Предвыборная поездка
Как и в канун каждых выборов, Гитлер и на сей раз отправился в длительную предвыборную поездку. За период с 25 марта по 9 апреля он произнес 14 речей. Сопровождал его в этой поездке по «старому рейху» и «Остмарку» я. Речи его предназначались не только избирателям, ибо фюрер не сомневался в том, что подавляющее большинство обоих народов даст ему свое согласие на воссоединение Германии и Австрии. Слова его в первую очередь адресовались загранице. Красной нитью через все речи Гитлера проходили обвинение держав-победительниц 1918 г. и осуждение заключенного в парижском пригороде Сен-Жермен договора с Австрией, а также протест против Версальского договора с Германией. Провозглашенное президентом США Вудро Вильсоном «самоопределение народов», тоже способствовавшее тому, что германская армия сложила оружие, так и осталось неосуществленным для немецкого народа. Фюрер говорил о «насилии над правом» со стороны государств, победивших в Первой мировой войне, и об отказе ими немецкому народу в праве на самоопределение. Речи свои он обычно произносил без заранее составленного текста, пользуясь лишь немногими записками. Такие речи звучали темпераментнее и захватывали аудиторию сильнее, чем те, которые он зачитывал. Повсюду его встречали с ликованием и воодушевлением.
В этой поездке мне довелось наблюдать Гитлера и во время его публичных выступлений, и при его беседах с различными руководящими лицами государства и партии, а также в замкнутой обстановке спецпоезда в кругу хорошо знакомых ему людей. Он не произносил ни одного лишнего слова и говорил только то, что требовалось. Я все больше понимал, почему фюрер приобрел столько приверженцев и снискал себе такую любовь. Это объяснялось не только его успехами в экономической и социально-политической областях, а также в сфере внешней политики. Нет, это было в гораздо большей степени именно доверие к фюреру Адольфу Гитлеру, производившему на людей привлекательное и человечное впечатление, это была его способность понимать заботы и нужды народа. Однако образ Гитлера 1938 г., естественно, в результате последующих событий совершенно изменился, приобретя мрачные черты. Не умолчу, что той весной я вместе с другими целиком восхищался им.
Но два наблюдения все же заставили меня призадуматься. Во время этой предвыборной поездки мне бросилось в глаза, что стоило Гитлеру выйти на трибуну, как он начинал думать лишь о пропагандистском воздействии своего выступления и своих слов на публику. В его же высказываниях и репликах в совсем узком кругу я слышал нечто другое. С момента вступления вермахта 12 марта в Австрию фюрер вот уже почти четыре недели находился под впечатлением окружавшего его всеобщего ликования. Это вызвало у него такое чувство, что своей политикой он выполняет наказ всех немцев и потому обязан не ослаблять усилий, направленных на благо народа и рейха. Дальнейшим следствием явилось убеждение Гитлера: кроме него самого, нет в Германии ни сейчас, ни в ближайшем будущем никого, кто может решить поставленную перед немецким народом задачу. Это породило в нем сознание своей мессианской роли, в результате чего он стал терять реальную почву под ногами.
После своей последней речи в Вене Гитлер в ночь с 9 на 10 апреля выехал в Берлин, чтобы там ожидать результатов голосования. В том, что «за» выскажутся свыше 90%, никто не сомневался. Сомневаться можно было только насчет того, не окажется ли этот итог (как уже случалось на проходивших ранее нацистских выборах) результатом всяческих манипуляций: ведь каждый гауляйтер стремился дать по своей гау самые высокие цифры! Сам же я никаких сомнений не испытывал. Манипуляции с голосами оказались незначительными. Окончательный итог 10 апреля гласил: «за» – 99,08% в «старом рейхе» и 99,75% – в Австрии. По моему мнению, это отвечало тогдашнему отношению народа к правлению Гитлера. Я и сегодня придерживаюсь той точки зрения, что после аншлюса Австрии «против» было в Германии не больше полумиллиона имевших право голоса. Слова фюрера в его речи в рейхстаге 18 марта действовали успокаивающе. «Дайте мне четыре года, – примерно так заявил он, – и я сделаю внешне завершенный аншлюс завершенным и внутренне!». После бурных первых месяцев 1938 г. это звучало весьма понятно. Прежде всего покой нужен был нам, солдатам, для дальнейшего построения вермахта. Мирное вступление в Австрию позволило осознать недостатки организационного и технического рода.
Пасху 1938 г. я провел в качестве дежурного адъютанта в «Бергхофе». Фюрер пригласил туда и мою жену. Приглашение это явилось для нас неожиданным, но объяснялось оно очень просто. Гитлер сказал: в Берлине или во время служебных поездок он с личной жизнью своих адъютантов считаться не может, так пусть пребывание на Оберзальцберге послужит им хоть какой-то компенсацией.
В «Бергхофе» я общался все с тем же кругом лиц, что и с первых дней моей службы при Гитлере. Ева Браун всегда появлялась вместе со своей сестрой Гретль или двумя близкими подругами. Здесь же находились супруги Борманы и Шпееры, а также Брандт и Морелль, шеф печати Дитрих и Генрих Гофман. Дополняли этот круг два личных адъютанта и две секретарши. Четыре дня прошли в непринужденных беседах в приватной атмосфере, без каких-либо особых служебных дел. Фюрер до самой войны носил здесь всегда штатскую одежду. Во время трапез и долгими вечерами он часто беседовал об Австрии. О назначении Бюркеля уполномоченным партии в Вене и «Остмарке» он говорил, что национал-социалистическое мировоззрение последнего ему сейчас важнее, чем учет своеобразия венцев. Кстати, в дальнейшем хозяйничанье Бюркеля вызвало довольно недружественное отношение австрийцев к национал-социализму.