2

Управитель Микхи чувствовал себя неловко. Ослепительная красавица в золотом венце на каштановых кудрях была его царицей. Но она не переставала быть и маленькой Уной, которой он перевязывал полотном разбитые коленки, помогал прибирать осколки кувшинов, кормил сладостями втайне – от Аддона и Либины и рассказывал самые интересные и страшные легенды.

Он по-прежнему любил ее, но разве мог простой управитель крепости Каин бросаться с объятиями и поцелуями к великой царице Газарры, Ирруана и Шэнна?

Во главе стройных рядов воинов стоял Килиан в сверкающих доспехах и великолепном шлеме с высоким алым гребнем.

Аммаласуна подошла к брату и слабо улыбнулась:

– Здравствуй, эльо Кайнен.

– Приветствую тебя, царица. – Он снял шлем и склонил голову.

И она увидела, что за ухом у него вьется непокорная седая прядь. Почти такая же, как у нее. И появилась почти тогда же.

Она положила на склоненную голову узкую легкую ладонь:

– Пойдем в комнаты.

Проходя мимо Микхи, Уна наклонилась к старику и крепко расцеловала его.

– Я обязательно приду поговорить с тобой, как только закончу все дела с Килианом. Хорошо? И он закивал, смешно тряся белой бородой. Когда Килиан и У на остались вдвоем, в комнате повисло тяжелое молчание. Девушка нервно теребила край своего тонкого зеленого хонедима с вышитыми золотыми птицами. Она избегала встречаться взглядом с человеком, которого большую часть своей жизни привыкла считать братом, и ей от этого было неуютно и неловко. Конечно, теперь ее царский сан служил надежным щитом, и если разговор не получится, то она вправе прервать его в любой момент.

Эльо Кайнен не посмеет противиться воле своей госпожи.

Но ей так хотелось достичь понимания, восстановить хотя бы малую толику их былой близости, доверия, взаимной честности. Ей необходимо было узнать правду, чтобы наконец прекратить терзаться неразрешимым вопросом: что произошло в тот страшный день между ее братом и возлюбленным?

Собравшись с силами, царица подняла глаза на молодого человека и пристально смотрела несколько мгновений. Он отвернулся, побледнел.

– Зачем ты приехала? Я же писал, что здесь опасно.

– Здесь всегда было опасно. Да и в Газарре не так уж тихо. Может быть, там еще страшнее. Здесь мы должны были защищаться от внешнего врага, зато никогда не боялись, что в чашу с вином нам подсыплют яд. А в моем дворце только об этом и думаешь… Все изменилось в моей жизни.

– Все изменилось, – эхом откликнулся Килиан. – Все изменилось в крепости Каин и в моей жизни. Нету прежнего Южного рубежа, каким ты его помнишь.

– Нет и прежней меня. Думаю, не ошибусь, если скажу, что там, над обрывом Улсалус, погиб не только Руф Кайнен, но и милый мальчик Килиан, которого мы все так любили. Так что и самого Килиана Кайнена, каким я его знала, тоже нет.

Нет мамы, и нет нашего отца – главы клана и самого лучшего защитника Южного рубежа.

– Это уже твоя вина. Ты сделала из отца завоевателя, – тихо, но непреклонно сказал молодой человек.

– У меня нет иного выхода. Мне нужно огромное войско, чтобы отразить нашествие чудовищ, но некогда вести долгие переговоры с другими царями. Да и смысла в этом мало. А нашествие будет: я знаю.

Я вот за чем приехала, Килиан, я хочу знать: это ты убил его?

– Тебе будет легче, если я отвечу «да»?

– Нет. Это будет ужасно и невыносимо. Но еще невыносимей каждый день думать, ты или не ты? Я ненавижу тебя за неизвестность, наверное, больше, чем за убийство.

– Кажется, ты не сомневаешься в моей вине. Уна уронила голову, но тут же подняла ее и смело взглянула на брата:

– Вообще-то, почти не сомневаюсь.

– И ты никогда не простишь меня?

– Я уже простила. Помнишь, мама говорила, что простить – значит понять. И мне кажется, я понимаю, отчего ты это сделал, если все-таки это сделал ты. Отчасти я и сама побуждала тебя к устранению соперника: ведь это я твердила, что желала бы любить тебя, но не могу, потому что на свете есть Руф. Именно я жаловалась тебе, что он не отвечает мне взаимностью, что он вообще ничего не говорит, – и что тебе было делать? У тебя не было даже надежды на то, чтобы стать свидетелем нашего счастья. Возможно, ты спасал не только себя, но и меня.

А он все равно не принадлежал нашему миру, он был другой. И любовь его была иной, и злость, и радость. Я не перестаю его любить, но горе сделало меня старше и мудрее. И я знаю, что мы все равно не были бы вместе здесь, под нашим небом. Потому что на самом деле это небо было мое, твое, мамино, но не Руфа.

Мне все время чудится, что он видел иные сны, ходил по другой траве и слышал пение птиц, которых мы не знаем. Помнишь, раковины-фальчопсы?..

Килиан покивал в знак согласия.

– Он видел их раньше. Я уверена в этом. Странно, правда? Будто я постепенно схожу с ума. Я не хочу мучить отца расспросами, но если Сиринил родила меня, то кто такой – Руф Кайнен? Я спрашивала о нем в храме Ягмы: там никогда не слышали об этом человеке. – Он отрубил руку Омагры, – глухо произнес Килиан. – И она висела у него за спиной, вцепившись в этот проклятый раллоден, и все время грозила мне. Я вытащил свой клинок и подождал – он должен был знать, что происходит, ведь он даже грелы чувствовал. А здесь, а тогда… Он хотел этого, Уна. Я не оправдываюсь, потому что мне нет правдания. Я тоже любил его, и, Ягма меня поцелуй, я люблю его сейчас.

Он не оставляет меня. Я разговариваю с ним и прошу, чтобы он понял. Он приходит в мои сны – темная, безликая тень, вооруженная каким-то страшным мечом, но я уверен, что это Руф. И я бегу за ним, тяну руки, кричу и просыпаюсь от собственного крика…

Согласись, любимая! Ведь если бы не таблички, ты бы поверила мне!

Но я хотел, чтобы ты запомнила его любящим. Таким, каким он не мог быть в жизни, а мог остаться только в смерти.

Я не жалею, что сделал это. Ты можешь казнить меня как убийцу Руфа Кайнена, но даже в смертный час я стану повторять, что не сожалею о содеянном.

Однако мне плохо без него.

– Темная безликая тень, – тихо повторила Уна. – С длинным мечом, какого не было никогда. Я вижу его на фоне ярко-желтого диска луны, и ее тошнотворный свет выворачивает мне душу. Вернись ко мне, – прошу я. И понимаю, что прошу невозможного. Мы отныне по разные стороны…

– Вернись ко мне, – прошептал Килиан. – Полюби меня. Ради тебя я могу все. Полюби…

– Мы по разные стороны, – скорбно ответила она. – Ты убил меня из-за того, что рука Омагры грозила тебе. Ты убил меня и взамен – вместо жизни и судьбы – принес мне недописанную песню. Если ты хотя бы завершил ее… Что там дальше, Килиан?!

– Не знаю, – сказал он сухо. – Честно говоря, я пытался досказать, что дальше, но у меня не его голос и не его сердце. Я родился под нашим небом, а он под каким-то своим. Ты сама это сказала.