25
Это стало появляться в самых разных местах.
– Господи, и тут тоже куча записей! – воскликнул Тони. – Восемнадцатое и девятнадцатое марта, продукты в столовую СС на сто три человека, записаны не на какое-то подразделение, а на одно слово: «Нибелунги».
11 апреля. Отпущено с Центрального склада базы Дахау: питание, обмундирование, снаряжение, отоварены топливные нормы.
13 февраля. Требование на боеприпасы: 25 ящиков патронов калибра 7, 92 мм X 33 короткие; 25 ящиков 7, 92 мм в лентах; разрывные ручные гранаты, модель 44, 3 ящика.
7 марта. Опять питание, заявка на проволоку, строительные материалы.
Гора документов росла. Сотни записей, говорящих о снабжении операции «Нибелунги» питанием и боеприпасами, «GEHEIME KOMMANDOSACHE!!!» – высший немецкий гриф секретности и приоритета.
– Бог ты мой! Это даже важнее, чем ракетная программа, – удивлялся Литс.
Роясь в бумагах обосновавшейся в Дахау группы архива армейской разведки, Литс и Аутвейт в один прекрасный день решили, что они приблизились к цели. Папок здесь было безумное, невероятное количество, целые стопки, и у всех на корешке для обозначения категорий проштамповано одно-единственное слово: «Нибелунги».
– Нам здорово повезло, – сказал Литс – Если бы Шмуль не сумел растормошить этого старика, и если бы он не записал то, что узнал, и если бы я не взял его за...
– Нам все время везет. Однако мы так и не приблизились к разгадке. Мне, например, это уже наскучило.
Литс не сдавался.
– Ну вот, – воскликнул он, – в разделе «Строительство и снабжение» приказ на оборудование специальной площадки. Шестнадцатого ноября сорок четвертого года приказано саперному батальону подготовить площадку для экспериментальных целей. В Шварцвальде. Кодовое название «Нибелунги». Под присмотром WVHA. И список материалов, требуемого оборудования.
– А здесь специальный приказ на транспортировку. Перевести сюда некое устройство из Куммерсдорфа, опытного производства, относящегося к WaPruf 2 и расположенного около Берлина. Здесь же специальные инструкции об особо осторожном обращении с хрупким оборудованием. Все это датировано четвертым январем, как раз самое начало.
– Мы действительно докопались до них, – бормотал Литс. – Черт подери! Это нас определенно на что-то выведет.
Пальцы Литса сновали среди чертежей и папок с документами. Он работал быстро, но внимательно, не останавливаясь на завтрак или обед. В своих розысках он засиживался до поздней ночи, пробиваясь сквозь лабиринт бумаг Третьего рейха. Но вот настал момент, когда на разложенные документы, которые он изучал в тот момент, упала тень и раздался робкий голос, полный самообвинения и униженности:
– Э-э, сэр, капитан Литс. Сэр?
Литс взглянул сквозь облако табачного дыма.
– Вот это да! Он вернулся! – присвистнул Аутвейт. Перед ними стоял смущенный Роджер.
И на этот раз Роджер действительно оказал помощь. Он не разговаривал о Париже и ничего не объяснял: он не был всецело поглощен своим матчем или самим собой. Он даже старательно трудился примерно сутки, пока они продолжали охоту за документами. И надо отдать должное, сумел кое-что накопать: данные на испытание в аэродинамической трубе объектов, полученные по запросу «Нибелунгов» из научно-исследовательского центра военно-воздушных сил в Брауншвейге, и список отметок, которые получили прошедшие курс противотанковой подготовки военнослужащие, включавший в себя 103 имени, объединенные понятиями «Нибелунги» и «Мертвая голова».
Но все равно оставалось просмотреть груды и груды материалов. Разочарование Литса приняло форму головной боли, и к концу этого дня она только усилилась. В какой-то момент, когда было уже довольно поздно, он оглядел архив, и увиденное не принесло ему никакого удовольствия: служащие закончили свой день и разошлись по домам, а повсюду виднелись горы бумаг и папок с немецкими документами. Это напомнило Литсу кабинет в Лондоне, где несколько месяцев назад все это началось. И такое подобие привело его к единственному заключению: они ни на шаг не продвинулись вперед, не добились никакого настоящего успеха.
Его раздражение было усилено новостью, которую принес Роджер: война наконец-то подошла к концу. Она определенно вступила в свою последнюю фазу, и от этого Литсу становилось еще хуже. Он считал, что удар Реппа каким-то образом связан с концом войны, является частью процесса гибели Третьего рейха. А сейчас, говорят, русские уже в Берлине – Берлине! – и немецкие войска сдаются на севере, в Голландии, Северной Германии и Дании. Тем временем стремительные машины Паттона донесли его до самой Чехословакии – до Пльзеня, по последним сводкам.
Все так хорошо справляются со своим делом, и только он топчется на месте.
Он отбросил в сторону листок, который держал в руках, очередную ерундовую расписку в получении материалов с упоминанием «Нибелунгов». Чудовищная масса расписок! Черт возьми, Рейх должен был окончить свое существование еще в 1943 году, когда тонны порожденных им бумаг заклинили колесики его государственного аппарата. Немцы могли бы сбрасывать бумажные бомбы, которые благодаря своему весу убивали бы так же эффективно, как фугасные. Все записывалось в трех экземплярах, и чем больше накапливалось документов, тем труднее стало найти что-нибудь конкретное.
– Проклятье, так мы ни к чему не придем! – пожаловался Литс.
Тони, рывшийся в бумагах за соседним столом, поднял голову и поинтересовался:
– А ты бы предпочел торчать где-нибудь на перекрестке? Или стучаться в дверь вместе с парнями в плащах?
Конечно нет, сказал сам себе Литс. Но лишние руки, которые помогли бы разгрести эти бумаги, совсем не помешали бы. Впрочем, что это даст? Сейчас уже понятно, что «Нибелунги» задуманы и созданы в Дахау, оттуда же велось и руководство ими; об этом говорят все документы. Все они однозначно указывают на пункт № 11, но там Литс уже работал. Что ему действительно требуется, так это новое направление, следующее звено цепи, более высокая ступенька на этой лестнице. Ведущая, может быть, в Берлин. В штаб-квартиру WVHA на Унтер-ден-Айхен, но там сейчас уже русские. Согласятся ли они сотрудничать? Сколько времени уйдет на такую работу? В каком состоянии документы WVHA?
– Есть аспирин? – спросил он.
– Что? А, да, у меня в сумке есть пакетик, минуточку, – отозвался Роджер. – А что такое SchuBwunde? Огнестрельная рана, да?
– Да, – ответил Литс.
Но тут он заметил, что Роджер просматривает какую-то папку.
– Эй, что там у тебя такое? – рявкнул он. На папке была надпись «Der Versuch».
– Это... вот взял папку.
«Der Versuch» означало «эксперимент».
Это стало последней каплей. Головная боль не проходит, Роджер попусту теряет время, Сьюзен еще более недоступна, чем прежде, Шмуль мертв, а Репп приближается к своей цели!
– Ах ты, сучонок чертов, сейчас получишь от меня такого пинка по своей богатенькой заднице, что улетишь до самого Толедо! – завопил Литс – Эта папка не имеет никакого отношения к нашему делу. Ты что, парень, вообразил, что здесь читальня какого-нибудь сраного Гарварда?
Роджер с ужасом уставился на него. Даже Тони был шокирован злобой, прозвучавшей в словах Литса.
– Господи, капитан, извините, – пролепетал Роджер. – Я просто...
– Послушайте, мы все уже давно недосыпаем, и эти последние дни оказались не самыми приятными, – заговорил Тони. – Возможно, нам пора на сегодня прикрыть лавочку.
– Меня это вполне устраивает, – мрачно согласился Роджер.
– Ха, – фыркнул Литс, но тут же понял, что Тони прав. Роджер встал и начал медленно убирать в ящик стола материалы, с которыми работал. Но вдруг он остановился.
– Слушайте, если я все правильно понял, то здесь есть кое-что очень интересное.
Никто не обратил на него внимания. Литс так и не получил аспирин, а Тони был поглощен тем, что чистил свой костюм. Тони всегда и во всем был очень аккуратным человеком.
Роджер нерешительно продолжил:
– Интересное и отвратительное, – сказал он. – Они использовали это Дахау как плацдарм для многих экспериментов. Это называлось «Пятый блок». Всевозможные ужасные...
– Ближе к теме, – холодно сказал Литс.
– Ладно. – Роджер поднял пухлую папку. – Замораживание, поднятие давления в барокамерах, газ, инъекции, потопления – я говорю о смертях. О способах умерщвления людей. Как долго это длится, какие признаки, как выглядит после этого мозг, фотографии и прочее. А это... – он потряс папкой, – совсем не то, что остальные. Это не из Пятого блока. Это отчет о SchuBwunde, об огнестрельных ранах, их двадцать пять, полный отчет с фотографиями и результатами вскрытия. Его прислали доктору Раушеру, главному местному эсэсовскому врачу. Прислали в его коллекцию о том, как умирают люди. Оно датировано – что и привлекло мое внимание – восьмым марта. То есть через пару дней после того, как сбежал Шмуль.
– Дай-ка посмотреть, – попросил Литс.
В папке было несколько машинописных страниц с описанием ран и несколько отвратительных фотографий, сделанных со вспышкой: обнаженные худые тела с огромной раной в груди или с частично разнесенной головой, глаза полузакрыты и ничего не выражают, ноги грязные, суставы узловатые. Литс отложил папку в сторону.
– Может быть, это и они, – сказал он. – Трудно судить. Это мог бы сделать только Шмуль. Но даже если это и так, то что с того? Насколько я понимаю, они должны были сделать вскрытие людей, застреленных Реппом в пункте номер одиннадцать. Хотели определить, что могут сделать эти толстые пули, получить дополнительные данные, которые помогли бы им в стрельбе. Затем они отправили эти данные... мы не знаем куда. В WVHA, как я думаю. Или куда-нибудь в Берлин, в штаб-квартиру СС. Затем, – он устало вздохнул, чувствуя очередной тупик, – кто-то оттуда послал эту копию доктору Раушеру. Для его коллекции. А ты наткнулся на это. Суя свой нос туда, куда не надо. Мы знаем, что они сделали мощное специальное оружие. Мы знаем...
– Но здесь нет кода «Нибелунгов», – возразил Тони.
– Ну, в принципе, это не имеет никакого отношения к цели операции. Они сделали это из чрезмерного любопытства и послали куда-то, считая, что это может принести какую-то пользу. Пользу в их понимании этого слова.
– Ты упустил главное, – заметил Тони. Он прекратил приводить себя в порядок и теперь рылся в бумагах на столе Роджера. – Если здесь нет нашего кода, то этот документ не является особо секретным. Он не «Geheime Kommandosache». А это значит, что документ не проходил никакой проверки на подписи, знаки, связи с другими документами с точки зрения секретности. Он чистенький.
Литс не мог понять, что же так взбудоражило Тони.
– Большое дело, да тут и нет ничего такого секретного. Мы даже не знаем, идет ли здесь речь о наших двадцати пяти заключенных. Это могли быть двадцать пять человек из любого другого лагеря.
– Слушайте, – сказал Роджер, глядя на какую-то бумагу. – Здесь есть ярлык. Я раньше его не заметил. Это что-то вроде...
Литс взял бумажку и поднес ее к свету.
– Это ссылка на источник, вот и все, – сказал он. – Здесь сказано, что это взято из дела какого-то парня, какого-то парня из какого-то отдела Амт четыре-В-четыре. Какого-то парня, о котором я никогда не слышал. Господи, да ничего здесь нет, черт подери, я уже начал уставать от...
– Заткнись, – приказал Тони.
– Слушай, майор, это...
– Заткнись, – повторил Тони.
Он внимательно рассматривал ярлык. Затем он посмотрел на Литса, потом на Роджера и снова на Литса.
– Вспомни немецкий, капитан. Что по-немецки значит Eich?
– Чего?
– Это дуб. Дуб!
– Вспомните, – продолжил Тони, – про человека с дубом слышат не Шмуль, а кто-то другой, местечковый еврей, который говорил на идише. Он знал некоторые немецкие слова, обычные слова, но он был напуган и слушал невнимательно Он слышал «человек с дубом». Mann. И Eich. Это не имеет никакого отношения к Унтер-ден-Айхен, «улице под дубами». Мы ошиблись. Поспешили. Не стали приглядываться внимательней. Еврей был прав. Это был «человек дуба».
Литс посмотрел на имя.
– Вот он, твой чертов «человек дуба», – закончил Тони.
На ярлыке было написано: «Оригинал в деле: Амт IV-B-4. Оберштурмбанфюрер Айхманн».