на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



Гл. 23

Он лежал на поросшем деревьями гребне холма к западу от Найтала, и нагретые камни врезались в живот и бедра. Прямо перед ним над узкой долиной дрожжал раскаленный воздух. В сухой траве стрекотала саранча; и стоило кому-то пошевелиться, как раздавался треск веток и хруст листьев. Вместе с ним пошли двадцать два человека: самому молодому исполнилось пятнадцать, самым пожилым был седеющий близнец. Они притаились на корточках прямо за гребнем, и каждый сжимал в руке топор, мотыгу или заостренную палку. Они были его маленькой армией, а он — их главнокомандующим. Он подумал о своих рваных брюках, башмаках с прохудившимися носами и заношенной до дыр рубашке; может, какому-то офицеру Тринадцатого полка и довелось сражаться хуже одетым, но он в этом сомневался. Рядом лежала винтовка.

Он посмотрел на солнце. Еще четверть часа и можно выступать. Каждый из его людей казался сосредоточенным, но все вместе они выглядели встревоженными и неуверенными в себе. Свою задачу он представлял четко, и хотел бы только знать этих людей хуже. Или чтобы они были профессиональными военными. Погибнуть мог любой, но он думал о жене старосты и ее начищенных до блеска кухонных котелках; профессионалу незачем думать о таких вещах. Он в последний раз принялся оценивать свой замысел, стараясь делать это как можно беспристрастнее.

Они вышли из Чалисгона на рассвете, и, пробравшись цепочкой по звериным тропам, к семи выщли на гребень Хребта. Через пять минут из леса появился Пиру на повозке вместе с Робином, и присоединился к ним. Они расположились в самом верху склона, заросшего копьевидной травой с разбросанными тут и там рыжеватыми булыжниками. Кое-где попадались большие раскидистые дубы и сальвы,[117] и заросли кустарника. Меньше чем в миле от них с другой стороны долины снова начинался откос, густо покрытый лесом и поднимавшийся к холмистым предгорьям Синдхии. С севера на юг по глубокому, высотой футов в двести ущелью, вился поток Найтал; и в самом низу, там, где долина расширялась, перед тем как горы сходились снова, правивший в прошлом столетии Раван построил плотину.

Глядя на нее с гребня холма, он прикинул, что в центре она достигала тридцати футов в высоту. Там в свое время была запруда, и, похоже, деревянный ворот, чтобы контролировать ход воды. Дальний конец плотины упирался в крутой склон. На ближнем конце она вилась по откосу, становясь все ниже и ниже, пока через сотню ярдов не сходила вровень с землей. На самой вершине, там, где некогда был ворот, плотина была двадцати футов в ширину, но, по мере спуска вниз, ее скосы становились почти в два раза шире. Чем более пологим делался склон, тем больше расползалась плотина, как будто некогда раджа распорядился, чтобы на каждые сто ее футов было потрачено одно и то же количество трехфутовых блоков рыжего гранита; и она все расширялась и расширялась, чтобы у озера превратиться в просторную дорогу. Здесь раджа посадил тенистые деревья, и поставил беседки, храмики и еще какие-то здания, назначения которых Родни не понимал. В те времена прямо от запруды отходили оросительные каналы, и оставшиеся от них извивы еще можно было заметить ниже по склону. Он подумал, не были ли они проложены в последнюю очередь, так что процветание земледельцев стало нечаянным следствием стремления их владыки создать для себя райский сад?

Город Найтал когда-то располагался вверх по течению, по правую руку от него. Должно быть, женщины спускались к вновь созданному озеру, чтобы постирать одежду. На опушке джунглей паслись стада, поля вниз по склону приносили богатые урожаи, и весь день над долиной стоял людской гомон. Озеро должно было достигать двух миль в длину и трех четвертей мили в ширину, и по вечерам над ним висел полупрозрачный покров древесного дыма. Когда раджа прибывал вместе со всем двором, на гобелене появлялись иные очертания; деревенские жители бросали работу, чтобы поглазеть, как княжеские соколы охотятся на уток и цапель, и были счастливы от того, что им дозволено лицезреть это великолепие.

Раджа правил в мире; его внук растратил все свои силы в отчаянной схватке за выживание с Тигровым княжеством, Лалкотом. Найтал вымер; ворот сломался, запорные створы исчезли. Под натиском ста пятидесяти муссонов сотни гранитных блоков были выбиты со своих мест и теперь их обломки усеивали долину на мили вниз по течению. По мере того, как город ветшал, обитатели раскалывали другие блоки на куски и использовали для починки своих домов и коровников. И дома, и коровники давно обрушились, и квадратная плитка устилала те места, где они стояли. Над высокими зарослями коричневого тростника, которые некогда были озером, стоял жалобный звон полосатых москитов и огромных слепней. С июля по ноябрь заросли преврашались в болото, но сейчас это был высохший и пропахший кислой вонью пустырь, на котором то тут, то там среди тростника обнаруживались черные лужицы, и сквозь который прокладывал себе путь незаметный ручеек. Его населяли цапли разных видов и рисовые воробьи,[118] а у дальнего конца жила пара журавлей.[119] Днем в потайных проходах вспыхивало яркое оперение зимородков; а по ночам из джунглей приходили тигры, напиться воды у подножия плотины.

В половине восьмого он и Пиру поползли вниз по склону на рекогносцировку. Из укрытия они увидели, что в одной из беседок, стоявших на плотине, среди груды грязных мешков, сваленных в кучу винтовок, свернутых походных коек и кухонной утвари, расположился десяток солдат. Один из солдат, по всей видимости, часовой, устроившись под деревом, наигрывал что-то на бамбуковой флейте. Родни решил, что запасы амуниции хранятся в одном из соседних зданий, крыша которого, как он заметил, была недавно подправлена при помощи деревянных планок и холста. Он пробрался обратно на гребень холма, Пиру следом за ним, и составил план.

Повозка стояла среди деревьев в неглубокой лощине. Внутри отдыхала Кэролайн; снаружи миссис Хэтч пыталась утихомирить Робина. Он подошел и резко распорядился, чтобы два человека отогнали повозку к выходу из долины, и ждали у реки, пока он не вернется.

Кэролайн улыбнулась ему дрожащей жизнерадостной улыбкой и сказала:

— Не беспокойся, Родни. Я прослежу, чтобы он попал в Гондвару. Что бы не случилось.

Он посмотрел на нее, повернулся на каблуках, и широким шагом взбежал вверх по склону, на гребень. У него оставалось еще несколько часов, чтобы вспоминать ее лицо.

Чтобы нападение, предпринятое необученными деревенскими жителями, удалось, оно должно было быть простым; и ему не понадобилось и пятнадцати минут, чтобы придумать план. Пиру подкрадется к часовому и убьет его; после чего они все вместе, во главе с Родни, обрушатся на остальных солдат и обезаружат их. Чтобы оказаться в нужном месте, Пиру надо будет далеко обойти плотину, перебраться через ручей, и выйти к беседке с противоположной стороны, через пересохшее болото. Он нападет на часового через час после полудня, когда все солдаты будут спать. Тростник, разрушенная опора плотины, деревья и дома обеспечат ему надежное укрытие; ему надо только вести себя как можно тише.

К этому моменту Родни со своими людьми будет у подножия холма, и они постараются подобраться как можно ближе к мощеной дороге. Когда они увидят, что Пиру напал на часового, или когда поднимается тревога, они все разом ринутся вперед, чтобы одолеть солдат числом. Если все пойдет как задумано, у них будет три или четыре часа, чтобы разрушить склады и уничтожить пушки прежде, чем на пыльной дороге появится войско рани. Он бы предпочел напасть в темноте, но не было времени. Войско рани появится к закату, и после этого любая попытка станет безнадежной.

Таков был его план, и пока что все шло гладко. Время перевалило за полдень, Пиру давно исчез, и долина дремала в духоте. Родни еще раз вглянул на солнце и прошептал старику-близнецу.

— Все готовы?

— Да.

— Растянитесь в цепочку и следуйте за мной, как я вас учил. Когда я останавлюсь, замрите, и, Бога ради, чтобы никто не вздумал шуметь!

— Бахут аччха![120]

Стоило им пошевелиться, среди деревьев раскричалась пара длиннохвостых зеленых попугаев. Потом склон снова затих, купаясь в ленивом жаре полуденного солнца. Люди медленно двигались вперед — сначала те, что слева, потом справа, потом те, что посредине, и снова те, что справа; по два или три человека зараз. Через двадцать минут они достигли подножия гребня, пересекли дорогу и поравнялись с вершиной плотины. На фоне окруженного лесом болота выступили силуэты заброшенных строений. Часовой сидел под деревом, повернувшись к ним боком. Родни торопливо провел своих людей вокруг слишком открытого участка. Еще две минуты, и они затаились в сорока ярдах от плотины в густом подлеске из колючих зарослей кустарниковой акации,[121] рядом с извивающимися следами старого оросительного канала.

Долина была полна бессмысленных полуденных звуков. Впереди, на деревьях за болотом, с шумом прыгали обезьяны. Справа позади, где некогда стоял город, пробиралось через джунгли какое-то большое животное; пронзительно завопил павлин, маленькая коричневая с белым антилопа выглянула из-под лиственного покрова, тряхнула рожками и побежала вверх по пустынному склону. Может, их напугал медведь; или даже тигр — но антилопа не выглядела слишком уж встревоженной. Кабан — павлин зря поднял тревогу; боров выбрался из зарослей и принюхался к воздуху; его стадо появилось следом — три молодые свиньи и целый выводок поросят. Они принялись рыться в камнях под тощим стволом акации, высунувшей ветки из джунглей наружу. Высоко стоявшее в небе солнце незаметно сдвинулось с места. Противоположный склон густо порос высокими стройными стволами сальвы; в сухой сезон, когда все остальные деревья жухли и облетали, темно-зеленые колонны сальвы высились, как в соборе. И теперь, в самую жаркую неделю в году, они вновь творили свое чудо — выбрасывали свежие листья, ослепляющие яркостью молодой зелени.

Плотина заслоняла обзор, и он не видел, что происходит на болоте, но рисовые воробьи продолжали скакать и вспархивать среди тростника. Пиру должен быть где-то поблизости. У его людей были напряженные лица, а глаза бегали из стороны в сторону. Он шепотом велел им успокоиться и улыбнулся.

Лимонно-желтый мундир часового был расстегнут и винтовка лежала на земле рядом с ним. Он тихо напевал себе под нос, прерываясь, чтобы затянуться сигаретой. Запах табака медленно поднимался вверх по склону, оскверняя чистый раскаленный воздух джунглей.

Хотя Родни не сводил глаз с часового, какое-то мгновение он не мог понять — ему почудилось или у дальнего края дороги действительно показалась голова. Он неторопливо изучал ничего не выражающее лицо Пиру, отмечая, как тот шарит вокруг глазами и как, извиваясь, словно змея, перекатывается через край и пробирается все выше. Вверх по дороге, по плоскому булыжнику, прямо к дереву, под которым сидел часовой. По телу прошла нервная судорога от облегчения:

— Приготовиться!

Он снова наблюдал за спектаклем, тем же спектаклем, что видел, сидя в повозке у Обезьяньего колодца. Там перед ним был театр теней, в котором бездна смерти и жестокости свелась к двум измерениям, и оттого он был страшнее. Но все-таки часовой был совсем молодым человеком, напевавшим приятную мелодию.

Пиру достиг дерева, подобрался, вытащил из-за пояса черный шелковый платок и без остановки, одним движением обогнул ствол. Без всякого перехода черный шелк обвился хлыстом, и пение оборвалось. Пиру уперся правой ногой в спину солдата, и откинулся назад, растянув платок в узкую полоску.

Родни ждал, пока лицо солдата не почернело. Он вскочил на ноги:

— Вперед!

Его люди с нестройным криком бросились к плотине, размахивая топорами, мотыгами и палками. Родни бежал во главе. Все получилось; он застал их врасплох. Он вскарабкался наверх по гранитным плитам, и увидел, как солдаты выбираются из домов и оглядываются по сторонам, с заспанными глазами и изумленно открытыми ртами.

Серебряный гуру отливающим пятнистыми бликами призраком выступил из тени дома и протянул руки. Родни услышал, как его люди вскрикнули, и почувствовал, как они замедлили шаг. Серебряный гуру мягко произнес:

— Остановитесь!

Родни прорычал «Бегите!», схватил винтовку, выстрелил — и промахнулся. Он остался в одиночестве — все его люди застыли на месте. Он побежал, примериваясь штыком. Но три солдата уже пришли в себя, и их винтовки были нацелены прямо на него.

Серебряный гуру снова сказал:

— Остановитесь!

Он остановился и опустил штык. Все было кончено. Все закончилось в тот момент, когда жители Чалисгона заколебались. Успех всего его плана зависел от одного единственного мгновения, и это мгновение было потеряно. До гуру ему не добраться — прежде три солдата успеют его пристрелить. На свет выбирались все новые и новые, и перепуганными руками нащупывали курки. Слава Серебряного гуру защищала эту кучу развалин лучше, чем все солдаты, вместе взятые. Родни невольно задумался, как долго гуру был здесь, и зачем вообще явился.

Он мрачно стоял, прижимая к себе разряженную винтовку. Гуру велел бросить оружие, и он с грохотом уронил ее на камни. Что они сделают с его людьми? Ради них ему придется сражаться — надо как-то отвлечь солдат, чтобы хоть кто-то успел скрыться. Краем глаза он прикинул расстояние до ближайшего солдата. Жители Чалисгона бестолково сгрудились у обочины дороги.

Гуру поднял серебряную руку, и, обратив ее ладонью к ним, ласково сказал:

— Вы — верные люди, и будете вознаграждены за это. Ни вы, ни ваша деревня не пострадают. Даю вам слово, а вы знаете, кто я такой. Я — Серебряный гуру из Бховани. Спокойно ступайте по домам. И будьте также верны своей Рани, которая, как и вы — индианка, как вы были верны этому англичанину.

Родни холодно изучал его. Гуру был предателем, и за это должен был умереть, но в людях он разбирался. Может, он и на самом деле думал то, что говорил. Если бы все остальные вожди Мятежа были похожи на него, простые люди еще могли бы выступить против англичан. Но, если хотя бы некоторые из них походили на него, Индии вообще не нужны были бы англичане, и Достопочтенная Ост-Индская компания все еще занималась бы торговлей, с чего некогда она начинала. Теперь это не имело значения. Спор о том, на чьей стороне правда, был утоплен в крови; и слова вновь обретут смысл только тогда, когда кровопролитие закончится.

Деревенские жители побрели прочь. Старый близнец, проходя мимо, обернулся и бросил на Родни отчаянный взгляд, смесь стыда, гнева и смирения. Какой-то солдат наткнулся на труп часового и яростно вскрикнул. Другой выбежал вперед и поднял винтовку, чтобы выстрелить в деревенских жителей, уныло тащившись по тропе в сторону Чалисгона. Родни внезапно осознал, что и солдаты, и Гуру думают, что часового убил кто-то из его людей. Пиру бесследно исчез.

Серебряный гуру резко скомандовал:

— Не стрелять! Они вели себя как храбрецы.

Он добавил, повернувшись к хавилдару:

— Будет правильно, если ты выставишь нового часового. И отряди еще одного, следить за сахибом. Пойдемте со мной, капитан. Посидим в тени и подождем, пока подойдет войско.

Он пересек дорогу, и, согнув ноги в коленях и выпрямив спину, опустился в позе лотоса на обочину. Он сидел спиной к болоту и лицом к двум заброшенным храмам, в которых хранились пушки. Глянув через плечо, Родни убедился, что орудия приведены в полную готовность; в каждом храме стояли по четыре двенадцатифунтовых пушки, окруженные бочонками и ящиками. Он выругался про себя, но один солдат стоял прямо за спиной, а остальные не сводили с него глаз, и он ничего не мог сделать. Он устроился как можно ближе к Гуру, который отодвинулся и сказал, насмешливо поблескивая серыми глазами:

— Сядьте подальше, будьте любезны. Я знаю, вы — человек очень решительный. Но не пытайтесь бежать. Никто не причинит вам вреда. Когда появится рани, вы покажете нам, где прячутся ваш сын и все остальные, и мы отошлем вас обратно в Кишанпур, где вы будете в безопасности в крепости. Вам и так сильно досталось. Оставайтесь в Кишанпуре, пока в Индии не настанет мир. Тогда мы дадим вам охрану, чтобы добраться до моря. Вы сможете отплыть к Англию — если к тому моменту сами не решите остаться.

Он выглядел более человечным и примиренным, чем раньше. Он смотрел на Родни или на деревья, а не сквозь них в невообразимую даль. Мудрец перестал думать, ищущущий обрел дорогу. Дух, стремившийся отделить зло от добра, оказался всего лишь человеком, сделавшим все, что в его силах, и когда все решения были приняты, его подхватил водоворот событий.

Теперь Родни верил, что Притви Чанд говорил правду, и что рани не виновна в резне пленников в Кишанпуре. Но кто сможет удержать девана? В этот самый момент он может плести заговор, чтобы свергнуть рани. И если это ему удастся — что тогда? Кэролайн, Робин и миссис Хэтч будут в большей безопасности, пытаясь добраться до Гондвары. Пиру уже где-то на пути к ним. Он поможет им найти дорогу. Там они будут в безопасности, потому что мятеж непременно будет подавлен. Непременно. Непременно. Сэр Гектор вряд ли поверит Кэролайн, если она заявит, что его туземные полки замыслили измену. Будет еще одна резня, и никто не может рассчитывать спастись три раза подряд.

Серебряный гуру сказал, упорно продолжая говорить на хинди:

— Компания потеряет Индию при Гондваре, и это только справедливо. Вы родились в Индии, и вся ваша жизнь, и служба связаны с ней; но вы еще и англичанин, а англичане верят в свободу — для самих себя. Понравилось бы вам, если бы дома, в Англии, вами управляла Индийская компания предприимчивых торговцев?

— Компания не потеряет Индию, — холодно ответил Родни. — И, даже если это случится, неужели вы думаете, что туземцы в состоянии управлять собой и защищать себя сами? Наступит хаос, и начнутся яростные схватки между раджами, жаждущими власти. Теперь я понимаю, почему Рани так хотела, чтобы я командовал ее армией. И кто пострадает от этого больше всего? Простые люди. И потом — не забывайте про Россию!

— Может, и так. Но если страна научилась, как сбросить гнет одной шайки иностранцев, она сможет сделать это и во второй раз. Хватит об этом. Почему вы не скажете мне, где спрятан ваш сын? Вы не доверяете девану? Он под надежным присмотром. Вы знаете, что рани на следующий день велела вынуть ему глаз?

Родни спокойно ответил:

— По сравнению с вами деван — вполне достойный джентльмен. В Англии не так часто появляются предатели, но, — он посмотрел на неожиданно смягчившееся лицо перед собой, — вы — один из самых гнусных за всю ее историю. Вы же англичанин. Как вам только пришло в голову, что мы можем проиграть эту войну, или мятеж, или восстание, или как вы его там называете? Как вы могли такое подумать? Я еще как-то могу понять, что все, что вам довелось пережить, расстроило ваш рассудок, и вы пустились строить козни против собственной страны. Но я не могу понять, с чего вы решили, что мы проиграем, несмотря на весь перевес в силах. Так думают только иностранцы. И не воображайте, что о вас забудут, когда настанет время расплаты. Мы повесим вас в Бховани на вашем собственном дереве, и поколения английских детей будут заучивать ваше имя, как имя самого низкого подонка, какой когда-либо рождался в Англии.

Глаза гуру затуманились и он перевел взгляд с Родни на слепящий желтым блеском склон. Он сказал:

— Вы прятались там, среди кустов акации? Отличная мысль. Там часто устраивают засаду леопарды. В этот раз это был английский леопард, а? Я смотрел в другую сторону, на север, а то бы я вас заметил.

Он перешел на английский, и стоявший за спиной Родни солдат, заслышав непонятную речь, изумленно переступил с ноги на ногу.

— Замечательный вы народ, англичане. Вы допускаете, что англичанин может стать предателем, если он немного не в себе. Но если он думает, что Англия может проиграть войну, он слишком сумасшедший, чтобы быть англичанином. Что ж, вы правы, а я не сумасшедший. В моей стране дети будут заучивать мое имя — имя человека, который в дальних краях бился за их будущее.

— Так как вас зовут? — мрачно спросил Родни. — Хотелось бы мне знать… Впрочем, мы всегда можем справиться в старых списках вашего полка.

— Меня зовут Донегал Шон Шонесси.[122]

Серые глаза вновь смотрели на него, и в них читалась глубокая симпатия. Серые, но не как Северное Море, а как Ирландский пролив. Мрак, окутывавший рассудок Родни, рассеялся. Когда бы он не думал о гуру, его измена пятнала и его, и остальных англичан в Индии своей мерзостью. Но гуру солгал в храме о незаконном провозе оружия, и солгал, когда заявил, что он — англичанин. Родни облегченно вздохнул: во время холеры он увидел истинную миссис Хэтч, а во время поражения — истинного гуру. Это был не предатель, а враг — ирландский паренек, которого голод толкнул взять королевский шиллинг[123] и надеть красный мундир, чтобы подвергнуться порке и покрыться серебром в жарких объятиях Индии. Понадобились мили бесконечных расскаленных дорог и девятнадцать лет под пипалом, чтобы его любовь к свободе полностью созрела и была готова принести плоды.

Прокаженный из Бховани поглядел ему прямо в глаза:

— Вы были младенцем, капитан Сэвидж. Теперь вы повзрослели, и еще повзрослеете. Однажды я сказал рани, что восстание, которое мы замыслили, принесет только разрушение и неутолимую ненависть. Это было во время самой первой встречи, после того, как с востока пришла весть о том, что готовится. Я сказал, что хотя мы и заявляем, что отстаиваем великие идеалы — родину, веру и свободу — на самом деле нами двигают совсем иные мотивы. Ею — зависть, потому что англичане преуспели и принесли мир туда, куда она и ей подобные приносили только войну. Деваном — жажда мести и похоть. Ему нужны женщины, связанные так, чтобы они не могли отвернуть лицо, когда он берет их. Мною — ненависть, ненависть к Англии, а это вовсе не то же самое, что любовь к Ирландии. По-настоящему честным был только купец из Калькутты. Ему нужны были деньги, и он так и говорил… Но о купце вы не знаете?

— Не знал … тогда.

— Понимаю. Мне стало страшно. Я сказал, что наши руки недостаточно чисты. Мы недостаточно велики для того, что задумали. Ни один из нас.

Он вздохнул.

— Тут есть и ваша вина. Вы, англичане, слишком горды, слишком неприступны. Вы мечтаете о том, чтобы ваша страна правила миром. Только случайно, по ошибке, все, что вы сделали для Индии, все эти добрые дела, обернулись против вас. Во время той встречи рани вдруг воскликнула: «И тогда Индия станет свободной, великой, богатой — и единой!» И все отшатнулись от нее. А вы бы поддержали. Это было печальное зрелище. Это и сейчас печальное зрелище. Разрушение и неутолимая ненависть, сказал я. В основном так и будет. Но теперь я знаю, что в некоторых местах, среди некоторых людей родилась та самая любовь, которую я тщетно искал среди множества богов. Тогда я был холоден; теперь я горяч.[124] Любовь существует, самая разная любовь: ваша, мисс Лэнгфорд, сипаев, которые бросились за вами в тюрьму — да, я слышал об этом, жителей Чалисгона. Любовь рани. Бедняжка, она об этом никогда не задумывалась.

Серебряные руки лежали вдоль туловища. Над ним сплетались в причудливый узор ветви смоковницы, отбрасывая на кожу тень. Позади неподвижно замерли тростники.

— Вы были правы и в другом. Мы проиграем. Но для меня нет иного пути. Знаете, что такое трагедия? Неизбежность, и больше ничего. Я прожил жизнь, пытаясь любить, но уже долгие годы я знаю, что умру, пытаясь ненавидеть. Место, где человек родился и сочетание звезд определяют его дорогу, и он должен идти по ней, даже если знает, что в конце его с распростертыми объятиями поджидает Сатана. Когда кровь будет смыта, а мертвые похоронены, загляните в собственную душу. Вы достигли предела своих мучений и миновали его. Ради милосердного Господа нашего Иисуса Христа, вспомните меня и постарайтесь понять.

Родни почувствовал, как на глазах проступают слезы. Он прошептал:

— Я буду помнить. Простите, что я так думал о вас. Но у меня тоже есть дорога, по которой я должен идти. Женщин и дети, которых убили в Бховани, погибли по вашей вине. Виновник — вы, а не сипаи. И вы виновны во много худшем. Вы отравили чудесное доверие, и оно исчезло. Теперь я понимаю, что оно было не самым лучшим, но оно было! Понадобится много времени, чтобы оно появилось снова. И ничего уже не будет, как раньше. То, в чем вы виноваты передо мной, я вам прощаю. Но я верю в закон, и сделаю все, что в моих силах, чтобы вас судили.

Серебряный гуру улыбнулся с бесконечной печалью, и сказал:

— И на виселице я повторю то же самое. Меня услышит только палач, но говорить я буду с каждым индийцем, и каждым англичанином, с солдатами, купцами, земледельцами и правителями, и особенно с тобой, который нашел в себе силы подняться над званием, расой и кастой. Я скажу: «И я, пленник Божий, умоляю вас — будьте верны тому уделу, к которому вы призваны; будьте кротки, и смиренны, и долготерпеливы, и воздавайте ближнему любовью; и храните единение духовное между…».

Полоска черного шелка перехватила ему горло, над плечом мелькнуло лицо Пиру, и оба исчезли. Были слышны только гулкие удары тел о каменные глыбы.

Родни приподнялся. Все инстинкты толкали его вперед, разорвать захват душителя, спасти Гуру от ничего не выражающих глаз на плоском лице. Но, когда его мышцы уже напряглись для рывка, он увидел Кэролайн, умирающую от голода в джунглях, и вместо этого резко отпрыгнул назад. Его башмаки ударили стоявшего за спиной солдата прямо в живот, и тот упал, с застывшим на лице выражением суеверного ужаса. Родни изо всех сил ударил его головой о камни и схватил винтовку. Остальные заметили, что происходит, и бросились к нему. Он упал на одно колено и выстрелил. Бежавший слева хавилдар поперхнулся и закачался, остальные заметались в поисках укрытия. Над головой засвистели пули; Родни перескочил через край плотины и широкими прыжками помчался вниз по склону.

Гуру лежал лицом вниз в лужице вонючей воды. Пиру, из носа у которого бежала кровь, склонился над ним. Завидев Родни, он ослабил шелковую петлю и рубанул ребром правой ладони. Резкий удар пришелся прямо под ухо Гуру, и его шея хрустнула. Пиру рванул за длинные волосы, выворачивая шею под неестественным углом. Потом коротко рассмеялся, и, опережая Родни, бросился в тростники.

Через мгновение они скрылись из виду. Пули летели следом и со свистом рикошетили от пересохщей земли. Из зарослей выпорхнули рисовые воробьи и, заливаясь щебетом, принялись кружиться над тростником. Недовольно загалдели тростниковые птички,[125] журавли тяжело замахали крыльями и поднялись в воздух. Через минуту стрельба затихла, и Родни с Пиру, раздвигая высокие стебли тростника и пробираясь через лужи, услышали гулкий топот бегущих по склону плотины солдат. Потом до них донесся завывающий вопль:

— Он мертв! Он мертв!


Гл. 22 | Ночные гоцы | Гл. 24