Глава 19

КАЖДОМУ – СВОЕ

Как-то уж так повелось, что все влиятельные люди строят себе дома за городом, на природе. Тот, кто всю жизнь провел в деревне и по горло сыт ее унылыми прелестями, рвется в город. А тот, кому надоел асфальт, ряды каменных домов, пыль и шум, наоборот, стремятся за город и обустраиваются там в меру своих финансовых возможностей.

Партийные боссы, высокопоставленные чиновники, состоятельные предприниматели, удачливые жулики, а также криминальные авторитеты – все они, как только у них появляется достаточное количество денег, строят себе загородные виллы и живут там, наслаждаясь свежим воздухом, пением птичек и прочими пасторальными вибрациями.

Яков Михайлович Тягайло, он же Тягач, пожилой, но еще крепкий мужик, криминальный авторитет, к мнению которого прислушивался даже городской смотрящий, не был исключением из общего правила и давно уже обзавелся фазендой, поскольку любил подчеркивать свою старорежимность, которую считал признаком солидности и основательности. Он не признавал всяких там новомодных офисов и практически безвылазно сидел в своей, как он выражался, берлоге, выбираясь из нее только в случае крайней необходимости. Оттуда и делами руководил.

Берлога была под стать хозяину.

Еще в конце восьмидесятых, как только представилась легальная возможность, Тягач отхватил себе участок соток в восемьдесят в Парголове, прямо у Шуваловского парка. До Тягача там тихо бедствовал какой-то полуразвалившийся Дом культуры, который Тягач приватизировал и тут же снес под корень. Потом к участку были приплюсованы еще соток пятьдесят за счет соседей из числа местных аборигенов, страшно обрадовавшихся тому, что их переселили из старых бревенчатых домов без водопровода и канализации в отдельные двухкомнатные хрущевки где-то под Гореловом. О реальной цене своих участков аборигены, понятное дело, и не задумывались.

Обосновался Тягач в трехэтажной доминекрепости с узкими, как бойницы, окнами. Меблировка соответствовала: всюду ковры, хрустальные люстры, резные буфеты и горки из красного дерева, глубокие удобные кресла, диваны с валиками, торшеры. По стенам были развешаны сверкающие начищенной медью барометры, лосиные рога, жанровые картины художниковпередвижников. Переднюю украшало чучело медведя, заваленного когда-то лично Тягачом на охоте.

Кроме домины-крепости, на участке имелись также баня, пруд с карасями и разнообразные хозяйственные постройки, крепкие и приземистые. Излишеств не наблюдалось, разве что пара застекленных теплиц с подогревом, предназначенных для бесперебойной поставки на стол свежих и экологически чистых овощей, да тир в подвале, который правильнее было бы назвать бункером и в котором Тягач любил побаловаться на досуге стрельбой из охотничьей двустволки-вертикалки «зауэр» образца 1956 года и двадцатизарядного пистолета «маузер К-96». Никаких других видов стрелкового оружия он не признавал и относился к ним с презрением.

Двухметровый кирпичный забор с установленными по периметру камерами видеонаблюдения и с десяток неприметных охранников, по внешнему виду ничем не отличающихся от стандартных окрестных мужичков, надежно оберегали покой хозяина. Соседи из числа простых парголовских аборигенов даже не догадывались, чем на самом деле занимается Тягач, и считали его кем-то вроде среднего ранга партийного или хозяйственного руководителя советских времен на пенсии.

Тягач соседей не обижал и жил с ними в мире и согласии. Выбираясь время от времени в Шуваловский парк на прогулку, он со всеми здоровался и никому не отказывал в мелких просьбах – денежек там одолжить до получки или бабушку чью-нибудь подбросить до городского собеса. Ну, а после того, как вдруг оказались заасфальтированными и прекрасно освещенными все прилегающие к берлоге Тягача непролазные проселки и из Шуваловского парка, как по мановению волшебной палочки, исчезли наводнявшие его с незапамятных времен хулиганы, соседи окончательно прониклись безграничным уважением к Тягачу и стали называть его не иначе, как благодетелем.

Тягач короновался еще в семидесятых, имел почетный стаж в виде добрых двух десятков лет лагерей и пересылок и держал сейчас практически весь север ленинградской области – от бывшей финской границы по реке Сестре и до нынешней. Ну, а после того, как под этого кряжистого шестидесятивосьмилетнего старикана с кустистыми седыми бровями легли еще и бензоколонки нефтяного олигарха Дерибасковича, его авторитет стал вообще непререкаемым.

Одну лишь слабость имел Тягач: пригрел старенького пейсатого еврея, бывшего знаменитого карточного шулера Зиновия Исааковича Гробмана, проигравшегося в свое время до смертельной закладки.

Тягач выкупил его и сделал чем-то вроде своего секретаря.

Многие удивлялись странной прихоти серьезного человека, гадали, чем же так угодил ему вышедший в тираж шулер. Да ничем. Просто Тягач навсегда сохранил воспоминание о том, как, будучи беспризорником в тяжелые послевоенные годы, он попал в детский приемник на каком-то вокзале и после этого долго болтался по разным начальникам, пока не попал в детский дом. Неизгладимое впечатление произвела на юного беспризорника манера общения начальников с простыми смертными – только через секретаря. Вот и реализовал Яков Михайлович, как только представилась возможность, свою детскую мечту – чтобы не он звонил, а его соединяли. Похожий на суетливую мартышку Гробман пришелся как нельзя более кстати, потому что вносил в этот процесс немало оживления.

И теперь Гробман суетился в гостиной тягачевской фазенды, расставляя стулья и вообще готовясь к приему дорогих гостей, которые должны были появиться с минуты на минуту.

С одной стороны овального дубового стола были аккуратно расставлены шесть стульев с высокими спинками, обтянутыми черной кожей, бронзовые пирамидальные шляпки обивочных гвоздей на них тускло мерцали в свете подвешенной к лепному потолку лампы под оранжевым абажуром с бахромой.

На столе в этот день была скромная закуска, а именно: икорка черная, икорка красная, также рыбка белая и красная, колбаска твердая, балычок, помидорчики свежие и маринованные, грибки соленые, маринованные и фаршированные зеленью, а еще жирные черные маслины, ветчинка и буженинка, язык отварной и холодец домашний с чесночком и хреном... А также несколько бутылок с водкой, коньяком, пивом и минеральной водой.

Напротив стола, у дальней стены, стояла обычная табуретка, которая была предназначена гостю особому, хотя и совершенно не почетному. И никаких разносолов этому гостю не полагалось, потому что гость этот будет держать ответ, а потом...

Двухметровые напольные часы в углу зашипели, и гостиная наполнилась мелодичным звоном. Не успели они отзвонить, как раздался стук в дверь.

– А вот и они, – сказал Тягач и пошел лично встречать гостей.

Гостеприимно распахнув дверь, Тягач шагнул в сторону, и в гостиную начали входить люди. Первым порог перешагнул Арбуз, за ним – Боровик, потом Роман с Лизой, и, наконец, двое братков ввели затравленно озиравшегося Самоедова.

– Этого туда, – Тягач указал на табурет.

Один из братков кивнул, и Самоедова усадили на табурет.

Браток присел на корточки и приковал одну ногу Самоедова к короткой цепи, одним концом прикрепленной к вделанному в пол металлическому кольцу.

– Спасибо, дорогой, – кивнул Тягач. – Можешь идти.

Братки удалились, и Тягач, повернувшись к Арбузу, сказал:

– Ну, здравствуй, Михайло Александрович!

– Здравствуй, Яков Михалыч! – ответил Арбуз.

После этого они обнялись крест-накрест и похлопали друг друга по спине.

Отпустив Арбуза, Тягач посмотрел на Боровика и улыбнулся:

– Не думал, что буду в своем доме мента принимать, но ведь ты же у нас не простой мент, верно?

– Не простой, – ответил Боровик без улыбки.

– Строг, строг... Но это ничего. Сегодня мы на одной стороне.

Тягач протянул Боровику руку, и они обменялись крепким рукопожатием.

– А вот и певец наш! – Тягач пожал руку Роману. – И девушка его. И где вы, артисты, таких красавиц берете?

Тягач слегка склонился и поцеловал Лизе руку.

– А вот станьте артистом, Яков Михайлович, – засмеялся Роман, – и тогда у вас таких красавиц будет миллион до неба.

– Миллион до неба, говоришь? – усмехнулся Тягач, неохотно отпуская руку Лизы. – Мне столько не надо. Мне бы одну, да скромную и честную... Да только где ж ее взять!

На Самоедова, сидевшего у стены, внимания обращали не больше, чем на собаку. Будто его и не было в гостиной. Словно он был вещью. Чувствуя это, Самоедов понимал, что для него дело поворачивается очень неприятной и мрачной стороной. Но поделать он ничего не мог, поэтому просто сидел и наблюдал, как приветствуют друг друга эти такие разные, но в одном совершенно одинаковые люди. А одинаковость их состояла в том, что они были свободны и могли распоряжаться собой. Кроме того, Самоедов смутно понимал, что их жизнь будет продолжаться столько, сколько отпустит судьба, а его, Самоедова, существование ограничено их волей.

С приветствиями было покончено, и Тягач, широко поведя рукой в сторону стола, сказал:

– Прошу присаживаться. – Повернувшись к Лизе, он понизил голос: – У нас не принято говорить «садиться».

– Я знаю, – улыбнулась Лиза, опускаясь на стул.

– А у тебя правильная девушка, Роман! – одобрительно произнес Тягач.

– Конечно, правильная, – согласился с ним Роман. – А если бы вы знали о некоторых ее подвигах...

– Смерти хочешь? – Лиза сдвинула брови.

– Из твоих рук приму что угодно, – ответил Роман.

Наконец все расселись, и Тягач, посмотрев на пустой стул, хлопнул себя по лбу и сказал:

– Ах я, старый дурак, совсем памяти не стало!

Он повернулся к двери и зычно воззвал:

– Зяма!

Дверь тут же приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась лысоватая голова с внушительными пейсами:

– Звали, Яков Михайлович?

– Давай, заходи-садись. Без тебя не начнем.

Зяма бесшумно прошмыгнул к своему стулу и осторожно уселся на него, а Тягач, похлопав его по щуплому плечу здоровенной лапой, сказал:

– Прошу любить и жаловать: Зиновий Исаакович Гробман. Мой секретарь и... советник.

– В Италии эта должность называется «консильори», – заметила Лиза, с любопытством разглядывая пожилого Зяму.

– Да?... – Тягач поднял брови.

– Да, – кивнула Лиза. – А вы, я так понимаю, – дон.

– Дон... Ишь ты! – Тягач густо хохотнул. – Ну, у нас тут не «Коза ностра», так что...

Он посмотрел на Самоедова и сказал:

– Однако давайте переходить к делу.

– Давайте, – согласился с ним Роман. – Мне, честно говоря, совершенно не доставляет удовольствия видеть перед собой этого... человека.

– Ну, тогда тебе и слово, – рассудительно произнес Тягач. – А водочки выпьешь?

– А выпью, – кивнул Роман.

– Ну так наливай. И без тостов. Каждый сам себе. А тосты будут, когда с этим закончим.

И Тягач презрительно кивнул в сторону съежившегося на табуретке Самоедова.

Налив себе водки, а Лизе коньяку, Роман хлопнул стопочку, закусил соленым огурчиком, закурил и, поудобнее устроившись на стуле, сказал:

– Ну вот. Мы видим перед собой человека, принимавшего наиболее деятельное участие в организации проблем как для уважаемого общества, – Роман слегка поклонился в сторону Арбуза, Тягача и Гробмана, – так и для меня лично. А также и для моей любимой женщины и моего друга детства Сани Боровика.

Стряхнув пепел в мраморную пепельницу, Роман продолжил:

– И сегодня мы будем его судить. Слышь, ты, урод, это к тебе относится!

Самоедов, смотревший в сторону, повернул голову к Роману.

– Вот так. Смотри на меня. Мы знаем почти все о произошедших за последние полгода событиях, но я позволю себе напомнить о них. Итак, начнем сначала. Была такая организация -

«Воля народа». Может быть, она и сейчас существует, но это не важно. Организация эта – неофициальная, я бы даже сказал – подпольная. Тайная. Я не буду расписывать их цели, но на некоторых из них все же считаю нужным остановиться. Когда я был гостем на известном собрании, то говорил кое-что о том, что приготовили люди из «Воли народа» для зэков, сидящих на зонах и в тюрьмах России. А сейчас расскажу кое-какие подробности. Они решили уничтожить всех, сидящих за решеткой. Это, между прочим, почти полтора миллиона человек. И решение это они приняли вовсе не из соображений борьбы с преступностью и не в целях искоренения криминала. Это было бы полбеды. Ими двигала обычная жаба. Просто эта операция позволила бы им воспользоваться дыркой в бюджете и хапнуть зэковские деньги за целый год. Представляете?

– Ах ты, пидар! – Тягач приподнялся со стула, и Самоедов втянул голову в плечи.

– Подождите, Яков Михайлович, – успокоил его Роман, – это еще не все.

Тягач опустился на стул, буравя Самоедова взглядом, а Роман, налив себе еще водки, сказал:

– А для этого им обязательно был нужен я. Зачем именно – сказать не могу. Не имею права. Это слишком опасно. Но ради того, чтобы заставить меня выполнить их задание – причем я должен был выполнить его втемную, то есть сам бы я не знал, что делаю, – они подставили меня сначала под кражу винчестера...

– Какого еще винчестера? – нахмурился Тягач. – Ствола, что ли?

– Нет, – Роман улыбнулся, – ну, в общем, компьютера, на котором был записан мой альбом, стоимостью в несколько миллионов долларов. А когда из этого ничего не вышло, они попытались убить моего друга Саню Боровика и опять же подставить меня под это дело. А еще они хотели отправить по тюрьмам и зонам поезд с бациллами чумы под видом прививок от туберкулеза. И во главе всех этих, с позволения сказать, операций стоял именно этот человек. Потом его за неудачное выполнение заданий поперли из «Воли народа», но не грохнули, как у них принято, а оставили в живых. И он начал мстить мне. Сначала его люди убили экспедитора и водителя трейлера, на котором из Москвы перевозился тираж моих дисков. Диски забрали себе и продали. Между прочим, лично я на этом потерял шесть с половиной миллионов долларов. Потом – взрыв в клубе «Бешеные яйца». Потом взрыв на стадионе «Петровский».

– Так это он, гаденыш? – Тягач сузил глаза. – А я как раз в тот день футбол смотрел...

– Он, – кивнул Роман. – Кроме все прочего...

Роман собирался сказать о похищении дочки Арбуза, но, посмотрев на него, увидел, что тот отрицательно покачал головой.

– Кроме всего прочего, он похитил Лизу. В общем... Что скажешь, урод?

Все посмотрели на Самоедова, и он, ответив взглядом, полным страха и ненависти, пробурчал:

– А что тут говорить...

– Вот и я так думаю, – кивнул Роман, – говорить тут нечего. Тебя нужно просто грохнуть.

– Точно, – поддержал его Арбуз, – пристрелить и все тут.

– А может быть... – Боровик задумчиво потеребил подбородок, – может быть, передать его куда следует? И тогда с этой «Волей народа» тоже можно будет разобраться.

– Наивный ты, – Роман глубоко вздохнул, – ну такой наивный, что прямо хочется тебя идиотом назвать. Забыл, где живешь? А кроме того, если всплывет некоторая информация, то плохо будет всем.

– Правильно, – сказал Тягач. – А может, ему эту самую чуму привить? Чтобы почувствовал на собственной шкуре?

– Ну и где ты его, чумного, будешь держать? – усмехнулся Арбуз. – В спальне своей, что ли?

– Зачем в спальне? В сарае.

– Ага, – саркастически кивнул Арбуз, – а потом на твою фазенду, как на гнездо чумной заразы, навалятся все бактериологические службы города. Вот весело будет!

– Я знаю, что с ним нужно делать, – подал вдруг голос Зяма Гробман.

Все повернулись к нему, но Зяма, смутившись, сказал:

– Я потом скажу, не при девушке. А к сказанному уважаемым Романом... э-э-э...

– Просто Романом.

– Хорошо. Просто Романом. Я добавлю, что я таки вспомнил кое-что. Получается так, что этот Самоедов, как представитель «Воли народа», причастен к осквернению могил на еврейском кладбище. И теперь у меня к нему свой счет.

– Вот, шняга ты конская, – Тягач повернулся к Самоедову, – даже у Зямы к тебе претензии имеются. И претензии не маленькие. Так что...

– Тебе, Самоедов, смерть, – подытожил Арбуз. – А какая именно – выпало решать уважаемому Зиновию Исааковичу.

– И здесь жиды успели... – прошипел Самоедов.

– Ага, – кивнул Роман, – именно так. Это чтобы тебе приятнее было. А еще могу моего Шапиру позвать. Хочешь?

Самоедов дернул головой и отвернулся.

Посмотрев на него, Тягач слегка пристукнул по столу массивными ладонями и сказал:

– Значит, решено.

Он встал, подошел к окну и, открыв его, приказал:

– Уведите его.

– Хорошо, Яков Михайлович, – донеслось с улицы.

Открыв окно пошире, Тягач брезгливо потянул носом и сказал:

– Пущай проветрится после этого...

Он кивнул в сторону угрюмо понурившегося Самоедова и сел на свое место.

В гостиную вошли те же двое братков, отцепили Самоедова от кольца в полу и вывели его вон. Когда за ними закрылась дверь, Тягач оживился и провозгласил:

– А теперь, когда дела сделаны, можно и за свиданьице выпить. Лександрыч, – он посмотрел на Арбуза, – поухаживай за гостями. А я тут пока кое-что... По-своему, по-стариковски...

Он подошел к стоявшему в углу антикварному, красного дерева, граммофону с огромной зеленой трубой, накрутил его ручку, поколдовал над иглой, раздалось шипение, а затем по гостиной, выливаясь через широко открытое окно на улицу, поплыли звуки старинного романса:

«Я встретил вас, и все былое...»

В этот момент Тягач неожиданно стал похож на Папанова из «Бриллиантовой руки», и Лиза, фыркнув, спрятала улыбку в носовом платке, который торопливо поднесла к лицу. Тягач взглянул на нее и снисходительно усмехнулся:

– Погоди, красотка, доживешь до моего, тоже романсы слушать будешь. А то что это сейчас – дрын-брын, и ни хрена не поймешь!