Глава седьмая

В последний раз придирчиво оглядев сервировку стола, Наташа выглянула в окно. Еще вчера все казалось таким серым и невзрачным, а сегодня виделось совсем по-другому.

«Может, я и в самом деле люблю его?» – подумала Наташа.

Эта мысль больно сдавила сердце, и Наташа безвольно опустилась на краешек тахты. Несколько минут она сидела, боясь пошевельнуться, чтобы не возвращаться к реальности. Да, теперь она точно знала, что любит, но особой радости от этого открытия не только не испытывала, а, наоборот, боялась отдаться этому чувству. И тут Наташа вспомнила мать – единственного дорогого и близкого человека. Почему жизнь так несправедливо устроена: одни – счастливы, другие – несчастны; одни пользуются различными благами, другие всем обделены…

Наташа встала с тахты и подошла к зеркалу. Из глубины чуть помутневшего стекла на нее смотрела серьезная двадцативосьмилетняя женщина, если честно признаться, самой заурядной внешности. В Наташе не было ничего такого, что, как ей казалось, должно нравиться мужчинам, и, главное, отсутствовала внутренняя уверенность в своих силах.

«Вот если бы красиво и модно одеться, – с надеждой подумала Наташа, – возможно, и я буду выглядеть эффектней. Увы, это пока несбыточная мечта: на сотню в месяц особенно не разгонишься. Но почему же тогда Жора обратил на меня внимание? Может, просто пожалел, когда я, сама не своя от страха, стояла у аптечного прилавка не в силах понять, что необходимого для матери лекарства нет. И тут подошел Он!»

На следующий день, когда новый знакомый позвонил и сказал, что достал нужное лекарство, Наташа в первую минуту растерялась, так как не надеялась, что мимолетное знакомство в аптеке может иметь продолжение. А потом… Пять лет промелькнули как один миг и в то же время прошла целая вечность.

Год назад умерла мать. Эта утрата потрясла Наташу. Перед смертью мать не раз повторяла: «Вот умру, так хоть руки тебе развяжу». Полина Петровна болела долго и тяжело. Девять лет она была прикована к постели. Конечно, Наташе приходилось нелегко, но сейчас было еще тяжелее. Поэтому все нерастраченное душевное тепло она отдавала Жоре, а он этого не понимал или не хотел понять. В последнее время он не часто баловал ее своими посещениями. И вообще их взаимоотношения носили сложный характер. Бывая у Наташи, Жора никогда не говорил о любви, не строил планов на будущее. Он не приглашал ее в кино, к своим знакомым или просто погулять. А Наташа и не настаивала. Она боялась, что одним лишним словом сломает хрупкий мостик их отношений. Правда, Жора иногда делал ей дорогие подарки. С одной стороны, это льстило самолюбию, но где-то в глубине души возникали сомнения: «А не дает ли он таким образом понять, что за все платит?» Наташа старалась не прислушиваться к голосу рассудка и для самоуспокоения придумывала тысячи объяснений и оправданий…

До прихода Жоры оставались считанные минуты. Сердце Наташи учащенно стучало.

«Сегодня – или никогда, – решила она. – Сегодня я должна ему сказать все!»

На лестнице послышались шаги, раздался короткий звонок в дверь.

«Это он», – подумала Наташа, быстро отодвигая задвижку.

Каково же было ее удивление и разочарование, когда на пороге она увидела совершенно незнакомого мужчину. Очевидно, эти чувства отразились на ее лице, поэтому незнакомец заговорил первым:

– Вы, если я не ошибаюсь, Наташа?

– Да, а в чем дело?

– Видите ли, я товарищ Жоры, он предупредил меня, что будет сегодня вечером у вас и дал адрес. Я в Верхнеозерске проездом, а нам необходимо переговорить по одному срочному делу. Он уже пришел?

– Еще нет, но с минуты на минуту должен прийти. Проходите, пожалуйста, раздевайтесь, будем ждать его вместе.

Наташа впустила нежданного гостя в прихожую и закрыла дверь. Вдруг перед глазами у нее что-то мелькнуло, от дикой боли перехватило дыхание. В голове молнией сверкнула чудовищная догадка. Наташа попыталась закричать и освободить руками шею, но из горла вырвались лишь сдавленные хрипы, ее мозг работал как никогда ясно, хотя по обмякшему телу начала разливаться обволакивающая теплота.

Внезапно в сознании Наташи отчетливо всплыла забытая картина далекого детства: вот отец в военной гимнастерке, такой сильный и красивый, как пушинку подбрасывает высоко вверх маленькую голубоглазую девчушку с льняными косичками и заразительно смеется, а девочке почему-то страшно, она боится упасть и разбиться. Ощущение страха заполняет все Наташино существо, и она уже не может четко различить, что это там каруселью проносится вдалеке. До нее доносятся какие-то голоса. Среди них она узнает голос матери, но он слабеет, угасает, слов уже не разобрать…

Через несколько мгновений мир утратил для Наташи свои краски…

Убедившись, что женщина мертва, преступник осторожно опустил тело на пол и бесшумно выскользнул из квартиры, прикрыв за собой дверь. Выйдя из подъезда, он огляделся по сторонам, засунул перчатки в карман плаща и исчез в темноте.

В понедельник, прибыв на работу, Струков позвонил в КПЗ дежурному. Владимир Петрович немного нервничал, хотя к допросу подготовился основательно, решив сразу ошеломить Баринова фактами.

Через несколько минут в кабинет ввели изрядно помятого после бессонной ночи Николая Михайловича. При виде подполковника, он прямо с порога заголосил:

– Товарищ начальник! Что же это такое? Произошла трагическая ошибка, меня по недоразумению с кем-то спутали. Я прошу…

– Садитесь, гражданин Баринов. Разговор нам предстоит долгий, – веско сказал Струков. – Обращайтесь ко мне – гражданин подполковник. Это – во-первых. А во-вторых, должен вас огорчить: никакой ошибки не произошло, и вам об этом известно не хуже меня. Так что давайте не будем ломать комедию.

– В таком случае я не намерен говорить с вами, пока мне не предъявят официальное обвинение! – с вызовом, на грани истерики воскликнул Баринов.

– Всему свое время, – Струков не спеша раскрыл папку, на обложке которой бросалось в глаза набранное жирным шрифтом «Дело №…», достал бланк протокола допроса. – Сначала уточним ваши анкетные данные. У нас, как в фигурном катании: сперва идет обязательная программа, за ней – короткая, а в конце – произвольная. Надеюсь, до показательных выступлений дело не дойдет. Итак: фамилия, имя, отчество…

Односложно отвечая на вопросы, Баринов с глухой тоской думал: «Еще и издевается. Видать, совсем плохи мои дела. Но что ему известно?»

Когда с заполнением анкеты было покончено, Струков небрежно протянул арестованному лист бумаги.

– Теперь можете ознакомиться. По долгу службы ставлю вас в известность: чистосердечное признание смягчает меру наказания.

По мере того как Николай Михайлович сосредоточенно вникал в смысл написанного, его лицо покрывалось бисеринками холодного пота. Дочитав до конца, он возмущенно бросил бумагу на стол.

– Бред какой-то! Вы больше ничего не могли придумать? Вместо того, чтобы искать настоящих преступников, решили сделать меня козлом отпущения? Не выйдет, не на того напали! Я требую встречи с прокурором.

– Прекратите балаган, Баринов, – невозмутимо сказал подполковник, доставая из папки заключение экспертизы. – Вот прочтите. Нами точно установлено, что ваша машина останавливалась возле места преступления и затем на ней уехал убийца. Запираться дальше не советую, этим вы только отягчаете свою участь.

– Это уже интересно. Не постеснялись даже фальшивый документ состряпать. Зря старались, гражданин подполковник, моя машина две недели простояла в ремонте. Я ее третьего дня как забрал.

– А какого числа вы отдали машину в ремонт? – Струкова начало раздражать упрямство Баринова.

– Девятнадцатого октября, в пятницу.

– Вы ничего не путаете?

– Я никогда ничего не путаю. К тому же это легко проверить, – уверенно ответил Баринов.

Последние слова подозреваемого повергли Владимира Петровича в недоумение. Он рассчитывал, что сейчас Баринов начнет «усиленно» вспоминать, а потом скажет: «Ах, да! Я ошибся!» и назовет шестнадцатое или семнадцатое число, пытаясь создать себе алиби.

«Крепкий орешек, – с досадой подумал подполковник, – сразу не расколешь».

– Постарайтесь вспомнить, где вы были и чем занимались с вечера восемнадцатого до утра девятнадцатого октября, а точнее, до того момента, как вы отдали машину в ремонт?

– Секундочку… Вечером восемнадцатого я поехал в гости к одному знакомому, там я остался ночевать и уехал от него рано утром. Я заехал домой, позавтракал, привел себя в порядок и собрался на работу, но не смог завести машину. Тогда я позвонил в спецкомбинат, сообщил, что задержусь, остановил какой-то грузовик и попросил водителя отбуксировать мои «Жигули» на станцию техобслуживания. Вы удовлетворены?

– Не тот ли это, случайно, знакомый, у которого вы находились в прошлую ночь?

– Да, – Баринов удивленно взглянул на подполковника, – я был у Ивана Трофимовича Кормилина.

– Понятно, – протянул окончательно сбитый с толку Струков. «Как же так? Если Баринов говорит правду, у него железное алиби. Может, блефует, хочет оттянуть время? Нет, не похоже…»

– А мне по-прежнему непонятно… – начал было Баринов, но подполковник прервал его:

– Николай Михайлович, если я вас правильно понял, восемнадцатого октября вы приехали к Кормилицу на своей машине. Пока вы у него находились, кто-нибудь мог воспользоваться «Жигулями»?

– Это исключено, – быстро ответил Баринов.

Струкову пришло в голову, что они с Бариновым напоминают двух шахматистов, один из которых играет в своеобразные поддавки, предлагая попавшему в цугцванг противнику ухватиться за спасительную соломинку, а тот упорно не желает воспользоваться представившейся возможностью. «Или он глуп, или первоклассный актер, пытающийся выгородить сообщников, – подумал Владимир Петрович. – Ну ничего, посмотрим, что ты у меня сейчас запоешь!»

– Где и при каких обстоятельствах вы познакомились с Моисеевым Петром Сергеевичем? – А кто это такой?

– Послушайте, Баринов, – разозлился Струков, – хватит ваньку валять! О вашем знакомстве с Моисеевым нам достоверно известно. До этого момента я еще склонен был вам верить, а теперь вижу, что вы просто выкручиваетесь.

– Клянусь вам, я не знаю, о ком идет речь.

– И с капитаном Сорокотягой вы, конечно, тоже не знакомы?

– С Сорокотягой? Не скажу, что мы близкие приятели, но с Николаем Андреевичем я знаком. Несколько лет назад он заказывал у нас памятник, по-моему, для матери. Знаете, когда постоянно сталкиваешься с человеческим горем, трудно отказать в посильной помощи.

– Разумеется, безвозмездно, – с сарказмом добавил подполковник.

Баринов никак не отреагировал на последнее замечание.

– А вам не приходилось самому обращаться к капитану за помощью?

– Что-то не припоминаю.

– Не скромничайте, Николай Михайлович, – Струков выдержал паузу. – Ладно, придется вам напомнить: вы просили его ускорить выдачу паспорта одному вашему приятелю, якобы взамен утерянного.

Баринов заерзал на месте.

– Да, действительно, совсем упустил из виду, был такой случай. Иван попросил меня оказать содействие в этом вопросе: какому-то его знакомому нужно было срочно трудоустроиться, а он потерял паспорт. Вот я и помог.

– Какой Иван?

– Кормилин. По-моему, ничего противозаконного я не совершил, наоборот, вернул обществу трудоспособного члена. А Моисеев он, Петров или Сидоров, я даже как-то и не поинтересовался. Передал товарищу капитану документы и все.

– Незаменимый вы человек, Николай Михайлович, как я погляжу, – задумчиво произнес Струков. – И капитану Сорокотяге вы не отказали в любезности, и Кормилину удружили, не говоря уже о совсем незнакомом вам Моисееве. И машиной вашей преступники каким-то непостижимым образом сумели воспользоваться. С таким нужным человеком просто грешно так вот взять, да и расстаться: а вдруг вы и нам на что сгодитесь?

Подполковник вызвал дежурного.

– Уведите арестованного. А вы, гражданин Баринов, пока мы будем проверять ваши показания, хорошенько обдумайте на досуге свое положение. И не надо разыгрывать негодование, здесь не театральная студия и не пансионат благородных девиц.

Оставшись один, Владимир Петрович разочарованно захлопнул папку с документами. «Неужели мы поторопились? Если показания Баринова подтвердятся, версия летит к чертям, – невесело думал подполковник, снимая телефонную трубку. – Выплывает на сцену новая фигура – Иван Трофимович Кормилин. С одной стороны, он может подтвердить слова Баринова, с другой – сам попадает под подозрение. А как все-таки быть с машиной?»

От неприятных мыслей подполковника отвлек бодрый голос Пошкурлата:

– Уголовный розыск, слушаю вас!

Выяснив у капитана, что Голиков уже пришел в управление, Струков пригласил их обоих к себе.

Входя в кабинет, Голиков сразу догадался, что все получилось не так гладко, как планировал подполковник.

– Присаживайтесь, – Владимир Петрович протянул майору протокол допроса. – Возникли непредвиденные обстоятельства, которые необходимо срочно обсудить.

– Вот тебе и на! – воскликнул Пошкурлат, прочитав вместе с Голиковым протокол. – Выходит, теперь нужно задержать Кормилина?

– А что вы думаете по этому поводу, Александр Яковлевич? – обратился подполковник к Голикову.

– Особенно выбирать уже не приходится. Следует как можно быстрее опросить Кормилина в качестве свидетеля. А задерживать его на основании показаний одного Баринова нам никто не позволит, – майор взглянул на часы. – Сейчас Кормилин должен быть на фабрике. Считаю целесообразным, не теряя времени…

Раздался телефонный звонок. Полковник Коваленко срочно всех вызывал к себе.

Встревоженный вид начальника управления красноречиво свидетельствовал о том, что произошло какое-то новое ЧП.

– Товарищи! Только что поступило сообщение от лейтенанта Чижмина: убита инспектор отдела кадров кирпичного завода Северинцева Наталья Ивановна. Обстоятельства убийства выясняются. Вас, товарищ майор, я попрошу выехать на место происшествия.