«Первые предвестия весны, оттепель. Воздух пахнет блинами и водкой, как на масленой, когда сам календарь как бы каламбурит. Сонно, масляными глазками жмурится солнце в лесу, сонно, ресницами игл щурится лес, маслянисто блещут в полдень лужи. Природа зевает, потягивается, переворачивается на другой бок и снова засыпает.

В седьмой главе «Евгения Онегина» – весна, пустующий за выездом Онегина господский дом, могила Ленского внизу, у воды, под горою.

Почему – любовник? Вообще говоря, эпитет естественный, уместный. Действительно – любовник. Кроме того – рифма к слову «шиповник». Но звуковым образом не сказался ли также былинный Соловей-разбойник?

В былине он называется Соловей-разбойник, Одихмантьев сын. Как хорошо про него говорится!

Мы приехали в Варыкино раннею весной. Вскоре все зазеленело, особенно в Шутьме, как называется овраг под микулицынским домом, – черемуха, ольха, орешник. Спустя несколько ночей защелкали соловьи.

И опять, точно слушая их в первый раз, я удивился тому, как выделяется этот напев из остальных птичьих посвистов, какой скачок, без постепенного перехода, совершает природа к богатству и исключительности этого щелканья. Сколько разнообразия в смене колен и какая сила отчетливого, далеко разносящегося звука! У Тургенева описаны где-то эти высвисты, дудка лешего, юлиная дробь. Особенно выделялись два оборота. Учащенно-жадное и роскошное «тех-тех-тех», иногда трехдольное, иногда без счета, в ответ на которое заросль, вся в росе, отряхивалась и охорашивалась, вздрагивая, как от щекотки. И другое, распадающееся на два слога, зовущее, проникновенное, умоляющее, похожее на просьбу или увещание: «Оч-нись! Оч-нись! Оч-нись!»