Вдруг подобрело темное море,

Ласточки в гнезда свои вернулись,

И сделалась красной земля от маков,

И весело стало опять на взморье.

За ночь одну наступило лето, —

Так мы весны и не видали.

И я совсем перестала бояться,

Что новая доля минет.

А вечером в Вербную субботу,

Из церкви придя, я сестре сказала:

«На тебе свечку мою и четки,

Библию нашу дома оставлю.

Через неделю настанет Пасха,

И мне давно пора собираться, —

Верно, царевич уже в дороге,

Морем за мной он сюда приедет».

Молча сестра на слова дивилась,

Только вздохнула, – помнила, верно,

Речи цыганкины у пещеры.

«Он привезет тебе ожерелье

И с голубыми камнями кольца?»

«Нет, – я сказала, – мы не знаем,

Какой он подарок мне готовит».

Были мы с сестрой однолетки

И так друг на друга похожи,

Что маленьких нас различала

Только по родинкам наша мама.

С детства сестра ходить не умела,

Как восковая кукла, лежала;

Ни на кого она не сердилась

И вышивала плащаницу,

Бредила даже во сне работой;

Слышала я, как она шептала:

«Плащ Богородицы будет синим…

Боже, апостолу Иоанну

Жемчужин для слез достать мне негде…»

Дворик зарос лебедой и мятой,

Ослик щипал траву у калитки,

И на соломенном длинном кресле

Лена лежала, раскинув руки,

Все о работе своей скучала, —

В праздник такой грешно трудиться.

И приносил к нам соленый ветер

Из Херсонеса звон пасхальный.

Каждый удар отдавался в сердце,

С кровью по жилам растекался.

«Леночка, – я сестре сказала, —

Я ухожу сейчас на берег.

Если царевич за мной приедет,

Ты объясни ему дорогу.

Пусть он меня в степи нагонит:

Хочется на море мне сегодня».

«Где же ты песенку услыхала,

Ту, что царевича приманит? —

Глаза приоткрыв, сестра спросила. —

В городе ты совсем не бываешь,

А здесь поют не такие песни».

К самому уху ее склонившись,

Я прошептала: «Знаешь, Лена,

Ведь я сама придумала песню,

Лучше которой нет на свете».

И не поверила мне и долго,

Долго с упреком она молчала.