонувшей в мартовском тумане, о калифорнийском солнце и о том, как легко бредится, когда на Иерусалим налетает знойный ветер пустыни. Она успела пережить и перечувствовать больше, чем ее сверстницы во времена Максимова, а если и не больше, то — иначе. Мудрецы утверждают, что путешествия избавляют от иллюзий, если это так, то в Вике осталась только ненасытная жажда новых приключений.

— Вика, прости за нескромный вопрос, но это все… — Максимов обвел рукой уютную кухню. Сам сидел на краешке углового дивана, перекрыв выход, а Вика возилась у плиты.

— Квартира? — Она оглянулась. — Каждый мыслит в силу своей испорченности.

— Понятно, наследство.

— Не угадал. — Вика ловко подняла над огнем турку, не дав коричневой пене переползти через край.

Разлила кофе по чашкам, села спиной к окну. Оценивающе посмотрела на Максимова. (За час он удостоился минимум сотни таких взглядов.) Прикурила от протянутой Максимовым зажигалки.

— Вряд ли ты решил взять меня в заложницы, — неожиданно сделала вывод Вика.

— У меня своих проблем полно, — пробурчал Максимов, пробуя кофе. Вкус был отменный, густой и терпкий.

— И я так думаю. — Вика уже успела переварить краткую историю появления Максимова: ищет пропавшего друга, а в него почему-то стреляют, все вполне в духе времени. — К тому же, хорошо держишься и трясущиеся руки к голым девушкам не тянешь.

— Спасибо за комплимент, — усмехнулся Максимов.

— Проехали. — Вика аккуратно стряхнула пепел, очевидно, доходы позволяли курить «Парламент». — А с квартирой все просто, с поправкой на сегодняшние реалии. Муж сестры относится к пресловутой категории «новых русских». Между прочим, на нем я убедилась, что во многих деньгах много и печали. Или, как говорят в Мексике, богатые тоже плачут. Провинциальный комсомольский вожак, удачно разбогатевший благодаря старшим товарищам по партии. Что они через него приватизировали, я не знаю, но сделал все по уму, потому что жив и весь в шоколаде. Когда в области уже ничего бесхозного не осталось, его, по традиции, двинули в Москву. Женился на моей сестре. Сейчас крутит дела на всероссийском уровне. Бизнес — на пять баллов, купил депутата от своей нищей губернии и пьет водку с генпрокурором… А в личной жизни сплошные проблемы.

— Любовницы одолели? — хмыкнул Максимов.

— Если бы! Родня. — Вика взъерошила черный ежик волос. — Просто нашествие какое-то. Представляешь, мужик особняк отгрохал в лесопарке, одних взяток раздал на полмиллиона, думал, отдохнет. Фиг там! Потянулись со всех концов родичи, как ходоки к Ленину. Кто проездом, кто учиться в Москву, кто просто так… Как же, Пашка-то свой парень, в люди выбился, чаво уж тут… — Она сморщила носик. — А у Паши комплекс по этой части. Совестью называется. В шампанском купается, а все думает, что о нем в родном Мухосранске скажут. Вот и живут теперь в доме всей деревней, как в сказке «Теремок». Тетьки, дядьки, свояки, деверь золовки и крестная брата кума деда Николая, который жил рядом с невесткой Пашиной тетки. Ты въезжаешь в степень родства?

— Не очень.

— А я тем более. — В темных глазах прыгали веселые бесенята. — Где-то прочитала, что генетически мы все родственники тех, кто бился на Куликовом поле. Рассказала Пашке, он поскреб лысину и прошептал: «Не дай Бог!» Вот так. Так что, жить в этом русско-мексиканском сериале желания у меня нет. А когда поступила в Строгановку, Паша встал на дыбы. У него в «Теремке», блин, интерьеры! А я все красками провоняю. Вот и выделил эту квартирку. В общагу отпускать побоялся, сказал, что квартира дешевле, чем потом встанет лечить меня от наркомании.

— Разумная щедрость, — согласился Максимов.

— О, ты Пашу не знаешь! Квартиру он купил на меня, выписав ссуду через свой банк. Деньги возвращать не надо, потому что банк через месяц накрылся, управляющий в бегах, а Паша опять — в шоколаде. Сколько и чего купили на деньги тех дураков, что доверили бабки Пашиному банку, не знаю и знать не хочу. Но все прошло мило и полюбовно, потому что Паша даже за границу временно не линял.

— Интересно люди живут! — вздохнул Максимов. Выдумала или нет, установить сложно. А на возможные крупные неприятности намекнула достаточно прозрачно.

— Но и ты не скучаешь, — напомнила Вика.

Максимов хотел ответить, но осекся. В прихожей запиликал звонок. Звонили настойчиво и нервно, в расчете разбудить крепко спящего.

«Вот теперь самое интересное. — Максимов затаился. — Пошли в обход по квартирам. Чашку кофе — мне в лицо, заорать во все горло, дверь начнут вышибать сразу же».

Он внимательно следил за чашкой кофе в ее руке. Вика, странно прищурившись, смотрела на Максимова.

Звонивший бухнул кулаком в дверь. Гулкое эхо прокатилось по пустому коридору.

Чашка медленно поплыла к раскрывшимся губам, Вика сделала глоток.

— Что дальше? — прошептала, облизнув губы.

— Пьем кофе, — так же тихо ответил Максимов. Посмотрел через ее плечо в окно. На детской площадке возилась малышня, мамаши судачили о своем, сбившись в стайку. По зазеленевшему от жары пруду, вяло перебирая лапками, плыла утиная семья. Где-то на одной из скамеек, просвечивающих сквозь густую зелень, наверняка уже устроился наблюдатель. Возможно, сразу несколько. Ментовская наружка усидит до конца рабочего дня. А тот, кто умеет метать шакен и драться в темноте, будет ждать до конца.

Их взгляды встретились. Зрачки Вики расширились, затопив глаза черным.

По тому, как беззвучно она опустила чашку на блюдце, Максимов понял, он останется здесь. Опасность будет кружить на мягких лапах вокруг, а здесь будет тишина.