на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить

реклама - advertisement



СТРАШНО

От кофе меня сразу замутило. Я залпом хлебнул коньяку из стоящей на столе бутылки трехзвездочного «Белого аиста», но храбрости особо не прибавилось. В коридоре я украдкой остановил Марата Андреевича, попросил таблетки угля и в ванной съел целую упаковку, жадно запивая водой из-под крана. Шкатулка на шее мешала, ударяясь о раковину.

Суета и напряжение усилились. Денис на ходу еще раз спросил, все ли готовы, потом сказал: «Ну, с Богом…», – и сердце у меня глухо стукнуло, словно камень, брошенный в стену.

Внизу стоял знакомый «раф». Провоторов и Вырин дождались, когда я выйду из подъезда и сяду в салон. Там уже сидели Игорь Валерьевич, Марат Андреевич, Пал Палыч и Таня. За рулем был Оглоблин, рядом Ларионов. Я чуть подвинулся, освобождая место для Луциса. Пол был заставлен сумками с амуницией. Последними влезли Вырин и Провоторов.

Мы выехали на окружную дорогу, почти вымершую, без машин. Проехав несколько километров, перемигнулись фарами со стоящим у обочины мотоциклом с коляской, который сразу затарахтел мотором и последовал за нами. Я узнал сестер Возгляковых.

Возле развилки с указателем «Камышево» мы притормозили. Спустя несколько минут подкатил ветхого образца ГАЗ с рифленым, вытянутым, как у грузовика, рылом. Я увидел Маргариту Тихоновну, она помахала нам рукой, и мы тронулись за автобусом.

Вскоре асфальт сменился бетонными плитами, затем щебенкой. Дальше нас принялась трясти грунтовая дорога с вековым следом колес, похожим на рельсы, только вывернутые наизнанку, внутрь окостеневшей земли. Вокруг лежали вымершие поля. Столбы электропередачи выглядели как обглоданные заразой деревья, а фарфоровые чашки на перекладинах смотрелись грибными наростами. Где-то далеко, за много километров, мерцали крошечные алые огоньки цивилизации.

Наконец, мы остановились и начали спешно выгружаться. Кроме наших, из автобуса вышли больше двух десятков человек – это были обещанные помощники от колонтайской читальни, а также добровольцы Симонян и Буркина.

В полной тишине люди готовились к сатисфакции. К нам подошли Маргарита Тихоновна, старшая Возглякова, Тимофей Степанович, Саша Сухарев и незнакомый мне читатель Николай Тарасович Иевлев – настоящий исполин двухметрового роста, широкоплечий, с могучей, как пень, шеей. Иевлев был наголо обрит, через его лоб и щеку пролегал глубокий с белым дном шрам, похожий на пекарскую зарубку на батоне.

Тимофей Степанович взглядом одобрил шкатулку с Книгой и склонился над сумкой. Старик вынул и нахлобучил на голову шапку-ушанку, снаружи укрепленную металлическими бляхами, облачился в тулуп, плотно обшитый кольцами от колодезной цепи, и подвесил к поясу шило. Достал чугунный шар, видимо, отпиленный от гантели – на шаре была выбита цифра «10», – положил его в брезентовый мешок и крепко подвязал у основания шнурком, превратив в подобие кистеня. Затем, демонстрируя удаль, легко вскинул мешок, раскрутил над головой и обрушил в землю – шар оставил внушительную вмятину.

Таня спрятала лицо за фехтовальной маской. Возгляковы и Маргарита Тихоновна, повязавшись толстыми платками, надели сверху простые строительные каски, а Оглоблин, Вырин, Пал Палыч и Сухарев – мотоциклетные, причем у Вырина и Оглоблина вместо пластиковых забрал были приделаны стальные, с глазными прорезями. Игорь Валерьевич Кручина надел старинную пожарную медную каску. Могучий Иевлев, видимо, для дополнительного устрашения врага, выбрал себе немецкую военную каску, Провоторов же взял советскую, а Луцис – авиационный шлем, ради которого он снял очки. Штурман Ларионов натянул танкистский кожаный шлем с поролоновой прокладкой на макушке, а травматолог Марат Андреевич голову вообще ничем не прикрывал, уповая на собственную ловкость.

Броня тоже была самая разнообразная. Луцис по всей одежде сделал небольшие карманы и рассовал в них защитные пластины. У Возгляковых в стеганые пазухи ватных штанов и телогреек были вставлены стальные полосы. Игорь Валерьевич надел настоящую кирасу, отчего стал похож на самовар. У Вырина кожаную куртку покрывала чешуя советских рублей – пошло, видимо, не меньше пятисот монет. Заметив мой заинтересованный взгляд, Гриша пояснил: «С десяти лет на мотоцикл копил, а потом Союз развалился, деньги обесценились, вот хоть теперь от них польза…»

Доспехи Пал Палыча представляли собой искусно соединенные то ли проволокой, то ли шнурками паркетины. Марат Андреевич соорудил длинный, до колен, панцирь из плотного линолеума. Гигант Иевлев носил сооружение, чем-то напоминающее мушкетерский плащ, из одеревеневшей толстой кожи. Сухарев облачился в брезентовую робу с часто нашитыми солдатскими звездчатыми пряжками, а Ларионов укрепил ворсистую шинель грубыми сапожными подошвами. Оглоблин в миру работал дрессировщиком служебных собак и поэтому принес специальный защитный комбинезон, ватные рукава и штанины которого не прокусил бы и крокодил. На Тане была войлочная куртка, сбитая до валеночной твердости. Маргарита Тихоновна надела короткую дубленку, сверху для прочности оклеенную толстой пеньковой веревкой.

Колонтайские читатели все как один практично обрядились в хоккейное снаряжение, с перчатками, наколенниками и щитками на бедрах и голенях, только шлемы у всех были вратарские, с белыми пластиковыми личинами.

Рядом с колонтайцами боевые наряды широнинцев напоминали беспорядочную экипировку зазеркальных Труляля и Траляля, с той разницей, что это зрелище вовсе не выглядело забавным.

К нам подошел расхваленный накануне Гаршенин. Совсем не богатырского вида, носатый, худой и высокий, он очень смахивал на петуха. Сходство усиливали длинные, острые, точно клювы, шипы, торчащие из его сапог спереди и сзади. Такой же клювастой обувью обзавелись и некоторые его бойцы. Вооружены добровольцы были косами, вилами на длинном древке, пожарными баграми, превратившимися в рогатины с длинным острием и крюком. Многие имели маленькие деревянные или плетеные, как лапти, щиты.

Я с обреченным интересом наблюдал за всем этим, пока Маргарита Тихоновна не обратилась ко мне:

– Алексей, а что же вы до сих пор не одеты? Мы же выступаем с минуты на минуту!

Получалось, дядин мотоциклетный шлем и куски протектора – теперь я понимал их прямое назначение – остались в шкафу.

– Мальчики, нет слов… Денис, ты же собирал Алексея?

– Я его спросил, он сказал, что собрался, я и подумал…

– Н-да, накладочка получилась… – Маргарита Тихоновна покачала головой. – Мы не можем выпустить Алексея в таком виде…

Я вздрогнул от нахлынувшей надежды:

– А может, я вас здесь подожду, а? – и запнулся.

На лицах стоящих вокруг читателей промелькнуло удивление.

– Алексей, ты не переживай, – виновато сказал Луцис, – я отдам тебе свое…

– Погоди, Денис, – вмешался Игорь Валерьевич. – Не налезет на Алексея твоя кольчужка. Маловата.

– Ой, ребята, с вами не соскучишься. Сейчас придумаем что-нибудь… – Маргарита Тихоновна подошла к нашим соседям. – Товарищи, миленькие, извините, у нас проблема, у Алексея Вязинцева ни оружия с собой, ни защитной одежды. Выручайте…

Я слышал, заворчали колонтайские «хоккеисты» – мол, это же не баловство, разве можно забывать самые необходимые вещи, в первый раз, что ли, а Маргарита Тихоновна кротко отвечала: «Да, именно, в первый раз».

Колонтайцы нашли матерчатый строительный шлем с подкладкой, пахнущей кислятиной, и две холщовых сумки, внутрь которых вложили небольшие печные противни. Ручки у сумок были довольно длинными, чтобы надевать эти простейшие латы через голову.

Увидев противни, Вырин резко стянул обитую рублями куртку:

– Бери, Алексей, почти твой размер.

Я отказывался, надеясь, что моя трусость хоть отчасти смахивает на благородство:

– Гриша, а сам как будешь? Тебе ведь нужнее!

Но неумолимый Вырин почти силой заставил меня облачиться в тяжелую броню, приговаривая:

– Я уже привык, обойдусь.

В плечах куртка оказалась чуть узковата, и натянувшиеся рукава едва прикрывали запястья, но в целом сидела нормально. Тимофей Степанович пожертвовал свою ушанку. Луцис дал спортивные наколенники и пластиковые щитки для бедер, Мария Антоновна Возглякова – грубые кожаные перчатки, Иевлев прикрепил на мое левое предплечье сделанный из половинки трубы стальной нарукавник.

В качестве оружия я получил дубину, утяжеленную ребристой насадкой, – кажется, это была какая-то деталь, возможно, шестеренка особо крупного механизма.

– Во здорово! – обрадовался моему виду Луцис. – Как Богдан Хмельницкий с булавой.

Я напряг челюсти – в расслабленном состоянии зубы вдруг начали выбивать дробные костяные трели.

– Маргарита Тихоновна, – осторожно спросил я, облизываясь от пересохшего на губах страха, – а откуда вы знаете, что против нас не выйдут люди с ружьями?!

– Исключается. Строжайше запрещено.

– Кто запретил? Терешников?

– Задолго до него… Это правило, неписаный закон.

– А вдруг обманут?

– Там наблюдатели, секунданты, следят, чтоб все честно было, – вмешался Луцис. – Не беспокойся.

– Вот сам подумай, – пробасил Иевлев, – у тебя пистолет, а у меня автомат – какая же это сатисфакция?

– Это уже тир! – пошутил Оглоблин.

– Но есть свои хитрости, – подытожил Сухарев. – Вот, к примеру, – он продемонстрировал подшипник размером с теннисный мяч. – В нем весу больше килограмма, если в голову попадет, мало не покажется.

– Может, я здесь вас подожду? – тихо пробормотал я, уставившись в землю. – Ну, пожалуйста…

Сколько же времени утекло с того момента, а я до сих пор испытываю горчайший стыд за те сбивчивые трусливые слова…

Меня плотным кольцом окружали широнинцы. В их сочувственных сердечных взглядах я не увидел и тени насмешки или осуждения. Раньше так смотрели только родители, когда я, провинившийся дома или в школе, стоял перед ними и не каялся, осознавая, что всякая моя вина ничтожна в сравнении с той любовью и всепрощением, что испытывают ко мне эти люди.

– Время… Алексей, командуйте! – сказала Маргарита Тихоновна.

– А что говорить? – беспомощно спросил я.

– Да все равно… «За мной!» или «Вперед, марш!»…

Я коротко оглядел выстроившийся в колонну отряд. Сестры Возгляковы сжимали лопаты, отличающиеся необычайно длинной остро заточенной штыковой частью. Мария Антоновна оперлась на древко мощного цепа с шипастой, похожей на кабачок, болванкой.

Таня держала самодельную рапиру – до сияния заточенный мощный стальной прут с наваренной латунной гардой. Провоторов, Пал Палыч, Ларионов и Оглоблин положили на плечи длинные пики. Я сразу вспомнил эту праздничную стилизацию, ловко маскирующую оружие под узорный наконечник советского флага, со звездой или серпом и молотом внутри стального пера.

Вырин поправлял перевязь с саперными лопатками, Иевлев сложил ладони на рукояти огромного кузнечного молота, Тимофей Степанович, как странник, закинул мешок-кистень за спину. Кручина проверял, легко ли ходит в ножнах штык. Сухарев поигрывал намотанной на кулак мощной цепью, к звеньям которой были подвешены три тяжелых амбарных замка.

– Ну, давайте же, Алексей, – снова прошелестел голос Маргариты Тихоновны. – Все ждут вашего приказа.

Я откашлялся и, собравшись с духом, сказал:

– Пойдемте, товарищи…

Мне вдруг показалось, что я шагнул в пропасть. Горло захлебнулось холодной пустотой, и падающий, свистящий в ушах мир завертелся вокруг меня, а может, это внутри головы заколотил крыльями черный нетопырь паники.

Я не знал дороги, меня вели Луцис и Маргарита Тихоновна, а за нами двинулся наш отряд из тридцати пяти человек. Мы прошли сквозь кусты и густую тополиную посадку. За ней сразу раскинулось бесконечное дикое поле и сиреневый горизонт. Среди тополей страх метался, как обезумевшая белка, с ветки на ветку, с дурного предчувствия на кошмарное прозрение. На травяном просторе он взлетел и не нашел себе опоры.

Тогда я услышал свои шаги и по-другому увидел сопровождающих меня людей, а сердце перестало биться – или я разучился его слышать и чувствовать. Вдруг почудилось, что я и раньше неоднократно переживал это грозное спокойствие, только вместо схлынувшего страха меня тогда переполняла гордость за тех людей, что идут со мной, за их будущий ратный подвиг…

Вскоре впереди обозначился ощутимый уклон, и мы спустились на дно неглубокой котловины размером с половину футбольного поля. Наш отряд просто ушел под землю. Восходящие на несколько метров стены и высокий бурьян надежно скрыли нас.

На склонах заняли места зрители – около двух сотен. Отдельно расселись наблюдатели – человек десять, среди которых я узнал Терешникова, рядом с ними расположилась охрана.

Противник уже выстроил свой отряд в шашечном порядке. У большинства гореловских были массивные биты, отличающиеся от бейсбольных вкрученными шипами. У некоторых на поясах висели одинаковые черненые мачете, явно фабричного импортного производства. Над строем возвышались копья с плоскими ножевыми наконечниками. Каждый боец был в армейском бронежилете древнего образца и каске, поэтому гореловские смотрелись точно пушкинские морские богатыри, которые «равны, как на подбор».

Едва мы закончили спуск, над котловиной длинной цепью растянулись люди с байдарочными веслами в руках. Впрочем, стальные лопасти с поблескивающей кромкой заточки давали понять, что спортивный агрегат ловко преобразован в оружие. Словно в подтверждение, человек с веслом, видимо для разминки, совершил несколько стремительных гребков, расчленяя лопастями воздух. Можно было догадаться, что произойдет с тем, кто попадет под удар такого весла…

– Помнишь, в Древнем Риме, ликторы, – шепнул Луцис. – Только у них секиры были, а не весла…

– Ликторы? – тревожно переспросил я, будто это имело значение.

– Или секунданты. Эти с веслами тоже наблюдают за порядком. Они вмешиваются, если поединок пошел не по правилам.

Наш отряд растянулся двойной линией, разделенной на три группы. Посередине – широнинская читальня, на правом фланге десять колонтайских бойцов, слева – люди Буркина и Симонян. Особенно мне не понравилось, что я стою в первой шеренге. Казалось, все взгляды прикованы к шкатулке с Книгой.

– А что теперь? – тревожно спросил я стоящего рядом Луциса. – Скоро начнется?

– Когда все поймут, что готовы, – он, как зачарованный, смотрел прямо перед собой.

– Боишься? – неожиданно обратился с другого боку Пал Палыч. – Это потому что Книгу не прочел. У тебя же еще смысла жизни не появилось. А без смысла всегда страшно…

Недавно я слышал от Маргариты Тихоновны похожую мысль, и вот ее на свой лад повторил и Пал Палыч.

– Ты не бойся. Гореловская читальня… – он чуть задумался над характеристикой врага, – вообще чепуха! Они же наемники, а этим все сказано. Пойми, тут нет особой боевой техники или приемчиков мудреных… Точнее, они есть, но это не главное. Изнанка важна, нутро, сердце…

– Вот дядя твой покойный герой был, каких мало, – сказал Тимофей Степанович. Он скинул мешок с плеча, и обтянутый материей шар лежал у его сапога. – Значит, и ты герой. Родство не пропьешь. Понял?

На травяную трибуну поднялся человек с Книгой в руках. Он чуть прокашлялся и звучно прочел:

– «Серебряный плес».

– О, как гуманно в этот раз, – я услышал саркастичный голос Маргариты Тихоновны. – Видимо, специально для гореловской читальни. Подарок от Шульги.

– Нервничает лагерник, – расслабленно заметил Луцис. – Не уверен что ли в своих, – он посмотрел на меня. – Присаживайся, Алексей, у нас теперь часа три в запасе, не меньше. Будем слушать…

– Ну, и слава Богу, – перекрестился Марат Андреевич, – уже легче. – Он ободряюще подмигнул: – Книга Терпения. Живем, Алексей.

– Что за Книга, зачем? – облегченно спросил я.

– Нужно… – Тимофей Степанович выставил в сторону трибуны усиленное ладонью ухо.

Чтец точно сорвался с цепи и припустил дробной пономарской скороговоркой: «Апрель начался вихрями и морозами. А потом вдруг сдалась зима. Еще несколько дней назад не видно было в поле ни клочка земли, торчали лишь вытаявшие в сугробах кустики, как вдруг на южном склоне осенняя пахота показалась, а там грачи вышагивают. Когда прилетели?»…

Слушал я невнимательно, больше погруженный в свои переживания. Торопящийся монотонный голос чтеца вначале раздражал, а затем убаюкал, точно перестук вагонных колес.

«Серебряный плес» был невнятным лирическим повествованием. По тексту, из весны в осень двигались две сомнамбулические фигуры: лесовод, влюбленный в природу, и его маленький сын, перед которым постепенно открывались поэтические красоты родного края. На пути отца и сына встречались различные люди, простые советские труженики, и у каждого была своя история для мальчика. Кульминацией повести была долгая занудная сцена, когда дети помогали старшим метать стог: как подвозили копны, укладывали их, вывершивали, правили граблями, прижимали жердинами…

Чтец закрыл Книгу, и я вдруг увидел, что ночь сделалась светлой, с молочного цвета луной и белыми, похожими на шрамы, звездами.

Наши поднимались. Тимофей Степанович украдкой кольнул шилом дряблую кисть, удовлетворенно кивнул, слизнув выступившую каплю крови.

Маргарита Тихоновна потянула меня за рукав:

– Алексей… Все вперед побегут, а вы на месте стойте. О вас помнят, и если что – в беде не оставят. Вон, – она оглянулась, выбирая, – Аннушка вас посторожит, с ней не страшно… – Она поманила ее рукой. – Анюта, последишь за Алексеем? Хорошо?

Анна Возглякова прикрыла меня мощным плечом, и я почувствовал себя несколько уверенней.

Тем временем Маргарита Тихоновна уже на левом фланге совещалась с симоняновским Гаршениным, тот соглашался, поглаживая окованное железными полосами косовище.

– Алексей, – зашептал мне на ухо травматолог Дежнев, – то, что Маргарита Тихоновна сказала, это все правильно… – он замялся. – Но вдруг ситуация сложится не так, то, ради Бога, не стойте засватанным, а двигайтесь, увертывайтесь… Если бьете – не следите за ударом. Попали, не попали – не важно. Главное: постоянное движение… – он вытащил шашку. – Я постараюсь не выпускать вас из виду.

Анна, сжимая в грубых толстых пальцах черенок лопаты, вдруг обратилась ко мне:

– Я спросить хотела, – голос у нее оказался очень низкий и густой, – вы же в институте учились, да? Был у вас такой предмет – психология? Был? О! Объясните мне ситуацию. Давно еще, классе в пятом, я посадила березку в школьном саду. И вдруг одному мальчишке понадобился прут – мож, в лошадь играть. Ну он и стал отламывать его от моей березы, а она сама еще как прутик, тонкая, почти всю выломал. Я кричу ему: «А ну, не трожь!», – а он мне: «Подумаешь, одна веточка, ничего не случится с твоей березой». Я ему: «А если каждый будет отламывать по веточке, что тогда?» Мальчишка вдруг заплакал и убежал… – Анна наморщила лоб, и пальцы ее сильнее охватили черенок. – Вот чего он заплакал, а? Я же не обидела его, не ударила. Может, вы знаете? – Она внимательно уставилась на меня, поправляя платок.

В прошлой жизни я наверняка бы осмеял в душе это простодушие, а наружу выдал бы что-нибудь гнусно-снисходительное: «Мне бы, милая, да твои проблемы…»

Я-то понимал, почему Анна завела рассказ о поломанной березке. Ее по-своему впечатлила прочитанная Книга Терпения с бесконечными описаниями природы. Анна хотела лишь поговорить о высоком, а выше Громова не было ничего. История о березке показалась ей вполне достойным пропуском в те заоблачные сферы, где, вероятно, подобные мне умники философствуют о чем-то благородном и возвышенном.

Пока я подбирал деликатные слова: «Я плохо учил психологию», – все началось.


КНИГА | Библиотекарь | САТИСФАКЦИЯ