Найроби, 1983 год
Прошло десять лет с тех пор, когда Джейсон Монк был студентом Виргинского университета, и хотя утратил связь со многими, кого тогда знал, он всё ещё помнил Нормана Стайна. Их связывала странная дружба — невысокого, но крепко сбитого футболиста из фермерского округа и совсем неатлетического сына доктора-еврея из Фредериксберга. Свойственные обоим чувство юмора и склонность к иронии сделали их друзьями. И если Монк обладал способностями к языкам, то Стайн был почти гением в области биологии. Он блестяще окончил университет на год раньше Монка и сразу поступил на медицинский факультет. Они поддерживали отношения, лишь посылая друг другу поздравления к Рождеству. Года за два до того, как Монк получил назначение в Кению, он случайно встретил в Вашингтоне своего друга, который в одиночестве сидел за столиком в ресторане, кого-то, видимо, поджидая. Им удалось поговорить полчаса, пока не появился компаньон Стайна. За это время они сумели обменяться новостями, хотя Монку пришлось солгать, сказав, что он работает на госдепартамент.
Стайн стал врачом, специализировался по тропической медицине, получил учёную степень и теперь радовался новому назначению с большими возможностями для исследовательской работы в армейском госпитале Уолтера Рида.
Полистав телефонный справочник, Джейсон Монк из своей квартиры в Найроби позвонил ему. На десятый звонок ответил заспанный голос:
— Да?
— Привет, Норман. Это Джейсон Монк.
Последовала пауза.
— Прекрасно. Где ты?
— В Найроби.
— Прекрасно. Найроби. Конечно. И который там теперь час?
— Середина дня.
— Ну а здесь пять этого чертового утра, и мой будильник поставлен на семь. Я полночи не спал из-за ребёнка. Зубы режутся. Ради Бога, ты не мог выбрать другое время, приятель?
— Успокойся, Норм. Скажи мне кое-что. Ты когда-нибудь слышал такое слово — «мелиоидозис»?
Опять наступила пауза. В голосе Нормана, когда он заговорил снова, не было и следа сонливости.
— Почему ты спрашиваешь?
Монк рассказал ему. Но не о русском дипломате. Он сказал, что есть мальчик пяти лет, сын одного знакомого. Кажется, мальчик обречён. Он слышал что-то о том, что у дяди Сэма имеется некоторый опыт в изучении именно такой болезни.
— Оставь мне твой номер телефона, — сказал Стайн. — Я поговорю кое с кем и перезвоню тебе.
Телефон Монка зазвонил только в пять часов дня.
— Если… может быть… что-то, — путался в словах врач. — Это нечто совершенно новое, ещё в экспериментальной стадии. Мы сделали несколько тестов, результаты кажутся положительными. Пока. Но препарат ещё даже не показывали ФДА5. Не говоря уже о разрешении на производство. Мы ещё не закончили его испытания.
То, что описывал Стайн, очевидно, был самый первый антибиотик — сефалоспорин. В конце восьмидесятых он будет выпускаться под названием «сефтазидим». А в то время его обозначали как С3-1. Сегодня это обычно применяемое при мелиоидозисе лекарство.
— Он может дать побочный эффект, — продолжал Стайн. — Мы пока мало что знаем.
— А как скоро проявится этот побочный эффект? — спросил Монк.
— Понятия не имею.
— Послушай, Норм, если ребёнок обречён умереть через три недели, то что мы теряем?
Стайн тяжело вздохнул:
— Не знаю. Это против всех правил.
— Клянусь, никто не узнает. Давай, Норм, ради тех девочек, которых я знакомил с тобой.
Он услышал хохот, донёсшийся из далёкого Чеви-Чейза в штате Мэриленд.
— Попробуй только расскажи Бекки, и я убью тебя, — сказал Стайн, и в трубке наступила тишина.
Спустя сорок восемь часов в посольство на имя Монка прибыла посылка. Её доставили через международную компанию срочных перевозок. В посылке был термос с сухим льдом. В короткой записке без подписи говорилось, что во льду находятся две ампулы. Монк позвонил в советское посольство и попросил передать второму секретарю Туркину следующее: «Не забудьте, сегодня в шесть мы пьём пиво». Об этом доложили полковнику Кулиеву.
— Кто такой этот Монк? — спросил он у Туркина.
— Американский дипломат. Он, кажется, разочарован во внешней политике США в Африке. Я пытаюсь разработать его как источник информации.
Кулиев удовлетворённо кивнул. Хорошая работа, такие вещи отлично выглядят в отчётах, идущих в Ясенево.
В кафе «Торн три» Монк передал посылку. Туркин выглядел испуганным, опасаясь, что кто-то из своих увидит его. В свёртке могли быть деньги.
— Что это? — спросил он.
Монк объяснил.
— Может быть, это не поможет, но вреда не будет. Это всё, что у нас есть.
Русский застыл, холодно глядя на Монка.
— А что вы хотите за этот… подарок? — Ему было ясно, что нужно будет заплатить.
— Вы говорили правду о своём ребёнке? Или играли?
— Не играл. На этот раз не играл. Мы всегда играем, такие, как вы и я. Но не сейчас.
По правде говоря, Монк уже навёл справки в главном госпитале Найроби. Доктор Уинстон Муа в основном подтвердил все факты. «Трудный человек, но и жить трудно в этом мире», — подумал Монк и встал из-за стола. По правилам он должен был выжать из этого человека какую-то информацию, что-нибудь секретное. Но он знал, что история маленького сына не была обманом. Если бы пришлось воспользоваться этой ситуацией, лучше уж мести улицы в Бронксе.
— Берите, приятель. Надеюсь, это поможет. Никакой платы.
Монк направился к двери, но не успел пройти и полдороги, как его окликнули:
— Мистер Монк, вы понимаете по-русски?
Монк кивнул:
— Немного.
— Я так и думал. Тогда вы поймёте слово «спасибо».