ГЛАВА 3

— Hola que tal?

— Bien, muy bien, у tu?

— Bien, у tu esposa, como esta?.. Повсюду слышались приветствия друзей.

Утреннее солнце уже поднялось над террасой «Кафе де ла Опера», летние краски и туристы заполнили свободное пространство. Я чуть повернула стул, спряталась в тени навеса и вновь заметила сероглазого мужчину в черной футболке, что недавно заставил меня покраснеть. Он вернулся в кафе. Его прежнее место занято. Только что появившаяся в кафе пара, поискав глазами свободный столик, поприветствовала его, кивнув, мол, опять все занято. Официант извинялся перед гостями, красноречиво давая понять жестами, что внутри также нет свободных столиков. Похоже, все знают друг друга. В кафе свои завсегдатаи. Когда-то Бетти с подругами из кордебалета также числились среди постоянных посетителей и знали всех наперечет. А если кого-то не знали, то обязательно знакомились.

— Здесь свободно?

Сероглазый мужчина указал на один из трех свободных стульев вокруг моего столика. Сейчас он выглядел немного смущенным.

— Ну… я…

Не знаю, что и сказать.

— Наверно…

Мужчина мучительно подбирал английские слова.

Я затаила дыхание и мысленно улыбнулась. Его английский оказался ужасным, мной почти забыт испанский. Мы не могли общаться. Значит, никаких скучных выяснений насчет того, кто мы такие, откуда приехали и что здесь делаем. Никаких условностей, обязательных в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, вынуждающих рассказывать о себе каждому новому мужчине, никакого взаимного обмена информацией о своих занятиях. Обычно люди с первой секунды пытаются понять, чем ты можешь быть полезен и каковы твои слабости. Язык всегда портит искреннее общение мужчины и женщины. Порождает ложные оценки дальнейшего, а также скрытое единоборство. Какие могут быть возражения против того, чтобы он сел за мой столик? Если передумаю, то тут же уйду. Все равно — скоро пора. «Рог favor, садитесь», — ответила я, и он сел за шаткий столик.

Когда-то в сторону порта здесь текла река; теперь на ее месте оказалась улица Рамблас длиной в милю. Рядом так и бурлил поток людской энергии. Мужчины и женщины останавливались лишь на мгновение, чтобы купить цветы, кофе или булочку. На нас взирали гранитные шедевры европейской архитектуры семнадцатого века с причудливыми горгульями и изящными испанскими. балконами; молодежь в джинсах спешила на занятия в университет.

Пара шведов с рюкзаками за спиной поднялась на террасу и на превосходном английском поинтересовалась, можно ли присесть за наш столик. Мы с сероглазым визави согласились, и шведы молча сели рядом. Ароматы свежих цветов и турецкого табака смешивались с запахом выхлопных газов точно так же, как в годы моей юности.

Неподалеку от кафе остановился американец, не сводя глаз с уличного мима. Это мой сосед по самолету, доставившему нас из Нью-Йорка в Барселону. Я заметила его еще перед вылетом в зале ожидания в окружении очаровательных сотрудниц аэропорта. Впрочем, он ничуть не смущался.

Стивен Брендон, горнолыжник, экс-участник Олимпийских игр, теперь был журналистом и телевизионным комментатором в Лос-Анджелесе. Немного загадочный, лет под сорок, он путешествовал со своей дочерью-подростком, явно ревновавшей его.

— Это я, тот самый Стивен Брендон из статьи в журнале «Пипл» о знаменитых холостяках, — заявил он, когда мы поднялись в воздух. И продолжил без тени смущения: — Что я могу сказать? Так продаются журналы… Послушайте, вы вообще-то намерены со мной разговаривать?

Его дочь метнула на меня ледяной взгляд и заказала для них обоих наушники, чтобы смотреть фильм.

Семичасовой перелет прошел почти незаметно. Поначалу Стивен показался мне слишком самоуверенным и болтливым, впоследствии я нашла его очень славным. Мне еще не встречался человек с таким искренним, заразительным смехом. Не слишком громким и не слишком тихим, выражающим неподдельную радость. Широкоплечий, стройный, Стивен сразу же привлекал внимание. Тело молодого лыжника-олимпийца обрело мужскую зрелость. Седина на макушке как-то сразу подкупала. Седые виски, по-моему, всегда отдаютфальшью. Широкий подбородок, ясные голубые глаза — он производил впечатление открытого человека.

Примерно часа через два после взлета мы заговорили о судьбе. Какие только темы не обсуждаются в самолете! По узкому проходу двигалась тележка со спиртным. Почему бы не расслабиться с помощью «Абсолюта» со льдом?

— Конечно, конечно, — я все еще поддразнивала его из-за статьи в «Пипл». — Холостяк из массового журнала, верящий в судьбу.

Но Стивен даже не улыбнулся.

— Вы не верите, что это судьба свела нас в этом самолете?

— Отнюдь, — улыбнулась я. — Это сделала служащая авиакомпании.

— Она стала лишь орудием судьбы, — рассудительно заметил Стивен. — Судьба странным образом помещает людей в определенные места. Служащая авиакомпании сидит на своем месте ради одной-единственной цели — чтобы мы оказались соседями в этом самолете.

Эта интерпретация показалась столь неожиданной, что мы оба весело рассмеялись.

Юная ревнивица уткнулась в журнал.

Стюардесса принесла маленькие подносы с едой. Я заказала особый «здоровый» обед и огорченно посмотрела на завернутый в целлофан фрукт.

— Хотите шоколадное пирожное? — Стивен протянул мне двойной фадж. Миновав несколько часовых поясов, мы не знали, сколько сейчас времени.

— Где-то сейчас обед, — я с благодарной улыбкой взяла фадж.

Ревнивица явно осуждала меня за отсутствие заботы о фигуре и прибавила громкость в наушниках.

Я старалась есть таявший шоколад как можно аккуратнее, хотя и не могла объяснить себе, почему столь озабочена ее мнением о моих манерах. Заметив несколько упавших крошек, ревнивица бросила на меня еще более презрительный взгляд и уставилась на облака.

Похоже, Стивен, избавившись от ее присмотра, тоже почувствовал себя свободнее.

— Надеюсь, вы не верите этим публикациям. Ну, я имею в виду ту статью в журнале, — пытался разговорить меня Стивен. — Никто не станет платить за журнал, напичканный правдой.

— Да? И в чем же правда? — удивилась я.

— Вы хотите ее услышать?

— Конечно.

— А правда состоит в том, что еще будучи молодым я путешествовал по свету, завоевав серебро на Олимпийских играх, имел массу девушек и иногда действительно позволял себе безумства… Тогда я был мальчишкой, не ведавшим страха. Та жизнь закончилась много лет назад, но паблисити осталось и поныне. Телекомпания использует меня для привлечения женской аудитории.

— Неужели они способны на такую низость?

— А телекомпании никогда и не делали вида, что занимаются благотворительностью. Они отступятся, что бы я ни говорил по этому поводу. Для них экс-чемпион — просто человек с подходящим имиджем.

— Точный расчет. Чисто коммерческий.

— Знаете, все эти похождения в молодости меня устраивали, но сейчас я совершенно утратил к ним всякий интерес.

— Что-то вроде кризиса середины жизни, который часто переживают положительные мужчины. Только у вас все наоборот, — я не преминула съязвить.

— Это не кризис, — насупился Стивен. — Просто серьезный очередной шаг в жизни. Сейчас передо мной открываются новые возможности, и мои отношения с женщинами меняются. Если появится кто-то постоянный, наши отношения будут, вероятно, гораздо серьезнее.

Легкая ирония в беседе потихоньку исчезала. Я попробовала ее восстановить.

— О эти пресловутые «отношения»! Ненавижу. Это слово убивает романтику. Слишком часто его употребляют. А звучит, как термин из психиатрии.

— Точно — как термин из психиатрии, — фотогенично улыбнулся Стивен, правда, как-то виновато; я же почувствовала себя остроумной, находчивой. — Это слово сулит проблемы, и обычно они действительно появляются, — продолжил он. — Но как назвать иначе? Привязанностью? Обязательствами?

— Пожалуй, нет, это еще хуже. Человек просыпается утром и вспоминает: «У меня есть обязательства». Прямо как работа. Я устал от этого. Роман — как вам нравится это слово, Элизабет?

— Это уже гораздо лучше. Чувствуется романтика, — откликнулась я. — Произнося слово «роман», сразу видишь парочку, целующуюся в Париже или Риме.

— Или в Барселоне?

— Или в Барселоне.

— Но романами я уже сыт по горло, — заявил Стивен, пытаясь снова перевести беседу в серьезную плоскость. — Мне бы хотелось более глубоких чувств. На самом деле я всегда избегал эмоционального риска.

Неожиданно мы многозначительно переглянулись, как незнакомцы, с языка которых вот-вот слетит нечто большее, но они не понимают, почему.

— Похоже, в сегодняшней атмосфере присутствует что-то необычное, Стивен, — заметила я, когда погас свет и начался фильм, который уже демонстрировался во время другого полета. Неужели на земле Знаменитый Холостяк Стивен искренне опасается эмоционального риска? Мне рядом с ним весьма уютно. Стюардессы раздали подушки и одеяла; мы подняли подлокотники, чтобы освободить пространство. Содержимое маленьких бутылочек с «Абсолютом» наконец подействовало, и мы заснули. Позже, открыв глаза, я увидела, что даже дочь Стивена потеряла бдительность и погрузилась в сон.

— Почему бы нам не поехать в Барселону вместе? — по-джентльменски предложил Стивен, помогая мне управляться с багажом на таможне. — Меня ждет лимузин.

— Нет! — тут же запротестовала его дочь. — У нее слишком много чемоданов. Они не поместятся.

Бедная девушка в испуге принялась перечислять пункты их сложного маршрута. Никаких посторонних, говорили ее глаза, нечего даже думать об этом!

— Мы с папой будем очень заняты, нам надо составить список самых интересных мест для моих лучших подруг из Беверли-Хиллз. Они приедут сюда в следующем месяце.

«В надежде на то, что их отцы немедленно испарятся», — едва не выпалила я, отклонив предложение Стивена.

— У меня номер в «Колоне». Я позвоню и с удовольствием пообедаю с вами, — пришлось срочно придумать предлог.

— Обещаете? — спросил он.

— Обещаю.

— Хорошо, потому что теперь мне известно, где вы остановитесь, и не дай Бог не позвоните — я тотчас приду вас разыскивать!

«Как он мил», — подумала я, взяла его визитную карточку с телефоном в «Авенида Палас» и спрятала во внутреннее отделение своей сумочки. Несчастная девушка была вне себя от ярости, но на самом деле она волновалась напрасно. Вряд ли стоило затевать что-либо с обладателем столь яркой и «безупречной» репутации, как Знаменитый Холостяк Стивен.

Сейчас, в этом старом кафе по соседству с сероглазым незнакомцем и шведской парой, мне казалось, что беседа со Стивеном произошла не несколько часов тому назад, а давным-давно, в далеком прошлом. Я заглянула в сумочку проверить визитную карточку журналиста. Через мгновение подняв голову, я увидела его самого. Он мелькнул с дочерью среди потока автомобилей через Рамблас, потом растворился в толпе на боковой улочке в сторону Баррио Готико.

Официант подошел к нашему столику; сероглазый испанец собрал все счета — свой, мой и шведской пары и, несмотря на наш дружный протест, благодушно расплатился. Шведы, поблагодарив его, удалились. Вскоре мой щедрый сосед поднялся и пригласил меня прогуляться по пестреющей цветами Рамблас. Какой чудесный день! В это время суток в начале барселонского лета безоблачное небо еще хранит приятную утреннюю свежесть, блестящие автомобили еще не сверкают отраженными солнечными лучами, а потрескавшиеся тротуары и асфальтовые мостовые еще не пышут жаром… Вместе с новым спутником мы затесались на Рамблас в толпу вокруг торговца диковинными птицами; дюжины ярких пташек из разных стран радостно щебетали в чистеньких клетках… Давно забытые мужские голоса — «Que guapa, guapisima», прекрасная, прекрасная, — звучавшие когда-то на Рамблес вслед длинноногой Бетти, снова раздавались вокруг. Голоса мужчин становились все громче, ритмичнее и наконец превратились в вибрации, исходящие от движущейся толпы. Испанец нежно обнял меня за талию, желая то ли защитить, то ли заявить о своих правах, но я с удивлением испытала проснувшееся чувство опасности, всколыхнувшееся в душе… «Осторожно», — подсказывал почти забытый внутренний голос. Мы свернули с Рамблас на огромный, заваленный свежими продуктами знаменитый барселонский рынок «Ла Бокериа». Бетти всегда обожала бродить по «Ла Бокериа».

Пахло всевозможной снедью; волновали ткани, запахи, яркие краски. Щедрый незнакомец купил темный виноград. Но вдруг какой-то беспечный мальчишка со всего маху случайно врезался в столик, где высилась гора винограда. Мы стали помогать торговцу собирать обрушившуюся лавину; и, поднимая мраморные шарики, смеялись громко, как дети. Незнакомец подал мне руку и помог подняться. Смех зазвучал свободнее: нас объединяла радость — повсюду, куда ни кинь взор, красная мозаика. Тысячи сочных красных ягод клубники перемешались с тысячами спелых красных помидоров, алыми яблоками и колбасами всевозможной толщины. В воздухе на крюках висели мясные туши и рыбины различных оттенков, от розового до темно-красного. Буйство красного цвета дополняли устрицы, моллюски и пурпурные сливы. Нигде на свете меня так не поражала сочная зелень светлых олив и изумрудных листьев.

Шумный рынок полнился покупателями, торговцами, аристократами и нищими, но мы по-прежнему пребывали в своем изолированноммирке сексуальных обещаний. Моего спутника звали Карлос; он был художником, регулярно выставлявшимся в Барселоне и Мадриде. Мне не было никакого дела до того, кто он и чем занимается. Я наслаждалась свободой от однообразия биографий и личных достижений. «Меня зовут Бетти, — назвалась я, чтобы услышать звучание старого имени. И взъерошила свои залитые солнечным светом волосы, как бы это сделала Бетти. — Я путешествую». Наши тела блуждали, словно единое целое, мимо прилавков и лотков, ноги ступали по одним и тем же ступеням.

В «Ла Бокериа» царила прохлада и сырость, и когда мы наконец снова выбрались на Рамблас, поразил пахнувший в лицо зной. День еще не начался! На этой новой планете неплохо бы сменить свое голубое платье с длинным жакетом на что-нибудь полегче из хлопка.

— Подождите меня здесь, я схожу в отель и переоденусь, — обратилась я к Карлосу, старательно подыскивая испанские слова.

Карлос, ужасающе смешав испанский и плохой английский с французским акцентом, ответил, что он будет сопровождать меня, потому что не переживет моего очередного исчезновения.

— Карлос, — мне не стоило даже скрывать улыбку, — вы произнесли это так, словно я — первая женщина, кому вы говорите эти слова.

Потом добавила на английском, зная, что он меня не поймет:

— Даже Бетти не поверила бы такому из уст незнакомца на Рамблас, но Элизабет в это утро поверит.

Мы вместе отправились к отелю «Колон» вниз по узким средневековым улочкам от Рамблас де лас Флорес к Авенида де ла Катедрал пятнадцатого века. Мои острые каблучки призывно стучали по старинной мостовой. Я всегда изумлялась тому, что в Барселоне можно преодолевать огромные расстояния на высоченных каблуках, не падая и не испытывая боли. Сейчас в старом городе многочисленные посетители заглядывали в маленькие кафе и бары. Все двигались необыкновенно быстро; наконец калейдоскоп людей и улиц сменился солнечной площадью перед старинной каменной церковью. Это уже другая Барселона, но она тоже сохранилась в моей памяти. Кругом тихие кафе, крыши из красной черепицы, балконы с лепниной и гвоздиками. Люди в этих кафе проводили утро или полдень. Солнце палило нещадно, но я боялась, что мираж растает. Пришлось сбросить жакет, и мы сели в самой густой тени, какую только смогли отыскать, за столиком размером с почтовую марку; официант нас не замечал. В моей голове деловой женщины родился вопрос: «Эти кафе вообще-то приносят прибыль?»

В соседнем кафе недалеко от нашего появился Стивен Брендон. Дочь подыскала еще не убранный столик, усадила отца под тентом и взяла на себя общение с официантами. Затем потребовала меню и снова принялась бдительно охранять Стивена.

Я обрадовалась журналисту. Третий раз за это утро, подумалось мне, мы, соседи по самолету и коллеги, приветствуем друг друга. Ревнивица бросила на меня мрачный взгляд.

Мы с Карлосом принялись выбирать сок; появилась эффектная немка, которая уже встречалась на Рамблас. Казалось, она неторопливо выискивает клиента. Женщина пробиралась сквозь толпу к столику Стивена. Обладая почти классической красотой, светлой кожей, большими голубыми глазами и густыми темными волосами, она не походила на проститутку; возможно, ею и не была. Может, была просто красивой молодой женщиной, смелость или бунтарский склад характера которой позволяли ходить в обтягивающей бедра черной юбке, черном атласном топике и черных ажурных чулках.

— Меня зовут Сузи, — услышала я кокетливый голосок с акцентом.

Она произнесла «Штивен» вместо «Стивен». Прозвучало весьма сексуально. Я уже была готова убить ее.

Красивый молодой студент тотчас воспользовался моментом, чтобы очаровать дочь «Штивена». Неужели ревнивица ослабит бдительность и позволит Сузи осуществить свой замысел, каким бы он ни был? Эта четверка разыгрывала спектакль прямо у меня на глазах. Сузи продвигалась медленно, но студент и дочь Стивена подружились так быстро, как получается только у детей.

— Конечно, сходи с ним к их столику, познакомься со студентами, — кивнул Стивен дочери.

Девушка расплылась от счастья и ушла, Сузи заняла ее место.

Карлос заметил, что я наблюдаю за Стивеном, и заставил меня смотреть в свою сторону. Светлые глаза сузились от латинской ревности, кровь прилила к моим вискам… Издалека чуть слышно донесся голос Бетти; она явно насмехалась: «Да, это было слишком давно, правда, Элизабет?»

Карлос откинул с лица мои волосы, принялся ласкать мне шею. Затем провел рукой за ухом, пробежался пальцами вниз и замер, дотронувшись до груди.

Тихий внутренний голос и беспечный смех зазвучали громче; я нарочно снова посмотрела на Стивена. Что если, вспомнив старую забаву Бетти, подразнить их обоих? Интересно, что я почувствую?

Но меня постигло наказание: приступ ревности при виде того, как любуется Стивен кожей молодой немки. Карлос, воспользовавшись моим замешательством, зашел слишком далеко. Его рука блуждала где-то у меня под грудью. Я сосредоточилась на Стивене… Бетти все еще смеялась. Карлос мягко повернул меня к себе, спиной к соседнему кафе. Обхватил талию, коснулся живота. Мизинец мужчины оказался в опасной близости от моего паха. Карлос целовал мне шею, рукой угрожая внутренней стороне моих бедер. Ягодицы Элизабет напряглись, тело жаждало прикосновений. Я ощутила влагу возбуждения и вспотела, впрочем, последнее исключительно из-за жары.

Стивен обнял немку за обнаженные плечи, ее шелковистые темные волосы касались его лица, но он глаз не спускал с нас с Карлосом. Бетти просто умирала со смеху.

— Выпьем за сегодняшний день, Карлос. — Я высвободилась из его объятий и приветствовала летние мечты пролитым красным вином. — Кислое домашнее вино, — недовольно вырвалось у меня, но после нескольких глотков показалось вкуснее всех дорогих выдержанных вин, что я пробовала в модных деловых ресторанах Нью-Йорка и Лос-Анджелеса. Я начала терять чувство времени.

Крики «Браво!», аплодисменты вернули меня к действительности. К джазовому ансамблю на площади приблизились два гитариста — поклонники фламенко. Отрывки из «Порги и Бесс» сменились мелодиями Гранады. Появился старик с кастаньетами и запел цыганскую песню; посетители кафе стали дружно осыпать музыкантов монетами всех стран мира.

Черная атласная Сузи почти перебралась на стул Стивена и гостеприимно раздвинула ажурные бедра. Я разозлилась на обоих. Надо же, какие удивительные чувства!

— Это глупо, — доверительно бросила я Карлосу. — С чего бы мне ревновать? И это всего лишь после беседы с долей флирта во время длительного перелета. Только и всего… Я почти не знаю его. И никогда не испытываю ревности. Даже Бетти никогда не поддавалась ревности. А эта Сузи, кем бы она ни была, вправе делать то, что делает. Почему так велико желание подойти и ударить ее?

— Si, — согласился Карлос, не поняв ни единого слова. Теперь все свое внимание я направила на него. Он бережно обнял меня, сверкнув серыми глазами. Я выпила еще немного и решила навсегда выбросить Стивена из головы. Не портить мгновения прекрасного дня.

— Camarero, champagne, рог favor, — обратилась я к официанту и отдалась во власть фламенко; теперь палящее дневное солнце уже не обдавало меня жаром. Мне всегда удавалось владеть собой.

Мы с Карлосом подошли к музыкантам с бутылкой шампанского.

— Aqui, aqui, — кричали они, передавая бутылку из рук в руки.

Заказанная мной вторая бутылка исчезла так же быстро, как и первая. Мы с Карлосом прекрасно проводили время. Станцевали фламенко, а когда музыка смолкла, покинули площадь. С песнями и танцами. Оказавшись возле маленькой каменной церкви, я обернулась и увидела долгий печальный взгляд Стивена. Возможно, мне только показалось.

Мы с Карлосом углубились в прохладную тень Баррио Готико. Здания пятнадцатого века преграждали путь солнечным лучам; на время дневной сиесты окна магазинов скрылись за металлическими ставнями. Старинные фонари охраняли пустынную улицу. Мы остановились на углу.

— Те quiero, Bethy.

Карлос провел рукой по моим бедрам.

Я отстранилась, солнечное марево и винная пелена рассеялись, но голос Бетти стал еще требовательнее, настойчивее, Элизабет явственно слышала его. Именно так он звучал в снах… «Помнишь, как мы были счастливы в дни нашей недолгой любви? Помнишь… в дни нашей недолгой любви.

— Те quiero, Bethy, — сказал Карлос. Его светлые глаза откуда-то все знали.

— Те quiero, Bethy, — повторил он.

Я прижалась к нему и коснулась его груди, провела по плечам. Мускулистая и твердая грудь почему-то казалась прозрачной… Можно даже пройти сквозь нее…

«Помнишь… в дни нашей недолгой любви… »

— Те deseo, Bethy.

В светлых глазах, казалось, появились красные крапинки… Я, вероятно, ошиблась. Снова мы шагали по одним ступеням.

Карлос вел меня мимо старинного разрушающегося фонтана. Старик пил воду; на бортике сидел сопровождавший нас флейтист. Еще один переулок, и мы остановились перед самой узкой дверью, которую мне доводилось видеть. Я, словно Алиса, проваливалась сквозь кроличью нору в Страну Чудес. Куда еще могла вести столь узкая дверь? Шаг внутрь — и перед нами рядом с многоугольным сооружением с застекленной мансардой раскинулся сад с лилиями. Миновав сад, мы вошли в студию Карлоса.