ГЛАВА 11

Светорада почти не понимала, что с ней происходит. Она очнулась в окружении незнакомых ей людей, которые переправляли ее в лодке, потом посадили на коня, везли через чащи. Долго везли – об этом она догадалась, но оставалась безучастной к происходящему. Она словно была погружена в какой-то плотный туман, сквозь который голоса и звуки едва проникали. А в этом тумане были лишь пустота и тоска, глубочайшее чувство одиночества.

Стема… Она с самого детства выделяла его среди всех, как будто сама Лада указала ей на него перстом. Тогда, давно, Светорада знала, что он ей не ровня, и им никогда не быть вместе. Знал это и он, потому и избегал ее. Она же, словно и цели у нее иной в жизни не было, добивалась его, приставала, мучила, даже едва не сгубила… Но не сгубила же! Знала, что такого, как Стемка, так просто не изведешь. И она ждала его, ждала, несмотря на окружавших ее женихов и поклонников, которые отвлекали, смешили и гневили княжну. Но она все одно думала о Стемке Стрелке.^[102] Он где-то был, и Светорада знала, что рано или поздно они встретятся…

Сколько им пришлось пережить, прежде чем они все же соединили свои судьбы! Но иначе ведь и быть не могло! Они были созданы друг для друга – в этом она не сомневалась. Поэтому, ни о чем не сожалея и не страшась, смоленская княжна пошла за простым стрелком, пошла не раздумывая, радуясь лишь тому, что он ее позвал.

А теперь его нет. Светорада будет по привычке вслушиваться в голоса вокруг, будет искать в толпе его лукавый взгляд с легким прищуром, ловить звук его голоса в окружающем шуме. Ведь он всегда приходил за ней, что бы ни случилось. Пришел к ней и в горящий Ростов, потому что не мог без своей Светки. Он разыскал ее, чтобы спасти, как делал это всегда, забыв о том, что их последний разговор был полон горечи и оскорблений. И вспомнив, что они расстались в ссоре, она вдруг подумала, что Стема вернулся к ней, чтобы погибнуть… Ах, лучше бы она обидела его и он ушел к другой, ушел навсегда, но тогда она хотя бы знала, что он есть, что он жив… А теперь его не стало, и вместе с ним ушло все, что еще могло ее интересовать. И как раньше княжна непоколебимо верила в свою счастливую судьбу, так теперь предалась безудержному отчаянию. Смерть казалась ей лучше, чем пустая и тоскливая жизнь без Стемы, единственного человека, который был ей нужен.

Прижав к лицу связанные на запястьях руки, вцепившись зубами в веревки, Светорада завыла от переполнявшей ее боли, заголосила, зарычала, как раненый зверь, откидываясь назад, закачалась в седле, пугая ведущего ее лошадь пленителя.

Азадан, предводитель хазар-ловцов, говорил Гаведдаю:

– Мне не нравится эта женщина! В нее будто вселился злой дух.

Горбатый Гаведдай тоже видел, что со смоленской княжной не все в порядке. Она ничего вокруг не замечала, была как околдована, а ее мерцавшие желтым светом глаза казались пустыми.

Когда ее кормили, она, не замечая того, жевала, когда поили – глотала, когда выводили из лодки или сажали в седло, молча подчинялась, но делала все, словно находясь под мороком. Пожалуй, с ней было даже меньше хлопот, чем с иными пленниками. Тех пришлось связать по двое за шеи, подгонять ударами кнутов и окриками. Жадный Азадан готов был увести почти всех пленных, попавшихся во время набега на Ростов, но потом все же выбрал только более пригодных, отделавшись от слишком маленьких детей и пожилых. Но и с такой оравой людей пробираться через болота и чащи было непросто. К тому же они все время ожидали погони. И хотя Усмар успокаивал, говоря, что ведет их таким путем, где их не скоро отыщут, Гаведдай понимал, что там, где прошло столько народу, следы обнаружатся очень быстро. Вся надежда была на мурому, которым щедро заплатили, пообещав к тому же наградить пленными, если они проведут их к реке. Ах, скорей бы! Там их ждут большие струги, специально предназначенные для перевоза рабов, там есть и торговцы из Булгар,^[103] поспешившие сюда в надежде на дешевый живой товар.

Усмар тоже торопился, понимая, что если их настигнут, то его уже ничто не спасет. Да и неприятно было чувствовать на себе злобные взгляды пленников. Особенно его тяготило присутствие Гуннхильд, которую вели, связав в паре с Русланой, и они по очереди несли на руках маленького Взимка. Когда Усмар подошел и сказал, что позаботится о них как о родственницах – ведь он тут не последний человек и хазары прислушиваются к его словам, – Гуннхильд только ответила:

– Мой отец скоро узнает о случившемся, он освободит нас, а тебе вспорет живот и засунет туда ядовитых гадюк.

Усмар ушел. Хорошо еще, что Скафти крепко связан. И хоть тот ранен, но Азадан велел тащить и его, решив, что, когда такой сильный и красивый варяг поправится, он немало получит за него на невольничьем рынке.

Наконец они встретились с муромой, и те, как и обещали, погрузили всех на длинные лодки и сплавили к реке.

Здесь Светораду поместили в шатре на борту большого быстроходного корабля. Гаведдай навестил ее.

– Звездоподобная княжна, – склонился горбун перед безучастно сидевшей на разостланных мехах женщиной. – Теперь вы не будете чувствовать ни в чем нужды, вас будут холить и оберегать.

– Гаведдай? – с удивлением спросила княжна, узнавшая пленителя.

Он закатил глаза и воздел руки.

– Хвала повелителю всего сущего Тенгри-хану за то, что вы вспомнили меня! Теперь я могу быть за вас спокоен. Изволите пожелать чего?

– Сдохни!

Ну, особой милости от своенравной смоленской княжны Гаведдай и не ждал. Главное, что она все же стала проявлять какие-то признаки жизни, а значит, у него появилась надежда, что он привезет Овадии Светораду Смоленскую, а не ее бледный призрак. И горбун с присущей ему хитростью стал уверять княжну, что он не повинен в случившейся беде, что он только обнаружил ее среди пленных и велел позаботиться о ней. Ведь его господин Овадия бен Муниш по сей день грезит о прекрасной смоленской княжне… Вот Гаведдай и решил отвезти столь ценную пленницу своему царевичу.

Светорада ничего не отвечала. Но если ранее она была отстраненной и послушной, то теперь стала проявлять непокорность. Светорада вытолкала из шатра служанку, принесшую ей новую одежду, отказалась есть. А ночью, когда их судно спешно шло по течению великой реки, из шатра послышались ее протяжные крики и плач.

– Пусть покричит, – успокаивал Гаведдая Азадан. – Такое бывает среди пленников, но рано или поздно они смиряются. Жить-то все хотят.

Но Светораде не хотелось жить. Потрясенной горем женщине казалось, что ее существование утратило всякий смысл. Зачем ей жить, когда сердце ее умерло, когда все вокруг превратилось в темную мглу, из которой тянуло холодом потустороннего мира. Княжне было одиноко, горе угнетало ее, и хотелось только одного: уйти вслед за Стемой. Уйти туда, где души влюбленных встречаются в полных цветов и щебета птиц Сварожьих садах.^[104]

Светорада по-прежнему отказывалась есть, лежала, свернувшись калачиком и закрыв глаза, погрузившись в полусон-полувидения о своей прошлой счастливой жизни. Только так, отключившись от окружающего, она вновь оказывалась со Стемкой…

Вспомнилось, как после побега они однажды проснулись в каком-то лесу у ручья. Тогда они таились от людей, Стема был серьезен и напряжен, а Светораде, во всем полагавшейся на своего соколика, это начинало казаться забавной игрой. И она только подшучивала над Стрелком, дразнила, пока однажды Стема не повалил ее в траву, и они боролись и дурачились, а потом случайно скатились в ручей. Светорада визжала, Стемка хохотал, они брызгались водой, пока вдруг не кинулись друг к другу, обнялись, стали страстно и упоенно целоваться…

И еще… Ах, эти воспоминания-видения были такими яркими! Сладкими… Она вспоминала, как уже в Ростове, в один из редких приездов Стемы со службы, они решили ночью покататься на лодке и порыбачить. Вот и выплыли на середину Неро, тихого и гладкого в ту безлунную ночь. Они смотрели на огромный купол звездного неба, сияющий в вышине множеством мелких огней, и это было так красиво, что дух захватывало. В застывших водах озера отражались сверкающие огни, и казалось, что они попали в некий неведомый мир, где среди тихой темноты мерцали яркие звезды. Стемка тогда сказал:

– Взгляни, Светка, мы никак на небо заплыли.

Да, с ним она и была на небе. А теперь он ушел туда один…

Светорада медленно поворачивалась, начинала различать над собой полог колеблемого ветром шатра, слышала скрип уключин, вонь немытых тел гребцов, чьи-то грозные окрики и удары бича. Кто-то рыдал. Было душно, ветер врывался в шатер горячими потоками, и скомкавшийся мех шкур под боком давил, вжимаясь в ее грязную, пропотевшую одежду. И еще от мучительных голодных спазмов резало в животе. Пить хотелось… Светорада закрывала глаза, пытаясь вновь отключиться, чтобы не страдать, не мучиться, уйти… умереть…

К ней в очередной раз явился Гаведдай. Его татуированное лицо было озабоченным, он мрачно наблюдал за этой некогда прекрасной и живой девушкой, которая сейчас с ее свалявшимися волосами и в порванной, испачканной чужой кровью одежде совсем не походила на ту, что стала великой любовью и тоской его господина. И Гаведдай смотрел на нее не как на необходимую ему ранее добычу, а как на тлеющую головню, грозящую сжечь его дом.

– Тебя будут заставлять есть насильно! – грозился он.

– Зачем? – не открывая глаз, тихо отзывалась Светорада.

Горбатый хазарин решил переговорить с Усмаром. Этот его новый раб оказался на диво полезен, он и впрямь умело провел их к Ростову, делал необходимые подсказки, если возникали проблемы. Вот и сейчас Усмар дал Гаведдаю дельный совет:

– Пусть за Медовой присматривает пленница Руслана, у которой маленький сын. Пообещай Руслане, что не разлучишь ее с малышом, и она будет усердствовать, чтобы привести в чувство Медовую. Руслана женщина покорная, мягкая, к тому же Медовая привязана к ее малышу.

И Усмар махнул рукой в сторону помещения под палубой, где в тесноте и скученности содержали захваченных рабов.

Светорада только приоткрыла глаза, когда в ее шатре появилась Руслана, прижимавшая к себе сонно дремавшего ребенка. Когда Взимок захныкал, Руслана дала ему грудь, продолжая испуганно смотреть на неподвижно лежавшую Светораду. Однако едва ребенок стал засыпать, ей пришлось положить его на шкуры возле Медовой и поспешить на оклик Гаведдая. Вернувшись, она поставила перед Светорадой миску с вареной рыбой и кусок тонкой лепешки.

– Вот, велено покормить тебя.

Светорада чуть повернулась.

– Убери, я не буду.

Руслана понимающе кивнула. Подумала немного и сама стала жадно есть. После рыбьей юшки, какую давали пленникам, она все время была голодна. А ей ведь надо было питаться, чтобы не пропало молоко. Так она и сказала, чувствуя на себе тоскливый взгляд Светы. Потом вновь взяла на руки сына, сидела, покачивая его в полудреме.

Светорада молча смотрела на сладко посапывавшего Взимка. Она и впрямь испытывала нежность к этому малышу, которого так часто нянчила, но сейчас ребенок вдруг вызвал в ней новую боль. Ах, если бы она была беременна от Стемы… Та их последняя ночь… Такая сладкая, нежная, многообещающая. Однако же и она прошла впустую. Светорада поняла это еще в Ростове, когда ждала мужа.

Руслана очнулась от сдавленных всхлипываний Светы. Заметила пробегавшие по лицу молодой женщины судороги, будто та силится заплакать, но слез уже нет. Руслана попыталась с ней поговорить:

– Этот горбун сказал, что ты смоленская княжна Светорада. Это так?

Света осталась безучастна, но Руслана и так поняла, что хазарин не солгал. В их принятой в род новенькой всегда было нечто особенное, а ее муж Аудун не раз говорил, что Медовая отнюдь не проста, что в ней угадывается благородная кровь. А еще Руслане порой казалось, что все эти беды обрушились на них из-за Медовой, однако обвинять вслух эту сломленную женщину у нее не хватило духу. Заговорила о другом:

– Послушай, у нас еще есть надежда. Гуннхильд уверяла пленников, что Аудун так просто нас не бросит. Мы ведь его семья! И когда весть о случившемся дойдет до него, он снарядит корабли в погоню. И еще Гуннхильд говорила, чтобы мы не падали духом, ибо если нас и увезут, то мой муж найдет нас и выкупит. Знаешь, – доверительно склонилась она к Светораде, – я ведь не так сильно его и любила, своего старого строгого мужа, однако сейчас я только на него и уповаю.

Руслана продолжала разговаривать – со Светорадой ли, сама с собой – или просто сообщала новости, только бы не чувствовать этого гнетущего напряжения, исходившего от Медовой. Она рассказывала о том, как тяжко тут пленникам, как ее саму захватили в неволю во время набега. Из усадьбы она выезжала вместе с Гуннхильд, причем они выскочили с подворья одними из последних, когда отпугнутые было мчавшимися лошадьми хазары успели опомниться и стали наскакивать – кого стрелами разили, кого сбивали ударами, пытались и коней удержать. Их коня свалили, на ходу подрезав животному сухожилия на ногах. Руслана помнит только, как кричала, стараясь, чтобы при падении не придавило Взимка. Сама-то ушиблась, дыхание перехватило от боли, но Гуннхильд поднялась первая, стала помогать им подняться… Тут их и схватили.

Через какое-то время полог в шатер откинулся и в него заглянул Гаведдай. Увидев пустые тарелки, улыбнулся. Правда, уже вечером он заподозрил неладное, заметив, что пленница оставалась все так же лежать, а миски вновь оказались пустыми. Но Руслана стала уверять его, что все делала как надо, и даже с охотой снова поела под пытливым взором горбуна, который дал причитавшуюся ей еду. Он же был озадачен. Поделился своими подозрениями с Азаданом: дескать, ему кажется, что пленница по-прежнему морит себя голодом. Азадан обещал разобраться и вскоре принес какую-то смесь в красивом стеклянном бокале, розоватую и пенящуюся.

– Это молоко, – объяснял он, – причем самое свежее, ради которого нам даже пришлось приставать к берегу. В молоко по моему приказу разбили куриное яйцо и положили три ложки меда. Потом все это разбавили сладким красным вином и взбили до образования пены. Видишь, как красиво. – Он полюбовался на розовеющий за стеклом напиток с шапкой желтой пены. – Я знавал упрямых рабынь, но против такого ни одна не устоит. Даже ее служанка, если все дело в ней.

Дело и впрямь оказалось в Руслане. Притаившийся за полотном шатра Гаведдай это сразу понял. В ярости ворвавшись в шатер, он схватил молодую женщину за косу и выволок наружу. Руслана, крича, тащилась за ним по палубе, истошно стал плакать ребенок. Когда Гаведдай стал пинать ее под ребра, она только сжалась, стараясь прикрыть собой дитя, но голосить продолжала так, что даже пленники заволновались. А главное – и это отметил горбун – Светорада откинула полог и выглянула наружу.

– Не так делаешь! – Азадан подскочил к Гаведдаю и, схватив ребенка за ножку, понес его к борту корабля.

Руслана зашлась страшным криком. Азадан же поднял верещавшего Взимка над бортом, показывая, что сейчас сбросит ребенка в реку. Крики Русланы перешли в громкий вой; удерживающие ее Усмар и Гаведдай еле справлялись с ней, скручивали руки, наваливались, но она брыкалась под ними, как сильная кобылица. Да и рабы подняли шум под палубой, хазары-охранники и гребцы тоже зашумели, кто подбадривая, кто смеясь, а кто и возмущаясь. Даже дивно, как среди всего этого шума Гаведдай различил голос княжны:

– Прекрати это, Гаведдай!

Светорада стояла подле шатра, бледная, растрепанная, страшная. Лицо как тень, вокруг глаз темные круги.

– Оставьте ребенка матери! Я буду покорной.

Гаведдай просиял и жестом велел Азадану вернуть Руслане ревущего сына. Та схватила его, прижала к себе, словно еще не веря, что ее сыночек спасен. Потом упала на колени и поползла к Светораде. Обхватив ее одной рукой, она покрывала поцелуями ее колени.

– Собакой твоей верной буду! Рабой преданной! Жизнь за тебя отдам!

Светораду шатало от ее толчков, она стала медленно отступать. Потом, когда всхлипывающая Руслана принесла ей миску с размоченным в молоке хлебом, начала через силу есть. Гаведдай поднял полог и, посмотрев на нее, осклабился. Светораде его довольство было невыносимо. Но она не могла позволить, чтобы из-за нее погиб еще кто-то, чтобы погубили Взимка, к которому она была привязана. Как оказалось, умереть ей вряд ли позволят. Она осталась без Стемки, но есть еще привязанности в этой жизни, которые держат ее в этом пустом жестоком мире. И давясь едой, Светорада заплакала. Потом она уснула.

К столице булгар они прибыли, когда уже стало смеркаться. Чужой город показался женщинам каким-то нагромождением башен и лачуг, спускавшихся к причалам, подле которых покачивалось немало судов. Из сумерек до пленниц долетал далекий заунывный крик муэдзинов, призывавший верующих к молитве, но женщинам он показался тоскливым и не прибавил особого настроения. Светорада видела, как все три корабля с пленниками, которых захватили в набеге люди Азадана, один за другим пришвартовались. Азадан и Гаведдай о чем-то переговорили со сборщиками пошлин, ругались, но потом все вопросы были улажены и невольников стали сводить на берег. Среди людей, изможденных и грязных, они увидели сходившую на берег Гуннхильд с растрепанной косой и поддерживаемого кем-то из пленников Скафти.

– Скафти! – закричала Руслана. И заплакала, видя, как тот уходит, даже не обернувшись. – Я его больше никогда не увижу. Ох, горюшко!..

Без моральной поддержки Гуннхильд Руслане слабо верилось в помощь Аудуна. Вот и льнула она к Светораде, понимая, что теперь только та сможет защитить их с сыном. Княжна же, в отличие от Русланы, казалась теперь на диво спокойной. Руслана жалась к ней, но Светорада даже не пыталась утешать плачущую женщину. Когда Гаведдай велел им спускаться, указав на уже ожидавшую их двуколку, запряженную маленьким осликом, Светорада послушно сошла по сходням и безучастно сидела в возке, пока они двигались по узеньким, зажатым заборами улицам. Наконец двуколка остановилась в каком-то глухом переулке у внушительных ворот.

Гаведдай, светя дымным факелом, велел охранникам постучать. Их впустили во двор, где засуетились слуги, и вскоре к ним вышла рослая женщина в красной шелковой одежде с пестрым тюрбаном на голове.

– Привет, простор и благополучие после трудной дороги! – склонилась она перед горбуном, узнавая его. – Как здоровье и успехи твоего славного господина царевича Овадии, благородный Гаведдай?

Горбун взял ее под локоть и отвел в сторону. Они о чем-то негромко говорили. Язык булгар схож с хазарским, который Светорада изучала еще в Смоленске при дворе своего отца. Поэтому она поняла, что Гаведдай просит эту женщину позаботиться о ценной пленнице, которую он везет сыну хазарского кагана.

Женщина подошла к Светораде, подняла плошку с горевшим маслом, посветила на нее. Повидавшая на своем веку немало невольниц, таких же измученных, погасших и грязных, но умевшая превращать их в прекрасный товар, опытная булгарка сразу поняла, что эта девушка очень красива. Однако с ней придется поработать, сделать огранку этого прекрасного бриллианта.

– Как неразумно с твоей стороны, Гаведдай, было доводить товар до такого состояния. Ты словно бродяжку ко мне привез, а не возлюбленную для привыкшего к женским прелестям шада.

– Это не твоя печаль, мудрая Парсбит. Твое дело превратить ее из измученной пленницы в дивный цветок. Ты ведь умелица в этом деле, все знают.

Женщина продолжала оценивающе разглядывать Светораду. Булгарка была уже не первой молодости, но правильные черты лица делали ее почти красивой. Светорада под бесцеремонным взглядом Парсбит даже выпрямилась, вскинула подбородок.

– О, да она не простая девушка, – сразу определила булгарка. – Не спрашиваю, как она попала к тебе, Гаведдай, но вижу, что обращаться с ней мне придется как с особой пленницей. Прежде всего, ей надо отдохнуть и подкрепиться. И еще: с какой стати вы таскаете с собой ребенка? – Она кивнула в сторону дремавшего на руках Русланы Взимка.

– Не твое дело! – огрызнулся Гаведдай, который тоже был утомлен и хотел поскорее передать заботу о своевольной пленнице кому-то иному.

Тут Светорада, которая все время держалась с безразличием, повернулась и спросила у него на неплохом хазарском:

– Скажи, Гаведдай, это по приказу твоего господина ты оказался в Ростове?

Гаведдай даже растерялся. Вообще-то, он давно готовился к подобному вопросу, но потом как-то свыкся с безучастностью княжны, поэтому сейчас, когда она смотрела на него почти черными из-за расширившихся зрачков глазами, он только и смог пролепетать что-то про Азадана, пытаясь свалить на него всю вину за набег. О себе же опять повторил: дескать, случайно оказался среди ловцов на людей, опознал княжну и взял на себя заботы о ней. И теперь ее ждет встреча с бывшим женихом Овадией, который вернет Светораде высокое положение, возвысит так, как княжна и представить себе не может.

Светорада молча кивнула. Овадия бен Муниш… Думать о нем не хотелось, только промелькнуло воспоминание о том, как он когда-то подарил ей рубиновый кулон на прощание, который и ныне при ней. Отвернувшись от Гаведдая, Светорада позволила увести себя в небольшое помещение с побеленными стенами и низкими скамьями вдоль них. Из дверного проема с другой стороны в комнату вошли три женщины, двум из них Парсбит сразу приказала приготовить кебаб^[105] и нагреть воду для купания, а третья, совсем старуха, принялась снимать с пленниц обувь.

Светорада молчала. На руках у Русланы захныкал Взимок. Одна из женщин показала жестом, что готова взять его, но Руслана только крепче прижала ребенка к себе. Парсбит строго произнесла:

– Отдай. Вреда ему тут не причинят, а тебе надо начинать учиться, как прислуживать госпоже. – И повернулась к Гаведдаю: – Уйди, ты им не в радость.

Только после его ухода пленницы немного расслабились. Им принесли поесть. Руслана была голодна, да и Светорада, к своему удивлению, поела с аппетитом. Потом их проводили в помещение, где стояла большая лохань с теплой водой. По знаку Парсбит княжна спокойно разделась и погрузилась в воду. Ее стали натирать какой-то пенной пахучей жидкостью, вымыли несколько раз волосы и долго расчесывали густым гребнем.

– В моем доме никогда не должно быть вшей, – говорила Парсбит, собственноручно занимаясь волосами Светорады. – Ничего, мне и не таких горлинок доставляли, а от меня они выходили лебедушками.

Поздно ночью, когда пленниц вымыли и, одев в длинные полотняные рубахи, уложили спать, Руслана шепнула Светораде:

– Нам еще повезло, что мы попали к этой мудрой женщине. Думаю, постепенно мы привыкнем к их жизни, и не будем страдать.

Светорада молчала. Да, жить как-то придется, но она не знала зачем. Собственная жизнь казалась ей какой-то обрубленной, а дорога по ней вела только в пустоту. Она больше не вспоминала, что ее отвезут к Овадии, опять думала о Стеме. Теперь ей казалось, что она не ценила своего счастья, потратила время даром, не радуясь каждому мгновению своей свободы и защищенности подле милого.

Наутро их опять повели мыться. На этот раз в парную пристройку, где они провели немало времени, пока не вспотели. Затем служанки под наблюдением Парсбит принялись скрести их специальными скребками. После купания женщин обернули широкими полотнищами, расчесали, и, пока одни служанки трудились, подрезая и подтачивая ноготки пленниц, другие зачем-то нанесли им на лицо какую-то смесь, напоминающую жидкое тесто, которую через время сняли тонкими льняными салфетками. Руслану вся эта процедура даже позабавила, она стала хихикать, на что Парсбит довольно сурово заметила, что ей не потешаться надо, а перенимать все, чтобы научиться подобным премудростям и быть достойной служанкой.

Светорада все это время была молчалива и безучастна. Она покорно позволила напудрить себя с помощью пуховок из цыплячьего пуха, нанести на щеки румяна, и постепенно ее изможденное лицо приобрело дивный оттенок утренней зари. Когда же пухлый рот Светорады подкрасили кармином, а глаза осторожно подвели смесью из обычной сажи, смешанной с благовониями, внешность княжны приобрела такую яркость и выразительность, что даже Парсбит осталась довольна.

По окончании всех процедур перед пленницами разложили ткани для нарядов. Тут и привыкшая к дарам своего щедрого мужа Руслана не смогла скрыть восхищения. Стала тормошить Светораду:

– Ты только погляди, какие дивные!

Светорада молча рассматривала роскошные ткани. Это был китайский шелк, привозимый в Хазарию из неведомо каких дальних земель. Можно было просто онеметь от восторга, глядя то на оранжевый отрез, яркий, как пламя, то на синий в тонкую зеленую полоску, то на столь голубой, что цветом казался чище и насыщеннее, чем небосвод над головой, то на лиловый с изысканными розовыми цветами, словно кивавшими им головками с шуршащей материи. Парсбит не скупилась, благо Гаведдай щедро наделил ее дирхемами, приказав выполнять любые капризы пленницы. Правда, особо капризной княжна не была. А вот с суетливой, нянчившейся с ребенком Русланой у булгарки было куда больше хлопот. Но стоило Парсбит цыкнуть на нее, и она смирялась, а главное, старательно училась всему, как ей и велели.

– Я буду послушной тебе, – говорила Руслана, забыв о том, что раньше Медовая служила ей. На вопрос же Светорады, отчего Руслана более не вспоминает о муже, не думает о выкупе, та сникала. Как ни странно, Руслане было почти хорошо у Парсбит. Прожившая всю жизнь безвыездно в Ростове, она находила интерес в иных обычаях и новизне. Будучи всегда послушной, она не особо задумывалась над тем, кого слушаться – Гуннхильд ли, как ранее, или Парсбит. А то, что Руслана не вспоминала ежеминутно о муже, которого не столько любила, сколько уважала, даже давало волю ее не очень-то богатой фантазии. Просто думалось: нас здесь холят и не обижают, и если я буду старательной, то вполне уживусь и подле Светорады; главное, чтобы нам с сыночком ничего не угрожало. Единственное, что угнетало Руслану, это переживания о судьбе Скафти.

Так прошла неделя – спокойно, в неге и заботах. Пленниц сытно и вкусно кормили, наряжали, каждый день заставляли принимать душистые ванны. И наконец, чтобы пленницы не томились от скуки, к ним вызвали флейтистов, жонглеров и акробата, совершающего удивительные прыжки и умевшего глотать скорпионов, а также затягивать свое полунагое тело в узел. О положении невольниц напоминало только то, что их никуда не выпускали. Но женщины сами никуда не просились: Светорада все больше предавалась своим воспоминаниям, почти не размышляя о будущем, а Руслана нянчилась с ребенком, радовалась обновкам и дивилась развлечениям.

Гаведдай все это время не показывался. Прибыл же он, когда Парсбит уже начала волноваться из-за его отсутствия, ибо кошель, переданный ей горбуном, практически опустел. И вот как-то под вечер, плотно закутанный в плащ из верблюжьей шерсти, словно так он намеревался скрыть свой горб, Гаведдай наконец явился, тенью скользнув в дом Парсбит. Сперва он даже не больно прислушивался к тому, о чем говорит с ним булгарка, намекавшая, что ей самой пришлось потратиться, чтобы опекаемые ею женщины ни в чем не нуждались. Хазарин все отмалчивался, чем-то озабоченный, и тогда Парсбит решила похвалиться перед ним проделанной работой. Она провела горбуна во внутренний дворик, где сидевшие на ковре пленницы под завывание флейт и звуки бубна тешились танцами приглашенных к ним плясуний в цветных юбках, надетых поверх шаровар.

– Ну что скажешь? – спросила Парсбит, кивнув в сторону своих подопечных.

Светорада при появлении Гаведдая осталась полулежать на ковре, лениво пощипывая виноградную гроздь, Руслана же отползла в тень, прижимая к себе сына. Во дворе горели юшки с огнем, но даже их колеблющегося света было достаточно, чтобы увидеть, как похорошели пленницы. Они поправились, их распушенные волосы рассыпались пышными волнами из-под маленьких, обшитых блестящими бляшками шапочек, мягко переливались шелковые одежды.

Гаведдай лишь мельком взглянул на невольниц, зато вид танцовщиц его отчего-то расстроил. Он схватил Парсбит за широкий рукав и почти потащил ее в дом. Как ни странно, это вызвало в Светораде любопытство. Сделав знак плясуньям продолжать, она проскользнула за хозяйкой и Гаведдаем в дом, оставив Руслану переживать о том, что же теперь устроит для нее и ее сына этот страшный горбун.

В полутьме дома Светорада притаилась за решетчатой рамой у входа во внутреннее помещение и слушала, как Гаведдай пенял булгарке за то, что та пригласила в дом чужих, когда никто не должен знать, где привезенная им пленница.

– Совсем ваш Аллах лишил тебя разума, Парсбит, – горячился горбун. – Мало ли что наплетут эти пришлые о твоих гостьях! И разве тебе неведомо, какие события произошли в последнее время в Булгар?

– В Булгар постоянно что-то происходит, – невозмутимо отвечала хозяйка, поправляя на голове тюрбан. – Мне некогда за всем следить, у меня свои хлопоты.

И тогда Светорада услышала, как Гаведдай негромко поведал, что в Булгар приехал Аудун и просто весь город перевернул, разыскивая своих. Несколько его соотечественников варягов, как раз находившихся в Булгар, взялись ему помочь в поисках, поэтому Гаведдаю пришлось скрываться из опасения встречи с ростовским ярлом. Но Азадан не был вовремя предупрежден, поэтому варяги вскоре вышли на него, и, хотя в Булгар он находился под охраной властей и ему ничего не угрожало, Аудун все равно так насел на Азадана, что тому пришлось уступить за предложенную ярлом плату кое-кого из пленников, к примеру ту же Гуннхильд. Однако Аудун упорно продолжает искать свою жену…

– Жену? – переспросила Парсбит. – Ты ведь говорил, что эта златокудрая пери^[106] овдовела и ты можешь спокойно отдать ее шаду Овадии…

– Ах, дело не в княжне, а в той чернявенькой прислужнице, у которой ребенок Аудуна. Видит небо, Парсбит, я бы и сам отдал ее с малышом грозному ярлу, если бы она не была мне нужна со своим ребенком, чтобы влиять на княжну. Поэтому я и поспешил укрыться и не встречаться с Аудуном. Ну да теперь уже все равно – ярл Аудун убит. Убит из-за своего упрямства. Ибо кроме жены с младенцем он еще непременно желал выкупить своего старшего сына Скафти, который числился среди невольников Азадана. Но парень был столь дерзок и умудрился так обозлить Азадана… Видишь ли, эти северяне очень неугомонны, вот и вышло, что варяг Скафти в благодарность за то, что Азадан его лечил и кормил, ударил своего хозяина по лицу и выбил ему передние зубы. Азадан же, считающий себя красавцем и понесший по вине строптивого пленника такой урон своей внешности, поклялся отомстить и продал Скафти в жестокое рабство. Понятно, он уже не мог вернуть сына отцу, хотя тот готов был щедро заплатить. Ну и тогда Аудун ударил Азадана ножом. В ответ охранники Азадана порубили самого ярла. Все это закончилось тем, что соплеменники варяга сцепились с ними, залив кровью весь прибрежный район у реки. Там была настоящая бойня.

– Хорошо, что я живу в другой стороне, – только и ответила на это Парсбит.

Гаведдай же начал метаться, воздевая руки и обзывая хозяйку именами разных животных – ослицей, глупой обезьяной и неумной коровой. Парсбит опять напомнила ему, что потратила на выполнение его поручения и свои дирхемы. И если Гаведдай сейчас же не расплатится, то уж варяги найдут для нее деньги, чтобы выкупить родственниц своего соотечественника.

Эти слова привели горбуна в чувство, он подсел к женщине, что-то стал говорить, но так тихо, что Светорада, сколько бы ни прислушивалась, ничего не смогла разобрать. Она вернулась во дворик, где по-прежнему беспечно звенел бубен танцовщиц. Возможно, княжна и была взволнована услышанным, но с тех пор как не стало Стемы, она словно бы разучилась переживать по-настоящему. Поэтому она лишь молча смотрела на сидевшую в углу Руслану с Уснувшим на руках Взимком, размышляя, сказать ли той о смерти мужа. Но зачем? Что это изменит? К тому же жена Аудуна, вернее его вдова, была для Светорады последней, кто отныне связывал ее с прошлым, кто тоже помнил Стемку, и с кем она могла о нем поговорить.

И только на миг в ее душе что-то вспыхнуло, как зарница, и погасло. Аудун хотел их найти и выкупить. Они бы снова были свободны. И Руслана, и она сама, дочь смоленского князя. Однако даже это возможное освобождение не состоялось. Что ж… Не все ли равно, как теперь сложится ее жизнь?

Поэтому Светорада не стала протестовать, когда Гаведдай той же ночью решил увезти их из Булгар. Пленниц опять посадили в крытый двухколесный возок с опущенным пологом, и под охраной довольно значительного отряда они отправились в путь. Ехали в темноте, пока по звуку колес, сперва ударяющих по мощеным улочкам, а потом сухо зашуршавших по грунтовой тропе, стало ясно, что они покинули пределы Булгар. Вскоре при слабом свете далеких звезд их посадили на быстроходный узкий корабль, почти затолкнув в шатер у мачты, и они поплыли по реке.

Их никто не преследовал, плавание проходило спокойно. Дни стояли светлые и погожие, река блестела под солнцем, а все окружающие были услужливы и ненадоедливы. Даже Гаведдай не вызывал неприязни – такой он был приветливый и заботливый. Порой почтительно заговаривал со Светорадой, был вежлив с Русланой, иногда сюсюкал с Взимком. Руслана постепенно перестала его дичиться, а Светорада, хотя и пыталась ненавидеть горбуна, поняла, что в ее опустевшей душе не осталось места для страстей. Пережитое потрясение выжгло все. Порой Светорада задумывалась о том, что ей придется учиться жить заново… Что ж, хорошо, что Гаведдай заботится о них, что ее не продали на рынке рабов как ценную добычу, что они не испытывают ни в чем нужды. И еще Светорада отметила, что, стоило только сказать Гаведдаю, как ей непереносимо видеть подле себя предателя и негодяя Усмара, и услужливый горбун тотчас услал того с каким-то поручением.

Гаведдай и впрямь из кожи лез, чтобы угодить Светораде. Он заметил, что она уже не настолько мрачна и углублена в себя, что порой с интересом оглядывает берега, вдоль которых они плыли. Да, в жизни этой женщины было нечто, чего Гаведдай не понимал, но особо и не утруждал себя раздумьями.

Горбун возлагал надежды на благотворное влияние путешествия. Он знал, что перемены в пути не могут не отвлечь человека от грустных мыслей, что новизна впечатлений смягчает боль от былых потрясений и в пути есть немало такого, что может развеять печаль, какой бы глубокой она ни была. Поэтому Гаведдай постоянно отвлекал княжну от горестных воспоминаний, тешил беседами.

– Видите, Светорада, эти берега? Земли, что лежат по правую руку от нас, принадлежат народу мордвы. На другом же, более пологом берегу, обитает храброе и решительное племя гузов, отличных воинов, женщины которых умеют ткать удивительно мягкие и пушистые ковры. А вообще, и гузы, и мордвины являются данниками великой Хазарии. Как и буртасы, к землям которых мы подплываем.

Еще Гаведдай хвалил себя за то, что оставил подле княжны эту бестолковую чернявенькую служанку. Молодая бесхитростная женщина, когда ее не отвлекали заботы о ребенке, просто наслаждалась путешествием, постоянно делясь впечатлениями с новой хозяйкой:

– Ты погляди, какая краса вокруг, а, Медовая! – говорила она, указывая вдаль рукой. – А река тут какая! Если ее запрудить – к вечеру до неба бы поднялась!

Река Итиль и впрямь разливалась широко и привольно, блестя на солнце и отсвечивая голубизной небес. Легкие волны играли у бортов, яркие стрекозы садились на высокие борта ладьи, а в вышине пронзительно кричали чайки.

Зеленые, набегающие друг на друга холмы вдоль берегов, среди которых то там, то здесь поднимались светлые известняковые утесы, поросли высокими соснами и были красивы необыкновенно. У воды порой виднелись деревянные строения, у причалов сновали лодки, на лугах пасся скот.

Светорада окидывала взглядом пространство. Это были новые края, новые земли. Она смотрела вдаль, придерживая на голове развеваемое ветром легкое покрывало, ее щеки разрумянились, глаза блестели, волосы игриво завивались вокруг прелестного лица. Порой она казалась Гаведдаю столь же прекрасной, как и некогда в Смоленске. Вот если бы только не эта пугающая пустота в светло-карих глазах, не эта время от времени появляющаяся на лице недобрая усмешка. Тогда Гаведдай начинал ее попросту бояться. Неизвестно, что еще наговорит о нем Овадии недобрая княжна. И он опять начинал рассказывать, какой радостью для его господина будет встреча с бывшей невестой, ведь Светорада и впрямь могла стать женой царевича Овадии, не подоспей так некстати со своим сватовством Игорь Киевский. Но теперь воля богов свершится и Овадия встретит ту, о которой мечтал непрестанно. Для Овадии это будет такая радость! А смоленскую княжну подле него ждут только величие и счастье.

Река казалась нескончаемой. Сейчас движение по ней было куда оживленнее, чем у берегов Ростова. Мчались под легкими парусами ладьи булгар и хазарских торговцев, сновали узкие легкие лодки-долбленки буртасов, торжественно плыли корабли арабов, богатые и раскрашенные в невероятные цвета. Они казались слишком мощными и неповоротливыми и шли неторопливо, как из-за обилия товара, так и из-за большого количества охранников на них. Особо бдительными стражи становились, когда на водной глади вдруг появлялись стремительные и быстрые корабли варягов со страшными оскаленными головами драконов на высоких штевнях. А один раз Светорада увидела родной русский струг с вытканной на светлом парусе огромной бычьей головой и широко расходящимися рогами – знаком покровителя дорог Велеса. Она долго смотрела ему вслед.

Между тем берега Итиля постепенно стали меняться, переходя в открытую степь. Вдоль правого берега реки протянулся караванный путь. Временами он уходил в сторону, огибая всхолмленные возвышенности, затем вновь возвращался к берегу. Дважды они видели с корабля караваны: вереницы верблюдов, сопровождаемые вооруженными охранниками на быстрых лошадях.

И вот однажды, когда корабль сделал остановку у прибрежной песчаной отмели, на берегу показался отряд всадников, во главе которых скакал тот, кого Гаведдай ожидал уже давно.

Горбун засуетился, прикрикнув на Руслану, чтобы та привела в порядок госпожу, расчесала и подкрасила. Сам же взошел на высокую корму, стал махать ярким широким полотнищем. Светорада невольно заволновалась, поняв, что сейчас она встретится с бывшим женихом, шадом Овадией бен Мунишем. Когда-то ей нравилось поддразнивать его, строить ему глазки, чувствуя свою защищенность, которую давало ей положение княжны, дочери правителя. Ее игривость распалила в сердце молодого хазарина сильное чувство. Теперь же она поплатилась за то свое легкомыслие, став его пленницей.

Отряд на берегу замедлил бег коней. Все всадники восседали на отличных лошадях, украшенных золоченой сбруей, и были окружены борзыми собаками, словно выехали на охоту. Их предводитель подъехал почти к самой воде, сделав знак спутникам приотстать, и теперь во все глаза смотрел на причаливающий корабль. Левой рукой он натягивал повод с золочеными бляшками, сдерживая своего легкого скакуна. Алый чепрак коня блистал золотом, между ушами колыхались пучки фазаньих перьев. Подобный пучок был и на высоком островерхом шлеме Овадии, золоченый ободок которого переходил в наносную стрелку, затенявшую лицо царевича. Но вот он снял его, обнажив выбритую, правильной формы голову с длинным клоком волос на макушке. Светорада даже не сразу узнала его. Ранее он носил длинные волосы, которые щегольски завивал и отбрасывал за плечи. Теперь же – степняк степняком: смуглое лицо, чуть раскосые черные глаза, небольшой, немного приплюснутый нос, под которым темнела полоска усов, обтекавших полные губы хазарина и переходивших в небольшую аккуратную бородку. И все же это был тот же щеголь в богатом облачении, прекрасный наездник, немного полноватый, но ловкий и стремительный. Овадия перекинул ногу в вышитом сапожке через луку седла и одним движением соскользнул на землю. Он шел к приближавшемуся кораблю, не отрывая глаз от укутанной в золотистое покрывало женщины у высокого борта. Когда корабль чуть вздрогнул, пристав к песчаному берегу, с него сбросили сходни и Гаведдай величаво и плавно, будто совершая некий ритуал, стал сводить по ним смоленскую княжну.

Овадия продолжал улыбаться, но одновременно его лицо словно застыло от внутреннего волнения, а грудь вздымалась глубоко и часто. Он смотрел на свою давнишнюю мечту, на эту прекрасную молодую женщину в золотисто-желтом длинном покрывале, столь непривычно выглядевшую в одежде местного кроя – шелковом платье нежного телесного цвета и легких алых шароварах. Овадия увидел ее серьезное лицо, на котором не было и намека на былую беспечную веселость, и словно бы споткнулся о ее колючий взгляд. Да, это, безусловно, была Светорада Золотая, его восхитительная мечта из Смоленских земель. Но в то же время эта женщина казалась куда серьезнее, строже, старше… но и желаннее. Не легкий мотылек, неуловимый и хрупкий, а достойная женщина, земная и близкая, которой он может коснуться, притянуть к себе, обнять… Ведь княжна – его добыча. Ее привезли ему, подарили именно тогда, когда он почти перестал надеяться на встречу, особенно после того, как узнал, что Светорада Смоленская не стала женой Игоря Киевского, внезапно исчезла и ее исчезновение овеяно самыми невероятными слухами, почти легендами.

Словно во сне, он сделал несколько шагов ей навстречу, протянул руки.

– Светорада Смоленская! Прекрасная гурия^[107] моих снов! Я и теперь, как много дней назад, ранен стрелой из лука твоих бровей!

Но княжна продолжала смотреть на него почти с неприязнью. Восторженный блеск в его глазах не вдохновил ее, она опасалась шада и видела в нем причину своих бед. Поэтому даже отступила от протянутых рук Овадии и надменно вскинула подбородок.

– Я ваша пленница, шад. Но это не значит, что вам легко будет со мной. Я не желала нашей встречи и не ликую оттого, что она произошла.

Пожалуй, она имела все основания так говорить. Однако Овадию это не смутило. Он окинул взглядом золотые пластинки цепочек у нее на груди и заметил среди них посверкивающий алый кулон, который он когда-то подарил ей.

– Конечно, вы не можете ликовать, Светорада. Но наша встреча была предопределена свыше, и я всегда знал об этом. И хотя гордый Эгиль Смоленский выбрал для вас иного мужа, я уже тогда надеялся, что воля богов вновь сведет нас.

Словно не замечая, как она отшатнулась, Овадия подошел совсем близко и указал на кулон.

– Я неспроста преподнес вам этот прощальный дар, Каплю Сердечной Крови, заверив, что он будет охранять вас. Я почти не солгал тогда, хотя и не уточнил, что этот дар будет оберегать вас для меня. Это роковой талисман, над которым ворожили наши кудесники и который должен был свести вас со мной. Капля Сердечной Крови заговорена на то, чтобы жизненный путь привел вас ко мне. И вот все сбылось! Я вижу вас перед собой, вы моя, я смог получить вас, какие бы преграды ни стояли на нашем пути.

Светорада неотрывно смотрела на него. Его белозубая улыбка вдруг показалась ей отвратительной. Пускай он тут хозяин… ее хозяин, но она презирает его за то, что он посмел внести свое чародейство в ее судьбу. И резким движением оттолкнув руку Овадии, Светорада сорвала с себя кулон и отбросила в сторону.

Шад перестал улыбаться. Его всадники с негодованием зашумели, возмущенные тем, как непочтительно держится эта странная женщина с их предводителем. Гаведдай немного отступил, ожидая неминуемого гнева повелителя. Но Овадия сдержался, даже рассмеялся, негромко и снисходительно.

– О, какая ярость! Ваши золотые глаза, княжна, обладай они смертоносной силой, не оставили бы от меня и кучки пепла. Но вы всегда были страстной и горячей. За это я вас и полюбил. И люблю по сей день. А любовь такого мужчины, как я, не самое большое несчастье для женщины.

– Однако для меня это несчастье, Овадия бен Муниш. Вы прислали своих головорезов, чтобы они вторглись в мою жизнь, сломали ее, лишили меня воли. Однако знайте: я не смирюсь перед вами. Я не люблю вас!

Овадия продолжал улыбаться. Он не собирался признаваться, что снаряжал за ней людей. Нет, он не настолько глуп. Поэтому, глядя ей прямо в глаза, царевич смело ответил:

– Ну, насчет того, что я послал своих людей, вы сильно преувеличиваете. Просто Гаведдай сообщил мне, что вы находитесь среди пленниц, захваченных на Руси. И я не смог не отозваться. Ведь лучше вы попадете ко мне, нежели вас купит как обычную рабыню какой-нибудь толстый булгарин или желающий иметь послушную служанку буртас. Что же насчет того, что вы не любите меня… Ах, Светлая Радость, ведь некогда вы особо отличали меня среди женихов. Помните? Вы весело и призывно улыбались мне в тереме вашего родителя, вы любили кататься со мной верхом, расспрашивали о Хазарии, порой приглашали меня на прогулки по берегу Днепра. И не вы ли пришли на мой прощальный зов, когда уже были обручены с Игорем Киевским, пришли тайком, несмотря на то, что я назначил встречу не в самом подходящем месте? Помните это? Тогда вы были неравнодушны ко мне. И знали, что я вас боготворю!

Светорада отвела взор. Да, когда-то она была недопустимо глупой и беспечной. Играть сердцами влюбленных в нее мужчин, покорять их и знать, что даже в разлуке те не забудут красавицу из Смоленска, было для нее в какой-то мере способом самоутверждения и, конечно, забавой. И вот чем все обернулось… Но ведь Овадия и впрямь нравился ей когда-то. Он всегда смешил ее, баловал, развлекал веселыми историями, радовал подарками и тешил ее самолюбие своей неприкрытой влюбленностью. А их последняя встреча… Когда она сбежала от своего сурового жениха Игоря, чтобы в последний раз испытать свои чары на сыне хазарского кагана… Они встретились в уборной, и в их расставании не было грусти, одно озорное веселье.

Светорада не смогла скрыть невольной улыбки при воспоминании об этом. Овадия смотрел на нее своими черными блестящими глазами, смотрел так же весело и лукаво, и она вдруг ощутила, как что-то шевельнулось в ее душе. Но она тут же заставила себя опомниться.

– Я тогда была совсем ребенком, Овадия. Легкомысленным, пустым ребенком, которого радовало все, что блестит. А вы были блестящим и завидным женихом. Но в моем сердце никогда не было отклика на вашу любовь.

– Но ведь это можно наверстать! Я так люблю вас, княжна, что моей любви хватит на нас обоих. Пока. А потом в ответ на мою любовь и вы почувствуете ответное влечение. Я все сделаю, чтобы добиться вашей сердечной привязанности.

– Теперь я ваша пленница, – негромко произнесла княжна, опуская глаза, и по лицу ее промелькнула тень – Не ждите, что я подарю вам хоть толику своего былого расположения.

– Даже если я скажу, что вы не пленница, а моя гостья?

– Что вы хотите сказать?

Несмотря на холодность княжны, Овадия мягко, но решительно взял ее под руку и отвел в сторону. Да, она его гостья – если уж так все сложилось. Он ведь понимает, что в ее судьбе произошло нечто значительное и серьезное, раз она пропала перед самой свадьбой с Игорем, раз жила в отдаленной от остальной Руси земле, где ее и нашли прибывшие за живым товаром люди Азадана. Верный Гаведдай поспешил тут же забрать ее у Азадана и сообщить своему шаду. И Овадия повелел горбуну оберегать Светораду, чтобы она не ощутила всех ужасов рабства, чтобы ее холили и были с ней любезны, чтобы привезли к нему, а уж он, Овадия, сможет защитить ее. Он посвятит этому свою жизнь, раз уж некогда подаренный им кулон свел их при столь трагических обстоятельствах. Но он никогда не унизит русскую княжну, он сделает ее своей почетной гостьей, а там они вместе решат, как им быть.

Шад Овадия был хорошо воспитан и умел говорить цветисто и убедительно. Светорада молчала, растерянная и смущенная. Она-то ожидала, что царевич станет торжествовать над ее разбитой жизнью, начнет доказывать, что теперь она полностью в его руках, и он может распоряжаться ее судьбой по своему усмотрению. Овадия же пока говорил только о своих чувствах, о том, что он надеется своей любовью и почтением заслужить расположение княжны.

К тому же он утверждал, что ее похитили не по его воле. То же самое говорил и Гаведдай, но сейчас Светораде было очень важно услышать это от самого шада Овадия еще сказал, что отправит ее во дворец в городе Итиль, где она пробудет некоторое время, а потом, если Светорада пожелает, он сообщит о месте ее пребывания на Русь, о том, что дочь бывшего смоленского князя проживает среди хазарской знати в великом почете и роскоши.

– Ах, царевич, – вздохнула Светорада, – вы и не знаете, что может вызвать подобная весть на Руси. Я уже не княжна, но пока Игорь не женат…

– Но мы ведь можем это узнать, не так ли? Я пошлю своих верных людей на Днепр, чтобы они разведали последние новости. Пока лишь я сообщу то, что мне ведомо.

В золотисто-карих глазах Светорады появился интерес. И тогда шад рассказал, что после ее исчезновения по Руси ходили самые невероятные слухи. Люди разное говорили: одни утверждали, что княжну похитили варяги, другие – что она умерла. Некоторые – смех да и только! – болтали, что ее унес трехголовый змей. Поговаривали, будто Игорь спрятал ее в отдаленном тереме, а сам хочет подняться в Смоленске без нее. Однако смоляне высказали ему недоверие, даже пробовали бунтовать, пока дело не уладил брат княжны, Асмунд. Сейчас он состоит посадником в Смоленске, женился на девице местного знатного рода.

Светорада встрепенулась.

– Мой брат Асмунд женился? Он же хворый, его ноги не держат.

– По крайней мере, не настолько он болен, чтобы не сыграть свадьбу со смолянкой из рода… Я не припомню имени того важного воеводы, какой ведал войсками в Смоленску – сокрушался Овадия и почти развеселил княжну, сказав, что у воеводы странное имя, как-то связанное с медвежьими ногами.

– Ах, Михолап! – догадалась княжна и невольно засмеялась.

Гаведдай, наблюдавший за ними со стороны, с облегчением перевел дыхание. Что ж, его господин всегда умел ладить с женщинами.

А Овадия продолжать рассказывать Светораде о свадьбе Асмунда, о ее старшем брате Ингельде, который последнее время был посадником в Новгороде, но не больно там ужился и так всех застращал, что мудрому князю Олегу пришлось вмешаться, дабы примирить Ингельда с новгородцами. Сейчас Ингельд опять вернулся в Киев, а вот Игорь ездит по Руси в поисках невесты. Правда, все чаще стали поговаривать, будто он вскоре женится…

Тут Светорада не удержалась, чтобы не спросить об Ольге. Овадия ответил, что дочь князя Олега родила у себя в Вышгороде сына, которого многие приписывают Игорю, однако не похоже, чтобы молодой князь собирался назвать ее своей княгиней. И это несмотря на то, что Ольга слывет великой разумницей, что в Вышгороде ее все любят и ценят, а Олег Вещий приглашает ее заседать с боярами в Думе на Киевской Горе.

Когда они расставались, Светорада держалась уже более приветливо. Даже позволила Овадии поцеловать себе руку.

– Я сожалею только об одном, княжна, – заметил шад, надевая свой золоченый островерхий шлем и делая знак, чтобы ему подвели коня. – Я сожалею, что не могу оставить все дела и сопровождать вас до хазарской столицы Итиль. Но я ведь говорю это княжне, воспитанной в понимании, что государственные заботы значат куда больше сердечных привязанностей.

Светорада потупилась. Ах, если бы Овадия знал, что она-то как раз и решилась строить свою жизнь в соответствии с желаниями сердца, а не по воле власть предержащих. Но как ему это объяснишь?

Однако Овадия ни о чем ее не расспрашивал. Даже сказал:

– Я понимаю, что вы пережили какую-то трагедию в своей жизни, княжна. И я сделаю все, чтобы однажды вы доверились мне настолько, чтобы поведать обо всем. Сейчас же… – Он оглянулся на ожидавших его воинов. – Сейчас я вас покину. Какое-то время мы не сможем видеться, и вы, надеюсь, успеете все обдумать и решить, чего же именно вы хотите. Будет ваша воля, я верну вас жениху, но если вы пожелаете остаться… Я сделаю все, что в моих силах, чтобы вы познали счастье, чтобы развеялась ваша печаль и вы не кляли судьбу за то, что однажды приняли от меня Каплю Сердечной Крови.

Уже с кормы отплывающего корабля Светорада долго смотрела на исчезающий вдали отряд всадников. Она знала, что ее ждут огромные перемены в жизни, но терялась перед будущим. Ей даже стало казаться, что самое легкое для нее – это смириться и возложить заботу о себе на кого-то другого, предоставив событиям идти своим чередом. Овадия надеется однажды оживить ее сердце, разбудить в нем любовь. Но разве есть у нее любовь? Что у нее осталось в душе, кроме пустоты и тоски по минувшему?

– Стема, – почти беззвучно прошептала Светорада, словно теперь, подчиняясь неизбежному, она уже не смела произносить его имя в полный голос.

Княжна понимала, что никогда не забудет свою первую любовь, и всю жизнь будет ощущать в душе тяжесть от невосполнимой потери. Однако жизнь продолжается, и ей нужно научиться как-то жить.