15

Я не мог придумать, чем помочь плачущей Пам, и решил убрать со стола, надеясь, что Сьюзен придумает что-нибудь. Она не придумала. Когда мы уходили, Пам Шепард все еще всхлипывала. Около одиннадцати часов мы чувствовали себя объевшимися и сонными. Сьюзен пригласила меня провести ночь в Смитфилде, и я принял приглашение, как мне показалось, достаточно снисходительно, учитывая обрушившийся на меня ее гнев.

— Ты еще не ускользала тайком, чтобы вступить в тайные группировки под вымышленным именем? — спросил я.

Она покачала головой:

— Сама не понимаю, почему стала такой стервой.

— Если быть точным, твое поведение нельзя назвать стервозным. Оно скорее напористо. Я чувствую постоянное давление и необходимость постоянно объяснять тебе свое поведение.

— А тебе не нравятся напористые женщины, правильно?

— Не начинай все сначала и перестань быть такой чувствительной. Как ты понимаешь, мне не хотелось произносить эту избитую фразу. Если думаешь, что меня занимает перемена ролей, кто занимает чье место, значит, ты уже долгое время не обращаешь на меня внимания.

— Верно, — сказала она. — Меня чересчур стала волновать эта тема.

— Какая тема? Кажется, я прекрасно знаю правила игры, но не знаю, как называется сама игра.

— Отношения между мужчиной и женщиной, наверное.

— Между всеми ими или только между тобой и мной?

— И те и другие.

— Превосходно, Сьюзен, нам удалось наконец сузить проблему.

— Перестань насмехаться. Мне кажется, что женщина средних лет, незамужняя, просто не может не думать о феминизме, если хочешь о правах женщин, их визави. И конечно, это включает наши с тобой отношения. Мы заботимся друг о друге, видимся друг с другом, идем дальше, но отношения не развиваются. Они кажутся потерявшими направленность.

— Ты имеешь в виду брак?

— Не знаю. Кажется, я имею в виду не только это. Господи, неужели я все еще в плену этих условностей? Просто я знаю, что в нас есть что-то несовершенное. Или, я думаю, мне стоит говорить только о себе, о том, как я понимаю наши отношения.

— Они не ограничиваются быстротечными актами близости.

— Нет, я знаю это, знаю, что представляю собой больше, чем хорошую партнершу в постели. Я знаю, что что-то значу для тебя. Но...

Я заплатил пятнадцать центов на Мистик-ривер-Бридж и покатился по его северному склону, мимо строительных конструкций, которые возвели, как мне казалось, еще во время строительства самого моста.

— Не могу понять, что со мной происходит, — закончила Сьюзен.

— Может, что-то происходит со мной? — спросил я.

В это время на северо-восточной автостраде почти не было машин. Ощущался легкий туман, и свет фар зыбкой пеленой разливался перед машиной.

— Может быть.

Далеко, за солончаками, сверкали огни завода «Дж. И. Ривер». Коммерция не знает отдыха.

— В объяснении собственного поведения я не так преуспел, как в питье пива или в поклонении сну. Объяснение собственного поведения достаточно нелепое занятие. Ты почаще наблюдай за тем, что я делаю, и, не сомневаюсь, довольно быстро поймешь, что я за человек. Я всегда думал, что ты знаешь, кто я такой.

— Мне кажется, знаю. Большая часть тебя совсем неплоха, а довольно солидная — лучше всех, что я когда-либо видела.

— Ага.

— Я не это имела в виду, — сказала Сьюзен. Ртутные лампы на только что отремонтированной развязке Саугус-Серкл делали клочковатый туман голубоватым, а бар «Блю стар» на другой стороне шоссе № 1 — мертвым и нереальным.

— Я хорошо знаю, что ты за человек. Меня больше волнует, что мы за люди. Кто мы такие, Спенсер?

Я свернул с шоссе № 1 в начале Уолнат-стрит и повел машину в сторону Смитфилда.

— Мы вместе, — сказал я. — Почему все надо разложить по полочкам? Пара? Чета? Выбери название сама. Я не знаю.

— Мы — любовники?

Справа, сквозь тонкий ряд деревьев, поблескивал водной гладью Хоукс-понд. Он был достаточно узким и длинным, а на противоположном берегу поднимался поросший лесом холм, увенчанный высоковольтной линией. При лунном свете, в клочковатом тумане, сооружение смотрелось весьма эффектно.

— Да, — сказал я. — Да. Мы — любовники.

— Как надолго?

— Пока живы. Или пока не лопнет твое терпение. Судя по тому, что наступит быстрее.

Мы уже въехали в Смитфилд, миновали местный клуб слева, заросшие тростником луга, птичий заповедник и место, где раньше стоял яблочный пресс, проехали на Саммер-стрит почти до центра Смитфилда. Почти до дома Сьюзен.

— "Пока живы" наступит быстрее, — сказала Сьюзен.

Мелькнул центр Смитфилда, с его домом встреч. На транспаранте, натянутом поперек улицы, объявлялось о каком-то приеме, я не рассмотрел в темноте, о каком именно. Я протянул руку Сьюзен. Она схватила ее, и мы ехали так до самого дома.

Мокрый блеск в темноте отражал свет уличных фонарей. Дождя, собственно, не было, но туман был плотным и тяжелым, уже выпала роса. Маленький дом Сьюзен под щипцовой крышей, обветренные балки, мощенная плитами дорожка, много кустов. Входная дверь колониального стиля выкрашена в красный цвет, с окошечками сверху. Сьюзен открыла ее и вошла. Я последовал за ней и закрыл дверь. В темной гостиной я положил руки на плечи Сьюзен, медленно повернул ее лицом к себе и обнял. Она прижалась лицом к моей груди, и мы долго стояли неподвижно, не говоря ни слова.

— Пока будем живы, — сказал я.

— Возможно, и дольше, — отозвалась Сьюзен.

На каминной полке в гостиной стояли бронзовые часы, я не мог их видеть в темноте, но отчетливо слышал громкое тиканье, пока мы стояли, прижавшись друг к другу. Я думал о том, как приятно пахнет Сьюзен, каким сильным кажется ее тело, заключенное в объятия, как трудно выразить словами то, что чувствуешь. А потом сказал:

— Любимая моя, пойдем в кровать.

Она не сдвинулась с места, только еще сильнее прижалась ко мне, а я опустил левую руку, подхватил ее под ноги и понес в спальню. Я уже совершал такой путь и не испытал никаких затруднений в темноте.