XLV

Когда уже совсем рассвело, мы попробовали спуститься в коридорную шахту. При некоторых усилиях это нам удалось. Мы использовали двери отдельных кают как перекладины, и дело пошло гораздо быстрее, чем мы ожидали.

На дне шахты помещались обе каюты шкипера. Я нашел карманный корабельный компас, который сейчас же конфисковал и передал Станиславу, так как у меня не было кармана, в который я мог бы его положить.

В каюте было два небольших бака с водой. Один с водой для умыванья, другой для питья. Итак, водой мы были обеспечены на несколько дней; в каком состоянии были насосы, мы еще не знали. Это нам еще предстояло обследовать. Может быть, большой бак со свежей водой был тоже поврежден и вся вода из него давно вытекла.

На «Иорикке» мы знали каждое местечко, где и что можно достать. Здесь же нам пришлось начать с поисков. Но у Станислава было собачье чутье, и как только поднялся вопрос о завтраке, он в один миг разыскал кладовую. Провизией мы были обеспечены, по крайней мере, на шесть месяцев. И если бы у нас был достаточный запас воды, мы могли бы продержаться здесь изрядный срок. В кладовой было несколько ящиков с минеральной водой, пивом и вином. Так что пока можно было не беспокоиться.

Мы привели в порядок кухонную плиту и при желании могли даже стряпать. Испытали насосы для свежей воды. Один насос не действовал, зато другой работал великолепно. Вода была еще мутной от взболтанного ила, но через несколько дней она обещала стать снова прозрачной.

Мне было не по себе, и Станислав ходил, как потерянный.

– Пиппип, – обратился он вдруг ко мне, – что ты скажешь на это? Меня тошнит. Черт возьми, этого со мной не случалось еще ни разу.

Я тоже чувствовал себя все хуже и хуже, хотя королева стояла почти неподвижно. Прибой волн и еле заметное дрожание железного колосса не могли вызвать такого отвратительного ощущения.

– Теперь я могу сказать тебе, в чем тут дело, Станислав, – сказал я ему через некоторое время. – Ненормальное положение кают доводит нас до тошноты. Ведь все стоит вкривь и вкось. К этому надо привыкнуть.

– Ты, кажется, прав, Пиппип, – ответил Станислав. И как только мы вышли на воздух, это отвратительное ощущение сейчас же прошло, хотя положение так нелепо опрокинувшегося по отношению к горизонту корабля угнетающе действовало на чувство равновесия.

– Видишь ли, – сказал я ему, когда мы вышли наружу и, усевшись, закурили сигары шкипера. – Это только воображение. Я убежден, что если мы наконец узнаем, что в нашей жизни факты и что воображение, мы натолкнемся на удивительные вещи и увидим весь мир совсем под другим углом зрения. Кто знает, какие это будет иметь последствия.

Как мы ни вглядывались в даль, мы не видели ни одного корабля. Мы были слишком далеко от проезжего пути.

– Мы можем зажить здесь такой жизнью, какая нам и во сне не снилась, – философствовал Станислав. – У нас есть все, что мы только могли бы себе пожелать. Мы можем есть и пить все, что нам захочется и сколько захочется, ни один человек не помешает нам, и при этом нам даже не надо работать. И все же мы рвемся отсюда, – чем скорее, тем лучше, – и если нас не снимет какой-нибудь случайный корабль, мы все же попробуем выбраться на берег. Каждый день одно и то же, это было бы невыносимо. Я думаю иногда, что если в самом деле существует рай, в который попадут богачи, то я не выдержал бы там и трех дней и совершил бы страшнейшее святотатство, чтобы только выбраться оттуда, – не петь там благочестивых песен и не сидеть между старыми богомолками, святошами и попами.

Я рассмеялся:

– Не бойся, Станислав, – мы с тобой не попадем туда. У нас ведь нет бумаг. Можешь быть уверенным, – там наверху тоже требуются бумаги, паспорта и метрики, и, если ты не сможешь их представить, они захлопнут дверь перед самым твоим носом. Спроси-ка попа, он подтвердит тебе это. Там требуется брачное свидетельство, свидетельство о церковном венчании, метрика, свидетельство о конфирмации, о причастии, о последней исповеди. Если бы там наверху не требовалось этих бумаг, то разве их здесь выдавали бы? На всеведение они, очевидно, не полагаются, лучше уж пусть будет черным по белому и с соответствующей печатью, как этого требует порядок. Каждый поп расскажет тебе, что страж у ворот там наверху имеет большую связку ключей. Для чего? Для замыкания дверей, чтобы какой-нибудь беспаспортный не пробрался через границу.

Станислав сидел некоторое время молча и потом сказал:

– Странно, что мне приходят в голову такие мысли, но вся эта история здесь мне не по душе. Нам слишком хорошо. А если человеку уж слишком хорошо, то значит, что-то не в порядке. Я не выношу этого. Создается такое впечатление, точно тебя послали на курорт, так как тебя ждет особо тяжелое дело, которого нельзя осилить без специальной подготовки и подкрепления. В императорской армии было то же самое. Всегда, когда нам предстояло какое-нибудь трудное дело, у нас перед этим бывали блаженные дни. Так же было и перед тем, как мы отправились к Скагену.

– Чепуху ты несешь, Станислав, – сказал я ему. – Если тебе в рот влетит жареный голубь, неужели ты его выплюнешь только потому, что он вкусен? Затруднительные положения приходят сами по себе, можешь быть в этом уверен. Так лучше для тебя, если ты успел побывать на курорте и припасти сил. Если позади у тебя этот самый курорт, то тебе удастся осилить трудное дело, в противном случае оно, может быть, осилит тебя.

– Черт тебя подери, ты прав! – воскликнул Станислав, снова придя в бодрое настроение. – Я старая овца. В другое время у меня не бывало таких глупых мыслей. Это оттого, что у нас под ногами, в кубрике, за дверью, лежат ребята. Знаешь, Пиппип, на корабле не должно быть трупов, они всегда влекут за собой другие. Корабль – живой, он не терпит вблизи себя трупов. Как груз – еще ничего. Но чтобы так, как здесь, они всюду валялись и плавали…

– Но что же делать? Мы не можем изменить этого.

– В том-то и дело, – ответил Станислав, – что мы не можем этого изменить. В том-то вся и беда. Все, все пошли ко дну. И остались только мы с тобой. Разве это не странно?

– Вот что, Станислав, выбросить я тебя не могу, да и ты не дашься, но если ты не перестанешь молоть чепухи, то не услышишь от меня больше ни слова, хотя бы я из-за этого разучился говорить. Ты будешь жить в штирборт шахте, а я в бакборт шахте, и каждый пойдет своей дорогой. Пока я жив, я ничего не хочу слышать о трупах, предчувствиях и прочем. На это у меня еще будет время. И если ты хочешь знать мое мнение, почему мы оба остались в живых, то я скажу тебе, что это вполне понятно и доказывает лишний раз, как справедливо все устроено на свете. Мы не принадлежали к команде. Нас украли. Мы не причинили никакого зла королеве Мадагаскара и не собирались причинить. Никто не знает этого лучше нее. Вот та причина, почему она не пустила нас ко дну.

– Почему же ты не сказал мне этого сразу, Пиппип?

– Что еще выдумал! Не думаешь ли ты, что я твой королевский советник? Такие вещи надо знать самому или чувствовать их.

– Теперь я пойду напьюсь, – сказал вдруг Станислав. – Мне уже все равно. Ну конечно, не так, чтобы до бесчувствия. Как знать, может быть, скоро пройдет мимо корабль и возьмет нас с собой. В жизни я не простил бы себе, что бросил все это здесь, не отведав всех этих прелестей.

Почему мне было не разделить этого удовольствия со Станиславом?

И вот мы устроили себе такой кутеж, какого не позволил бы себе в один присест даже и шкипер.

И какие изумительные вещи хранились во всех этих банках и коробках! Семга из Британской Колумбии, колбаса из Болоньи, цыплята, куриное фрикасе, языки всех видов, десятки сортов варенья, два десятка сортов ямайских вин, бисквит, овощи в тончайшем изготовлении, ликеры, водки, английское пиво, пильзенское пиво. Капитаны, офицеры и инженеры умеют создать себе приятную жизнь. Но теперь обладателями всех этих сокровищ были мы, а прежние хозяева плавали в море и сами стали достоянием рыб.

Следующий день был туманный и облачный. Мы видели перед собой не дальше полумили. Все вокруг заволокло густым тумаком.

– Будет буря, – сказал Станислав.

К вечеру море заволновалось. Ветер крепчал.

Мы сидели в каюте шкипера при свете керосинового фонаря.

Станислав был озабочен:

– Если королева перевернется или сползет с рифа, то нам крышка, Пиппип. Нам следует вовремя принять меры.

Он нашел около трех метров каната и завязал его себе вокруг туловища, чтобы иметь его под рукой. Мне же удалось найти только полклубка бечевки не толще карандаша.

– Пойдем лучше наверх, – предложил Станислав. – Здесь внизу мы очутимся в ловушке, если начнется суматоха. Наверху все-таки легче выкарабкаться.

– Если тебе суждено погибнуть наверху, то и погибнешь наверху, если же тебе суждено кормить рыб внизу, то ты и накормишь их здесь. Не все ли равно? Если тебе суждено умереть под автомобилем, то он подлетит к той витрине, около которой ты стоишь, и тебе не придется даже бежать за ним или преграждать ему дорогу.

– Вот ты как рассуждаешь! Если тебе суждено утонуть в воде, то ты спокойно можешь положить свою голову на рельсы и экспресс промчится по тебе, как по воздуху? Нет, брат, я этому не верю. Я не положу свою голову на рельсы. Я пойду наверх и посмотрю, что там делается.

Он взобрался наверх через коридорную шахту, а так как мне показалось, что он прав, то и я полез вслед за ним.

Наверху мы сели на рострах, тесно друг к другу. Нам пришлось держаться за поручни, иначе нас сорвало бы вниз.

Погода заметно портилась. Тяжелые валы яростно бились в железо бортов и разлетались о каюту шкипера.

– Если так будет продолжаться всю ночь, – сказал Станислав, – то завтра утром от каюты не останется и следа. Я почти уверен, что буря унесет всю среднюю часть корабля. Нам останутся только кладовые в носовой части корабля и машинное отделение, где стоит рулевая машина. Тогда прощай еда и питье. Ни одна мышь не найдет там ни крошки.

– Может быть, нам лучше взобраться выше, – посоветовал я, – если рубка отколется, то и мы уплывем вместе с ней.

– Ну, так-то сразу она не отколется, – заметил Станислав, – она будет отламываться по частям. И если внизу отлетит одна стена, у нас еще хватит времени взобраться наверх.

Станислав был прав.

Но и правда меняется вместе с обстоятельствами. Нет ничего, что не было бы когда-нибудь правдой. Но правду нельзя засолить, как солонину в бочке, и ждать, что через сто лет она все еще будет правдой.

Станислав был безусловно прав. Но через несколько минут он был уже не прав.

Три огромнейших волны, из которых каждая последующая казалась в десять раз тяжелее предыдущей, с чудовищным ревом, словно желая поглотить всю землю, обрушились на королеву.

Яростный рев и грохот валов были угрозой и местью королеве, осмелившейся так долго сопротивляться напору разъяренной стихии.

Третья волна заставила поколебаться несокрушимую королеву. Но она еще стояла. И все же мы оба почувствовали, что она подалась, что она не стоит уже так, как башня.

Волны отхлынули, чтобы дать дорогу трем следующим кипящим холмам.

Неистовая буря разогнала по небу тяжелые тучи, и они повисли, как клочья. Иногда в промежутке между ними показывалась полоса синего неба с блестящими ясными звездами, которые взывали к нам вниз в этом черном, ревущем, воющем бунте разъяренных стихий.

«Мы – покой и мир для тебя, сами же мы пылаем в огне неутолимого творчества и созидания. Не беги к нам, если ищешь покоя и мира. То, чего нет у тебя, мы не можем тебе дать!»

– Станислав! – крикнул я громко, хотя он сидел рядом со мной. – Валы возвращаются. Сейчас они сметут королеву.

При слабом свете звезд я увидел надвигающийся вал, приближавшийся к нам, как гигантское черное чудовище.

Чудовище метнулось вверх и взмахнуло своими мокрыми лапами над нашими головами.

Мы крепко держались за поручни, но королева дернулась и заметалась в когтях рифа, словно от сильной боли.

Второй вал переметнулся через нас. Мне показалось, что меня слизнула волна. Но я сидел еще крепко.

Королева стонала, словно раненная насмерть. Она металась еще некоторое время от боли, потом качнулась визжа и треща и легла на штирборт.

Средняя часть корабля наполнилась водой. Но все, что происходило там, едва доходило до моего сознания.

– Станислав, друг! – заревел я.

Закричал ли и он в этот момент, я не знаю, – я не мог услышать его крика.

Третий вал, самый тяжелый, катился на нас во весь свой чудовищный рост.

Королева скончалась.

Она умерла от страха. Третий вал поднял труп королевы Мадагаскара с такой легкостью, словно это была пустая раковина. И, несмотря на все свое неистовство, сделал это ласково и нежно. Он поднял ее труп, закружил его и вместо того, чтобы бросить еще раз о скалу и насладиться видом его поломанных костей, бережно и тихо положил его на бок.

– Бросайся вплавь, Пиппип, а не то мы останемся под коробкой, – крикнул Станислав.

Попробуй-ка плыть, когда тебя хлопнуло по руке краном или чем-то еще.

Но мог ли я плыть или нет, – вопрос был не в этом. Последний вал смыл меня и отбросил так далеко, что я уже не боялся очутиться под коробкой. Королева могла выдержать еще несколько минут. Корма была едва залита водой.

– Гой-го! – услышал я крик Станислава. – Где ты?

– Сюда. Я держусь крепко. Места достаточно! – заревел я в темноту. – Алло! Здесь! Гой-го! – кричал я беспрестанно, чтобы указать направление Станиславу.

Он быстро приближался ко мне. Наконец он ухватился за меня и вскарабкался наверх.