Осмотреться в раю

«Такие у меня принципы!»

Ленька Варакин и – принципы!

Задохнувшись, Сергей присел на скамью, поставленную в глубине бульвара под березами, такими болезненно желтыми, будто они отравились запахом гари, густо пропитавшей сухой воздух. Открытая дверь номера, подумал он, это просто ловушка. Ант решил поиграть со мной. Он знает, что в Новых Гармошках никто, наверное, не станет мне помогать. Здесь все, наверное, рассуждают, как Варакин. Куда бы я ни отправился, меня найдут. Какое к черту бегство, если голова разламывается от боли? Может, действительно послушаться Варакина и задержаться в раю? Пожить, осмотреться. Понять веселого мошенника. Что имел он в виду, повторяя – рай? И что имел в виду Ант, повторяя то же слово?

«Это наша первая настоящая жизнь». Может, веселый мошенник слетел с нарезки? Может, Новые Гармошки – просто приют для психов? Что бы это Варакин стал говорить про золотишко, про валютные счета?

«Тебе понравится…»

Ленька Варакин как был мелким мошенником, так и остался, сумрачно решил Сергей, с трудом преодолевая тошнотворную боль. Спасать душу, да еще так, чтобы на счет капали чистые денежки, да еще и в твердой валюте – очень странные разговоры. Но насчет бегства Варакин, наверное, прав. Если за мной наблюдают, нет смысла бежать, этим только ухудшишь положение. Если даже я выберусь за ворота, люди Анта или Жеганова легко проследят весь мой путь. Возможно, Ант специально вывел меня из формы, потому никто меня и не торопит, никто не наступает на пятки. У них есть время. У них всегда есть время. Они терпеливо ждут, когда я окончательно расклеюсь и сам попрошу помощи. Или просто пойдут за мной следом. Тогда я сам приведу их к Коляну. Ну, а со мной они поступят просто. Ант ведь, наверное, не случайно намекал на то, что тайга горит. И эти некоторые сбои в памяти… Такие сбои могут длиться примерно сутки…

Мысль о повторном разговоре с прибалтом вызывала у Сергея тошноту.

Если здесь рай, подумал он, то некоторые работники рая мне не нравятся. За свое любопытство я уже получил. Я, похоже, узнал что-то такое, что никак не должно становиться известным за пределами периметра.

И все же странно.

Рай для избранных.

Рай для мошенников и проституток.

Рай для извращенцев и потенциальных убийц. Алло, у вас есть ткани веселеньких расцветок? Конечно, есть. Приезжайте, обхохочетесь!.. Рай для воров и жуликов, для неудачливых бизнесменов, для всех, кто не вписывается в нормальную жизнь.

И все же идеальная страна должна где-то существовать.

Может быть, может быть…

Но я должен добраться до Валентина. Если Ант действительно верная собака Суворова, значит, он подчищает следы некоторых профессиональных сбоев. Свидетельством тому могут быть лжетрупы…

Мысли Сергея ворочались тяжело.

Да и ранние прохожие появились на пешеходных дорожках.

Перехватывая усталый взгляд Сергея, прохожие приветливо кивали.

Никто из них не мог знать Сергея, но все приветливо кивали, никто не прошел мимо, не улыбнувшись. Самые обыкновенные люди в самой обыкновенной одежде. Ну, может, чуть более живые и приветливые, чем такие же ранние прохожие в утреннем Томске. И у каждого в глазах пробивался, мерцал особенный блеск, что сразу поразил Сергея в глазах Варакина – блеск какого-то особенного интереса, глубинного, собственного, блеск какого-то действительно особенного интереса к жизни. Ни одного потухшего или злого взгляда.

Но почему Варакин так уверенно говорил о том, что я должен был попасть в Новые Гармошки раньше него? Почему Ант в Томске вытащил пистолет, уговаривая меня сесть в его джип? По каким параметрам, черт побери, я столь удачно подхожу и для погружения в рай и для водворения в тюрьму? Может, здесь правда помогают униженным и отчаявшимся?

Ага, помогают, мрачно подумал Сергей.

Кому может помочь верная собака Ант? Как можно помочь Морицу, Мезенцеву или Варакину? Какую соломинку можно бросить всем этим незадачливым, но всегда агрессивным актерам, чиновникам, поэтам, жуликоватым предпринимателям, распутным директорам частных лицеев, прожженным проституткам, если речь, конечно, идет о них?

Железной рукой загоним человека в счастье!

Это миру уже знакомо.

Сквозь облако вялой листвы, давно пожелтевшей от жары и великой суши, смутно просвечивал красный кирпич зданий, смутно светлела щебенка пешеходных дорожек. В самом конце аллеи сквозь угарную дымку, наброшенную на Новые Гармошки таежным пожаром, неопределенно проступали очертания какой-то тяжелой абстрактной фигуры. Кажется, глыба песчаника. Кажется, она изображала человека. Если так, то неизвестный ваятель оказался большим хитрецом: при всем желании у такой статуи не отобьешь ни пальца, ни уха.

Сергей чувствовал себя откровенно плохо.

Как ронг-кнобская девственница, когда ее секрет был открыт.

Оказывается, Варакин действительно много читает. Оказывается, мрачно усмехнулся Сергей, он действительно много размышляет над прочитанным, в Новых Гармошках у него есть для этого время. Более того, Варакин работает над рефератом, который в ближайшее время вынесет для обсуждения на круг вечернего костра.

И все же я ему не верю.

Даже потрепанная английская книжка Сергея не убедила.

Подумаешь, потрепанная английская книжка в бумажном переплете, разбухшая от множества бумажных вкладок. «Но это книжка знаменитого Джимми Стенсона, американского журналиста! – Варакин хватал Сергея за рукав, будто боялся, что он уйдет, не дослушав. – Стенсон был когда-то знаменит, но не буду врать, Рыжий, я сам впервые услышал его имя только в прошлом году. Случайно наткнулся в библиотеке вот на эту старую книжицу. В Новых Гармошках много книг из личной библиотеки Суворова. Я убил целых три месяца на то, чтобы начать читать на английском. И все только ради Стенсона, вот клянусь! – Варакин перекрестился. – Существует краткий русский перевод, но он слишком краткий, там упущено много интересных деталей. Поэтому я прочел книгу сам!»

Жулик Варакин и – английский язык!

Это изумило Сергея.

«Ты здесь под замком», – мрачно напомнил он.

«Нигде я не чувствовал себя лучше! – рассмеялся Варакин. – Нигде я не чувствовал себя таким свободным!»

«Это привычка, – вяло возразил Сергей. – Я тебя знаю. Ты просто пытаешься словчить. В Новых Гармошках тебе, наверное, некого обмишулить. Вот ты и занялся английским. Чтобы не помереть со скуки, можно даже выучить клинопись».

«Скука? Ты сказал скука? – зажмурился Варакин. – У нас такие закаты!»

Жулик Варакин и – закаты!

Сергей никак не мог увязать увиденное и услышанное с Варакиным. Зато сам Варакин не терял времени. Ухватив Сергея за рукав, он все-таки выдал историю ронг-кнобской девственницы.

В Северной Калифорнии, в Золотом штате, в краю красных доисторических лесов есть такое местечко Ронг-кноб, выдал Варакин. Кноб – это вроде как высокий бугор, точнее, холм круглой формы, а Ронг – конкретное место. Вместе получается Ронг-кноб, что можно перевести как «Селение на круглом холме».

В Ронг-кноб в середине прошлого века поселились три десятка энергичных поклонников идей Шарля Фурье, знаменитого утописта. На принципах полного равенства они организовали фаланстер с коллективным управлением. Это, скажу тебе, была настоящая коммуна! – затрясся от восторга Варакин. В Ронг-кноб собрались разные люди. Пропившиеся чинуки с океанского побережья, неудачливые старатели с чердака дяди Сэма, бывшие трапперы, охотники, разорившиеся земледельцы, наконец, просто бродяги из южных штатов. Там таких бродяг называют роверами. И дворняжек там тоже называют Роверами. У нас Жучки, у них Роверы. Но все вместе они умели найти главную мысль. Для этого, собственно, и собрались.

А еще оказалась в фаланстере маленькая глупая леди из Дебюка, радостно сообщил Варакин. Глупая не в переносном смысле, а в прямом. В середине прошлого века самыми невыносимыми и глупыми американцы считали жителей небольшого городка Дебюк, а маленькая глупая леди была как раз из Дебюка. Так сказать. Типичная представительница. Она гордилась этим и выдавала себя за девственницу.

Привел глупую леди в Ронг-кноб основатель фаланстера бывший старатель Джек Сентинел, по кличке Часовой. Помощником при нем ходил немой Луис, большой умник. В книжке Стенсона указано, что физиономия Луиса была такой чеканной, что ее запросто можно было выбить на склоне горы Маунт-Рашмор, где красуются каменные лики многих президентов Америки. Никто бы не удивился. Луис, кстати, не всегда был немым, заметил Варакин. Если верить Стенсону, в детстве Луис страдал заиканием и окончательно потерял речь только в пятнадцать лет, когда вместе с лошадьми и с повозкой неудачно свалился с крутого обрыва в реку. Самому молодому члену фаланстера стукнуло девятнадцать, самому старшему шел тридцать третий. Что касается глупой маленькой леди из Дебюка, то она утверждала, что ей примерно двадцать один год. Ей верили, конечно, поскольку с самого начала обитатели фаланстера договорились говорить друг другу только правду.

В результате дискуссий, проводимых по вечерам, было постановлено, что именно Ронг-кноб должен стать местом торжества идей фурьеризма. Джек Сентинел энергично прививал коммунарам взгляды, почерпнутые из книг Шарля Фурье. Эти книги он умудрился прочесть еще в то время, когда был вполне преуспевающим гражданином штата Новая Колумбия. Именно Часовой познакомил обитателей Ронг-кноб с прелестью нового общества, о котором толковал знаменитый просветитель. Производственная утонченность, господство хорошего вкуса, хорошее образование и крепкая дружба – вот что могло преобразить молодых коммунаров, выявить их внутреннюю главную сущность, побороть вечное зло, активно разлагающее людей. Не оставляя дружеских дискуссий, члены фаланстера построили каменный дом, возвели большую мельницу, успешно и с интересом занимались разными ремёслами и земледелием. Питались они из одного котла, а еще дважды в неделю (кроме дискуссий) собирались в круглом зале, чтобы подробно и откровенно отчитаться друг перед другом во всех своих тайных и явных помыслах, прегрешениях, добрых и недобрых поступках.

Высшая и утонченная форма открытости!

По крайней мере, так они думали.

Девственницу из Дебюка никто не обижал. Жила она в отдельном маленьком домике. Других женщин в фаланстер категорически не допускали. Если природа слишком давала о себе знать, затосковавшие коммунары вскакивали на лошадей и скакали в ближайший городок, расположенный на реке в семидесяти милях от Ронг-кноба. Никто из коммунаров, повинуясь всеобщей гармонии, не пытался совратить маленькую девственницу. Любая попытка, даже самая робкая, жестоко пресекалась и выносилась на общее собрание. Короче, как говорят, тишь да гладь, да Божья благодать.

Но на третий год грянул гром.

Вдруг выяснилось, что чистота и открытость нравственной атмосферы в фаланстере была, скажем так, несколько преувеличена. А если говорить прямо, то нравственная атмосфера там вообще оказалась насквозь лживой. Выяснилось, что практически все члены фаланстера умудрились за эти три года много раз переспать с маленькой глупой девственницей. И главное, тайком. Специальное собрание, посвященное таким ужасным событиям, растянулось почти на неделю. На столь долгом собрании присутствовала и сама девственница.

Она, наконец, услышала все, что о ней думают.

И сердце ее открылось добру и свету. Оно открылось у нее к правде.

Услышав все, что о ней думают, маленькая мнимая девственница преисполнилась внутренней гармонии и охотно признала свое несовершенство. Внимательно выслушав выступления, она заявила, что случившееся глубоко ранит ей сердце, поскольку вступает в противоречие с уже осознанными ею принципами хорошего вкуса и крепкой дружбы. А заявив это, маленькая глупая леди пошла и дальше, разумно предложив сделать тайное явным. То есть, она добровольно отказалась от высокого статуса девственницы и на совершенно равной основе предложила себя всем мужчинам фаланстера, чтобы ни для кого впредь не быть камнем преткновения.

После долгого обсуждения предложение маленькой леди было принято.

Почти два года фаланстер существовала вполне благопристойно, а потом (опять неожиданно) выяснилось, что в течение этих благопристойных двух лет маленькая глупая леди из Дебюка очень активно обманывала членов коммуны с неопрятными местными пастухами, которые время от времени перегоняли тучные стада по полям мимо счастливой коммуны.

Гармония снова была нарушена.

На этот раз – навсегда.

Сначала горела мельница (ее поджег один из обиженных пастухов), потом пошли нелады и ссоры, исчезли откровенность и открытость. А потом, вдруг влюбившись в маленькую глупую леди из Дебюка, немой умник Луис застрелил самого Часового. «Я думаю, что фаланстер и после этого мог существовать, – многозначительно заглянул в глаза Сергею Варакин, – но ни у кого не хватило смелости пристрелить еще и Луиса и его маленькую глупую леди. Понимаешь меня, Рыжий?»

«Кажется, нет».

«А ты меня слушаешь?»

«Конечно».

«Тогда что тут непонятного? – возмутился Варакин. – Настоящий рай должен жить по твердым законам».

«Может быть… Но у меня болит голова…»

«Отвести тебя в санчасть?»

«Не надо… Дай мне пару таблеток… Я пойду…»

Сергей поднялся.

В общем ему было все равно, куда идти.

Свернув в ближайший переулок, он увидел сад роз.

Морщась от боли, он, не раздумывая, толкнул калитку.

Новые Гармошки тонули в угарной дымке, сухая желтая хвоя осыпала дорожки, ветви берез безвольно обвисли. Даже трава завяла. Но благородные розы в саду стояли гордо и прямо. За ними явно ухаживали, для них не жалели воды, поэтому даже в такое сухое лето они пылали, как цветные костры, запаленные в честь языческого праздника.

– Нравятся?

Он покачал головой:

– Я сразу понял, что это твоя работа…

Теперь ясно, куда исчез Мишка Чугунок, приятель давний, хряк окабанелый, неистовый! Теперь ясно, почему не звонит. Теперь ясно, куда спрятался от бесчисленных кредиторов.

И вид у него отменный, невольно отметил Сергей.

Вовсе не законченный алкаш, каким его давно привыкли считать, не затрепанное жизнью безвольное существо, а нормальный мужик во цвете лет, и мышцы на его теле – крепкие мужские мышцы. И голубые глаза чистые, как просветленная оптика.

– Нравятся? – самодовольно переспросил Чугунок. – Ну, вот видишь! А то все, Мишка дурак, Мишка дурак!

– Я никогда так не говорил.

Наклонив голову к плечу, Сергей пристально рассматривал Чугунка.

Ну, Варакин ладно, Варакин понятно. Варакин – веселый, никогда не унывающий мошенник, таким его создала природа. Он всегда мог совершить нечто необыкновенное, например, всучить покупателю заведомо разбитую машину или всего за три месяца изучить английский.

Но Чугунок-то!

Но хряк окабанелый, неистовый!

Он ведь никогда не гнал волну, он просто предпочитал в ней купаться. Его постоянно сносило с волны, но он вновь и вновь ее оседлывал. Всю жизнь он искал неведомого счастья, которым, впрочем, без размышлений делился с любым первым встречным. Ничем другим, кроме этого неистового желания найти счастье, Чугунок, в общем, не выделялся из огромного числа крутящихся вокруг людей. Не было у него никаких особенных талантов, если честно, он даже воровать по-настоящему не умел. Говорил грубовато и путано, некоторые слова произносил невнятно, книг вообще не читал, много пил, иногда скатывался в запои, но все это только усиливало его неистовую жажду счастья. Время от времени он даже срывал неплохой куш, но в таких случаях его сразу самым роковым образом выносило на плохих людей. В результате он не столько догонял счастье, сколько бегал от вполне реальных несчастий. В детстве – от мелкого хулиганья, от жестоких и несправедливых, на его взгляд, школьных учителей. Позже – от несправедливостей казенной жизни. А еще позже – от бесчисленных кредиторов, и от братков, которым тоже умудрился насолить.

И вот добежал.

До Новых Гармошек.

Правда, раньше, где бы Чугунок ни жил, в какой бы отчаянной ситуации ни оказывался, каждое утро с упорством истинного идиота он выливал на себя пару ведер холодной воды, растирался махровым полотенцем и, заглотив огромную кружку кофе, садился за телефон. И оторвать Чугунка от дел насущных могли только розы.

Розы были страстью и гибелью Чугунка.

В Киселевске розы у него росли на открытой почве. Без никаких грядок, без никакой пленки. Нежнейшие бутоны распускались под низким небом закопченного серого города. До некоторых хитростей Мишка Чугунок дошел сам, а многому научился у известного томского профессора палеоботаники (художника, к тому же) Венедикта Андреевича Хахлова, однажды выставлявшего свои картины в Киселевске.

Мишку на ту выставку затащили случайно.

Он был хорошо поддатый и поначалу шумно хамил, потому что яркие цветы на полотнах показались ему нелепостью. Зачем рисовать цветы? Разве не интереснее их выращивать? Тут человек, блин, счастье ищет, что ему цветочки? Однако художник оказался не просто художником, (то есть, пьянью голимой, по представлениям Чугунка), а известным ученым, профессором ТГУ.

А ко всему этому – потрясающим цветоводом.

По крайней мере, именно Хахлов начал первым в Сибири выращивать розы прямо на открытом грунте – и ремонтанные, и чайно-гибридные, и пернецианские. И это были настоящие розы, а не жалкие их подобия, выращиваемые некоторыми спекулянтами в своих доморощенных теплицах на продажу. В небольшом саду Хахлова за глухим деревянным забором к невысокому северному небу поднимали тугие бутоны неистовые мистрис Джи Лайн, Ейжен Фюрст, Хорас Вернье, Поль Нерон, тающие от нежности Лорен Гейл, Либерти, Фарбенкениген, леди Эштуан и Присциллы, туманные, как осенняя, еще не остывшая река, Мадам Жюль Буше, Жюльет, Сувенир де Жорж Пернэ и Миранди. За какой бы сорт ни брался профессор Хахлов, а несколько позже и его неистовый ученик Мишка Чугунок, розы у них отличались истинностью.

Когда Чугунка спрашивали, кто написал такие хорошие, такие доходчивые стихи, он вызывающе отвечал: «Дед Пихто!» Зато когда хвалили его розы, он сам расцветал как роза. Хвалы целительным бальзамом ложились на обезвоженную алкоголем душу. С вечной похмелюги Чугунок страшно подозревал, что диковинная расцветка роз ему только мнится, что на самом деле не бывает в природе такой жаркой, такой дивной расцветки, и вдруг на тебе! – живое подтверждение от совершенно посторонних людей: не мнится, не мнится! Морда у Чугунка всегда была пухлой от пьянства, но в круглых глазах, когда он смотрел на розы, растворялась водочная муть. «Слушайте, падлы! – кричал он собутыльникам, железной рукой хватаясь за саперную лопатку, торчавшую из-за голенища его стоптанного сапога. – Мне для роз ничего не жалко! Слушайте Мишку Чугунка! Розам в Сибири страшна не мерзлая почва, а горячее Солнце!» Увлекаясь, он начинал говорить громко и быстро, некоторые слова начинали звучать совсем невнятно. «Розы не боятся холодов! – кричал он. – Розы могут жить даже на вечной мерзлоте! Но весной появляется Солнце, и тут, блин, сказывается вечное сибирское несоответствие. Почва, охватившая корни, еще проморожена насквозь, а Солнце греет во всю: пора, дескать, выпускать почки, выгонять листочки! А команда-то ложная, блин! Ведь у роз, как у настоящих красавиц, ума даже не на пятачок, ума у них всего-то на копеечку, вот розы и начинают выбрасывать зеленые почки и выгонять листочки по команде Солнца. А почкам и листочкам нужны живые земные соки, понятно? А где они, блин? Да нет нигде этих соков, и быть не может, потому что корни все еще сидят в мерзлой земле. Мне бы побольше баксов! – взрывался Чугунок. – Я бы показал, блин, как выращивать розы в условиях рискованного земледелия».

Чугунка открыл старший брат Сергея – Левка.

Вот так же случайно завернул однажды в какой-то переулочек Киселевска, и увидел сад роз. Стал рассматривать и услышал: «Нравятся, блин?» Ответил: «А то!»

Чугунок, конечно, расцвел.

Он даже выругался удовлетворенно: вот, мол, сам вырастил. И не просто так вырастил, а на голой земле. А то, мол, только и слышишь: Мишка дурак, Мишка дурак!

«А чего ты всех слушаешь?» – спросил Левка, налюбовавшись розами.

И спросил:

«Будешь со мной работать?»

И даже помахал короткой рукой, отгоняя в сторону пропитое дыхание Чугунка.

«Пить бросишь, хороших людей узнаешь, получишь собственную печать. Поработаешь, сделаю тебя директором киселевского филиала моей фирмы, хочешь?»

Так Чугунок начал работать с Левкой.

Хватка у Чугунка была неистовая. Начав с мелкой торговли дрожжами, Чугунок уже в девяностом году, пользуясь ротозейством и нерасторопностью родного государства и его туповатых чиновников, нарубил бобов на восемнадцать КАМАЗов. Уже тогда мог по-настоящему крепко встать на ноги, но каждый раз самым роковым образом выносило его на жуликов.

Карма такая.

Жулики обирали Чугунка, как могли. По пьянке били по хариусу, спаивали до зеленых чертей, да Чугунок и сам поддавал от души, без всякой подсказки. Утром еще держится, сидит за столом трезвый, хмуро, как корабль, обходит все соблазны, но к вечеру непременно нарежется. Хоть ты его к батарее приковывай. Не раз угоняли у Чугунка машину, грабили самым дурацким образом – все сделала жизнь, чтобы отбить у Чугунка охоту общаться со случайными людьми, но нет, как выпьет, хряк окабанелый, неистовый, так сам лезет на жуликов.

Какое-то время Чугунку везло, он получал неплохие результаты.

Но кончилось тем, что в девяносто втором году, когда круто поменялись цены, Чугунок продрал абсолютно все. Более того, каким-то непонятным образом он сумел влезть в жульническую посредническую эпопею с шахтерами, в которой Чугунка искидали так чудовищно, что он бросил все и надолго исчез.

Куда, никому не сказал.

Только под праздники звонил иногда Сергею.

Вот, мол, не спит ночей над розой томский соловей.

А потом, неистовствуя, высказывал просьбу. Понятно, всегда одну: штуку, ну, две штуки баксов. «Мне ведь много не надо! – орал в трубку Чугунок. – Хочу провернуть одно угарное дело. Весь на старте, нужен толчок. Сам понимаешь, финансовый. Долг верну с процентами. С очень хорошими процентами. А захочешь, так верну тебе весь долг престижной иномаркой. Мне не жалко. Хочешь хорошую престижную иномарку? – неистовствовал Чугунок и было слышно, что неистовствует он искренне. – А к иномарке бесплатно прицеп. Тоже иностранный. Престижный. Хочешь? Как знак благодарности. А то все, Мишка дурак, Мишка дурак!»

«Откуда звонишь?»

Чугунок остервенялся:

«Из Омска. Угарное дельце налаживается. Совсем на мази, мне бы немного баксов. Ну, штуку, ну, две от силы. Впрочем, – неистовствовал Чугунок, – от тебя возьму и все десять. Я ведь знаю, ты никогда на меня своих пацанов не спустишь. Не спит, не спит еще соловей томский, правда? Свой адрес уточню позже. – И шумно орал: – Ты еще общаешься с шахтерами? Завязывай! Им бы только касками стучать на Горбатом мосту, на доброе дело времени у них нет. Думаешь, зачем они стучат касками на Горбатом мосту перед Домом правительства? Думаешь, Ельцина пугают? Вот те шиш! Это меня они пугают!»

«Что там у тебя есть? Что за угарное дело?» – с некоторой надеждой интересовался Сергей.

«Гвоздильный аппарат».

«Какой аппарат?»

«Гвоздильный! – от всей неистовствовал Мишка Чугунок. – Машинка века! Изобретена исключительно для эпохи перемен. Зарядил проволоку в аппарат, она рубит, гвозди летят, как шрапнель. Не спит, не спит еще соловей томский! Гвоздь к гвоздю. А металл дорожает. Металл-то дорожает. Сам знаешь, дорожает металл в стране. Если захочешь, долг могу гвоздями вернуть. Блядей бы делать из этих гвоздей, крепче бы не было в мире блядей, – к месту вспоминал Чугунок популярные стихи. – У меня на гвоздильном аппарате, – хвастался он, – сидит хороший человек с университетским образованием. То ли историк, то ли филолог, не помню. Но православный».

«Зачем на такой машинке человек с университетским образованием, да еще православный?»

«Ну, как! – неистовствовал Чугунок. – Что могут знать о жизни православные филологи? Отсюда и зарплата. Сечешь? Он книжку мне недавно подарил. Сам написал, сам издал. Он все сам делает. А подписывается – Непризнанный Гений. Просто и со вкусом. Называется книжка „Плоды увлечения“. Тоже просто и со вкусом».

Последний раз Чугунок звонил Сергею почти год назад.

«Ну, поздравляю, старик! Не спит соловей томский. Пусть совы спят, блин! – неистово орал он в телефонную трубку. – С праздничком!»

«Да что толку от этих праздничков?»

«Ну как! Оторваться можно! – орал Чугунок. – Ты там, наверное, уже решил, что меня поймали шахтеры? А вот им шиш! Слабо им меня поймать, я на операцию ложился».

«Что-нибудь серьезное?»

«Да язва желудка, – неистовствовал Чугунок, Сергей даже трубку отодвинул от уха. – Я на операционном столе взял профессора-хирурга за бороду: „Как, мол, профи? Смогу после операции на скрипке играть?“ Профессор видит, что перед ним интеллигентный человек, радуется: „Обязательно будете!“ – „Ну, ты мастер, – говорю. – До операции я не умел!“ А тебе, Серега, чего звоню? Подкинь пару штук. Процент, как всегда. Верну картами».

«Игральными?» – насторожился Сергей.

«Шутишь! – обрадовался Чугунок. – Мы ж с тобой, блин, интеллигентные люди. Я тебе долг верну топографическими трехверстками. Я в одном городишке за сущие гроши купил полвагона готовой продукции. Сгорел полиграфкомбинат, а продукция осталась, вот я ее и скупил. У меня теперь полвагона карт».

«Зачем они тебе?»

«Продаю».

«Берут?»

«Дело новое, требует раскрутки, – шумно обрадовался Чугунок. – Работаю под девизом: карту-трехверстку в каждый дом! Скоко дают, стоко и беру. Если вижу, что кто-то действительно нуждается в карте, цену не задираю. Режу в глаза: разгадаешь загадку, получишь карту задаром! А не разгадаешь, займешь, но заплатишь по моей цене».

«Дорого запрашиваешь?»

«Дорого».

«Разгадывают?»

«Пока никому не удалось», – довольно заржал Чугунок.

«Ну, загадай мне».

«А ты на мою цену согласен?»

«У тебя трехверстка Томской области?»

«Ты что! Северный район».

«Это где?»

«Это Новосибирская область».

«Ладно, куплю».

«Тогда слушай! Сейчас перечислю пары некоторых городов, а ты улови закономерность и угадай неполную пару. Готов? Начали… Новосибирск – Анадырь, Магадан – Куйбышев, Сочи – Томск, Чита – Норильск, Красноярск – Москва, Абакан – Киров, Юрга – Рязань, Благовещенск – Мариинск… Улавливаешь закономерность? Тогда выдай пару к городу Тайга! Ну? Бывал в Тайге? Крупная узловая станция».

Сергей прикинул, но никаких закономерностей в предложенных Чугунком парах не обнаружил. Ни географических, ни социальных, ни демографических, ни даже общечеловеческих.

«Даже ты не разгадал! – обрадовался Чугунок. – А то все, Мишка дурак, Мишка дурак! Как сговорились. – И дружески предупредил: – В следующий раз думай, цены у меня бешеные!»

«Да подожди ты с ценами, – заинтересовался Сергей. – Ладно, проиграл я. Но какая тут закономерность? Новосибирск – Анадырь… Магадан – Куйбышев… Сочи – Томск… Юрга – Рязань… Благовещенск – Мариинск… Не вижу никакой закономерности… Какая пара будет к Тайге?»

«Назови первый пришедший на память город».

«Тамбов».

«Ну, вот, Тамбов и есть пара Тайге!»

«Это как понимать?»

«А творчески, старик, только творчески! А то все: Мишка дурак, Мишка дурак! – неистовствовал Чугунок. – Тут дело в творческом подходе. Не спит, значит, еще соловей томский! Понял? – И объявил торжествующе: – Отсутствие всяких закономерностей – вот главная закономерность! Какой город назовешь, такой и будет парой. Всосал? Найдись смелый человек, влепи в упор первое пришедшее в голову название, вот и выигрыш. Для умного человека мне карт не жалко. Любой экземпляр отдам».

– Нравятся? – повторил Чугунок.

– Еще бы…

– Думаешь, я тут прячусь? – хитро прищурился Чугунок и почесал голую загорелую грудь. – Я тут не прячусь. Живу! Понял?

Глаза Чугунка смотрели уверенно.

Не было в глазах знакомой тухлинки.

Очень живо поблескивали глаза, совсем как у веселого мошенника Варакина.

– Я тут ни от кого не прячусь. Здесь никто не стоит над душой у меня, блин! – с некоторым даже превосходством похвастался Чугунок. – Хочу, работаю, хочу, размышляю о жизни. А хочу, – довольно потянулся Чугунок, – могу в тайгу уйти на полмесяца. Одно время работал в прачечную, мне нравилось, но там Лизунов лютует, крутую дисциплину навел. У него все на учете, он настоящий извращенец, блин! Поет, поет еще соловей томский! – Похоже, появление Сергея удивило Чугунка еще меньше, чем Варакина. – А если смутно на душе, полбанки не заложу, теперь это не мой стиль. Лучше пойду к костру. Правду послушаю, сам выскажусь. Чистую правду, Серега, говорить страшно только поначалу. Слышишь меня? – таинственно поманил Чугунок и приложил палец к толстым губам. – Ты мне помогал?

– Помогал.

– Ты меня не обижал?

– Не обижал.

– Мы в мире жили с тобой?

– В мире.

– Вот значит, и я тебе помогу.

– А разве я прошу помощи?

– А тебе и просить не надо, у тебя все на роже написано, – нагло почесал голую грудь Чугунок. – Да я и сам в курсе. Сидел ночью в конторе, там у нас пункт связи, и все сам слышал. Ну, спутниковая связь, я люблю трепаться по телефону, – объяснил он. – Поздравил одного придурка с семнадцатым числом.

– Почему с семнадцатым?

– Ну? – обрадовался Чугунок. – Ты не слышал?

– О чем?

– Так ведь праздник дефолта!

– Объясни нормально.

– Да нечего объяснять? Совсем новый национальный праздник!

– Что ты несешь?

– Так правительство же Кириенко объявило дефолт, блин! Самая распоследняя старушка шамкает теперь это слово. Рубль рухнул, Серега! Как в сказке. Была картошечка простая, стала золотая. Короче, семнадцатое августа, блин! Так сказал гордый премьер Кириенко городу и деревне. Кстати, – деловито напомнил Чугунок, – если ты работал с бумагами ГКО, то по ним теперь тебе ничего не причитается. Заморожены. Может, до твоей стрости. Всосал? Виталик Тоцкий, говорят, стоит сейчас на коленях у стены Плача и ненавязчиво намекает своему Христу: верни, блин, дескать, бумаги. А что Христу до ГКО? Он палестинцев унять не может. Считай, все рухнуло, Серега, – нагло почесал загорелую грудь Чугунок. – Опять нас с тобой обули.

Чугунок внимательно посмотрел на Сергея, и по его глазам Сергей понял, что он не врет. За ту неделю, что Сергей провел в тайге, в мире действительно что-то случилось.

– Да ладно Кириенко, – ухмыльнулся Чугунок. – У тебя сейчас другие проблемы. Ты, как я понимаю, оказался в Новых Гармошках не ко времени. Ты вроде незрелый кадр. Другие – зрелые, а ты не зрелый. А это дело такое, это дело важное, – значительно покрутил пальцем у виска Чугунок. И понизил голос: – Сваливать тебе надо.

Сергей удивился.

Полчаса назад Ленька Варакин категорически не советовал ему искать выхода из Новых Гармошек, и вдруг такое предложение.

– Я ж говорю, ночью сидел в конторе, – пожал Чугунок загорелыми плечами и задумчиво почесал грудь. – Лучше бы я воевал с Лизуновым в прачечной, блин. Не буду врать, есть у тебя проблемы. Своими ушами слышал, как Ант говорил с Третьим, а потом с Седьмым.

– Ант?

– Он самый.

– Это служба безопасности?

– Ну, что-то вроде.

– Мордастый такой?

– Ага.

– Давно его знаешь?

– А сколько нахожусь в Новых Гармошках, столько и знаю. Дельный мужик, слово держит.

– А Третий и Седьмой, они кто?

– Они не кто, они – что, – охотно объяснил Чугунок и с любовью оглянулся на розы. – Третий и Седьмой это тоже периметры. Третий, к примеру, бывший атомный бункер. Его правительство продало Алексею Дмитриевичу по ненадобности, – объяснил Чугунок, любуясь розами. – Говорят, какие теперь войны, раз капитализм победил? Где находится бункер, я, правда, не знаю, но в России, это точно. И люди там наши. Только спасаются не как мы, а строже. У нас, сам видишь, жизнь свободная, а в атомном бункере люди тесно живут. Так что, – нагловато подмигнул Чугунок, – тебе тянуть не стоит. Тебе сейчас не до цветов. – И подвел итог: – Раньше свалишь, дальше будешь.

Сергей устало присел на скамеечку перед крылечком.

Он ничего не понимал. Он никак не мог связать воедино предупреждение Чугунка и слова Варакина.

– С чего ты взял, что мне надо сваливать?

– От Анта слышал, а он слов на ветер не бросает. Ночью говорил по спутниковому телефону. Сперва с Седьмым, потом с Третьим. С Седьмым я, правда, мало что понял, они там все по-английски.

– Почему по-английски?

– А Седьмой это, наверное, не в России, – пожал голыми плечами Чугунок. – Может, это такой же периметр, как Новые Гармошки, только не в России. На нем господин Хаттаби командует. А вот с Третьим, с тем проще. Третьему Ант жаловался прямо по-семейному. Появился, мол, в Новых Гармошках, один человечек. Совсем дурной, недозрелый, не ищет спасения. Другому человечку только намекни, он сам в соломинку зубами вцепится, а этот – нет. Я тебе честно скажу, Серега, Ант это так говорил, что видно, что у него на тебя большой зуб. Я, Серега, впервые слышу, чтобы кого-то из Новых Гармошек собирались перебрасывать в другой периметр. Никогда такого на моей памяти не было. Немца вот собираются выгнать, так это ж свое домашнее дело, немец заслужил. Мудак он, прямо скажем. А этой ночью Ант по спутниковому телефону заявил, что готов в любое время отдать недозрелого гостя Седьмому. Дескать, ну, совсем незрелый гость. Мы в Новых Гармошках собрались полные, зрелые, сочные, можно сказать, сами упали с дерева, а тут незрелый. Отдадим, дескать. Я думаю, Серега, Ант не врет. У нас вообще не врут.

– А если он не обо мне говорил?

– Да ну! – уверенно заявил Чугунок. – О тебе, конечно. – И нагло почесал голую грудь. – Я на периметре всех знаю. Просто не помню, чтобы кто-нибудь так доставал Анта. Даже немец. А ты достал. Ты упертый. Мы ведь почему здесь? – неистово зашептал Чугунок. – Да потому, что впали в отчаяние. Потому, что стало нам все равно: кого-нибудь задавить или самим задавиться. Нам соломинка была нужна. И нам соломинку бросили. Нам ведь что было надо? Во-первых, спастись. Во-вторых, восстановить потерянное. В-третьих, оправдаться перед окружающими – перед женой, перед детьми, перед партнерами, перед друзьями. Понимаешь? Вот мы и схватились за соломинку. И теперь знаем, что не проиграли. Теперь знаем, что вернем долги и начнем совсем новую жизнь. И не буду я больше просить у тебя штуку баксов, и торговать топографическими картами больше не буду. А если и буду, то уже совсем не так. Мы поняли! Всосал? А вот в тебе, Серега, по глазам видно, прежняя жизнь гуляет. Ты, может, и приустал, только все равно тебе там жить интересно. Этого не скроешь. Ант вчера так и сказал. Очень, дескать, недозрелый человечек. Так что сваливай, пока есть возможность. А то попадешь в атомный бункер или еще куда подальше. У Алексея Дмитриевича каждый человек продуман насквозь, все тут просвечены как рентгеном, а ты в Новые Гармошки свалился, будто с Луны. Так что смотри. Отдаст тебя Ант в атомный бункер. А то и в Седьмой.

– Это хуже?

– Откуда мне знать? – почесал голую грудь Чугунок. – Наверное, там, как везде, только говорят по-английски. Черт их знает, может, это где-то у американов, блин, или в Африке? Закинут в Аравийскую пустыню, а то на тропический остров, будешь нагишом бегать с чужими. У нас тоже есть козлы, но ведь свои все-таки, – удовлетворенно подчеркнул Чугунок. – Со своими козлами можно выговориться у костра. У нас никто больше не врет. А ты ведь еще не умеешь не врать, правда? Так что, сваливай.

– Тут стена…

– Раз существуют стены, значит, существуют и дыры в стене, – мудро заметил Чугунок. – Такой закон природы. Честно скажу, тебе в Новых Гармошках делать нечего, у нас индивидуальные отчеты два раза в неделю. Тебе такие отчеты, наверное, западло, а мы живем ими. Мы каждого отчета ждем, как подарка, оттягиваемся от души, понимаешь? А ты не готов к такому. У тебя в глазах несогласие. Ант прав: ты еще не наш, недозрелый. Ты от настоящей правды можешь скукожиться, а то схватишься за нож. Так что, сваливай. Ант у нас человек слова. Ты вот пофилософствовать любишь, а лучше бы танцевал. Хочешь со мной танцевать? – вдруг обрадовался Чугунок. – Если не свалишь, если вдруг останешься, если Ант отстанет от тебя, будешь со мной танцевать? Танцы, я так скажу, нужней всякой философии.

– До поры, до времени, – хмуро отозвался Сергей.

– А философия не до поры, до времени? – нагло подмигнул Чугунок. – У тебя в глазах несогласие. Я же вижу. А у меня? Ну, погляди мне в глаза.

– Ну, гляжу.

– Я, Серега, нашел то, то, что искал.

– Ну? – не поверил Сергей.

– Нашел! – твердо кивнул Чугунок. – Мы все там, – кивнул он куда-то за стену, видимо, в сторону остального мира, – не то искали. Вот как ты сейчас. Так что объяснять не буду. По твоим глазам вижу, что не захочешь ты понять, не захочешь ходить на танцы. Иди прямо к кочегарке, – показал он, – вон труба торчит. Там скамеечка поставлена у стены. Садись и жди немца. Немец – придурок, он все входы-выходы знает. У него свои счеты с жизнью, это даже Алексей Дмитриевич признает. Увидишь немца, иди за ним. Приклейся к нему. Он опять сегодня пойдет к реке. Он каждый день к реке ходит. Даже Пашка Жеганов плюнул на немца. А потом… – Чугунок быстро обернулся, посмотрел вправо, влево. – Ты потом, Серега, по реке не сплавляйся, лучше дуй бережком, незаметно. Все кустами, кустами и в небо поглядывай. Это трудней, конечно, зато верней. Тайга горит, сильно горит, – недовольно засопел Чугунок, – но все равно не надо быть на виду. Всосал? Неровен час, подстрелят.

– Как это подстрелят?

– Да ты не поймешь, – нагло заявил Чугунок. И добавил, почесав грудь: – Это не для тебя. Я теперь точно вижу, что ты не готов.

– К чему?

– К спасению.

– Да о чем ты?

– Да о правде.

Мишка Чугунок без улыбки взглянул на Сергея.

– Правда ведь разной бывает, – пояснил он. – Есть, например, правда, которая как бы сразу для всех. А есть такая, которая для каждого отдельно. Для президента отдельно, и для слесаря, и для мента, и для банкира, и для братка, и для бомжа, ну, и все такое. Ты этого еще не понял, поэтому беги. Нечего тебе засорять Новые Гармошки. Я вот на тебя смотрю и мне не по себе, Серега. Так что, не путайся под ногами.