Глава четвертая

Как играются свадьбы в Шантарске

Огромный кусок зажаренного до хрусткой коричневой корочки гуся опустился к нему на тарелку, где и без того не было никакого оперативного простора, выражаясь военными терминами.

– Вы уж не обессудьте, господин ротмистр, – умоляюще протянул буторинский младший брат. – Не каждый день случается, почетные гости-с обязаны быть окружены заботою…

Почти точная копия пузатенького и бесхитростного Иннокентия Афиногеновича, он уже изрядно наклюкался, но пока что сохранял вертикальное положение и членораздельную речь.

– Милейший Андрей Афиногенович, я ведь этак и помереть могу невзначай… – беспомощно сказал Бестужев.

– А это ничего, это бывает, – обнадежил младший Буторин. – Не так чтобы очень часто, однако ж выпадает. В четвертом годе Аристарх Петрович Сатинов – не изволили слышать? Едок был, доложу я вам! – на восьмидесятом пельмене жалобно так икнули и – не приходя в сознание… Правда, скажу вам, до пельменей еще много было в чрево утрамбовано…

– Я бы еще пожил, признаться, – сказал Бестужев, вежливости ради исследуя вилкой гуся. – Нравится мне отчего-то этот процесс, честное слово…

– Так кому ж не нравится? – Буторин-младший огляделся, прижал палец к губам. – Вот оцените, как человек столичный. Хороша вещица?

Он извлек из кармана поддевки сафьяновый футляр и, держа его ниже столешницы, показал Бестужеву. Золотой кулон старой работы с двумя крупными бриллиантами и дюжиной мелких и в самом деле был неплох.

– Красивая вещь, – искренне кивнул Бестужев.

– Только – тс! Перед переменой блюд, когда гости отойдут от стола размяться беседою, преподнесу новобрачной. Выделка старинная, от батюшки досталось…

Руки у него выписывали вензеля, и Бестужев помог тщательно закрыть футляр. Отрезав от необъятного гусиного полотка небольшой кусок, налил себе водки. Оглядел стол.

До сих пор он полагал, что выражение «стол ломился от яств» было не более чем поэтической метафорой, но сегодня это мнение пришлось пересмотреть. Казалось, стол и в самом деле способен с треском просесть под всеми вкусностями, что были на нем представлены. Только теперь он начал понемногу понимать, что такое Сибирь, где ни в чем не признают удержу…

Жених восседал с тем глупо-горделивым выражением лица, какое, собственно, всем женихам и свойственно. Невеста была светленькая, пухленькая, самую малость заплаканная, но ничуть не походила на приневоленную. Впрочем, в их сторону Бестужев смотрел мало – его больше привлекал тот угол стола, слева и наискосок, где рядом с отцом сидела Таня.

Она его заметила, конечно, но во взгляде осталась та же светская холодность. Да и в экипаже, когда ехали сюда, держалась столь равнодушно, что Иванихин даже попенял ей, велев хотя бы пару раз улыбнуться бравому офицеру, спасшему прорву золота…

Умом Бестужев понимал, что иначе и быть не может – не станет же она метать через стол пламенные взгляды? – но на сердце было тоскливо. Он бы и напился, но – не время…

Потому что справа, через несколько человек от него, восседала эта чертова парочка. Купец Ефим Даник, моментально опознанный Бестужевым по квалифицированному Сениному описанию, цыганистый брюнет. И господин горный инженер Мельников – он же Барчук, он же Инженер, наверняка возможны другие клички и конспиративные фамилии.

И у Бестужева понемногу зародился план. В чем-то это смотрелось обыкновенным мальчишеством, однако как средство легонько припугнуть противника и заставить его занервничать, помучиться непонятной неизвестностью задумка была не столь уж и плоха…

– Господин ротмистр, – снова пристал Буторин-младший. – Вы, часом, как человек, причастный к государственным секретам, не слыхали ли, что это нынче утром взорвалось?

– Простите?

– Часа за три до рассвета в восточной стороне, в отдалении, что-то явственно грохотало, причем походило это не на банальный гром, а скорее уж на пушечную пальбу или взрыв. Домочадцы у меня грешили на взрыв артиллерийских складов, но в той стороне их вроде бы и не бывало… Не слышали сами?

– Да нет, я спал. Хотя… – Бестужев задумался. – Вы знаете, и в самом деле было такое впечатление, что проснулся ненадолго от недолгой артиллерийской канонады. Я ее в свое время наслушался изрядно, должно быть, и проснулся по привычке. Пожалуй, да… Больше всего это напоминало короткую канонаду. Вот только кому же тут устраивать артиллерийские баталии?

– Некому, и я говорю… Но все мои домочадцы на том сходятся, что на гром это было решительно не похоже… Загадка сущая… – он лихо опрокинул рюмку и видя, что гости стали понемногу выбираться из-за стола, подмигнул Бестужеву: – Пойду вручу презентик-с…

И прямиком направился к кучке людей, окружавшей жениха с невестой. Бестужев видел со своего места, как он неуклюже надевает цепочку на шею новобрачной, а гости восхищенно смотрят.

Потом встал и попытался рассчитать, по какой ему траектории переместиться, чтобы словно бы невзначай оказаться рядом с Таней.

В этот миг вокруг Буторина что-то произошло. Возникла непонятная толчея, туда опрометью кинулся старший брат, отец жениха; новобрачные, направлявшиеся в соседний зал ресторана, уже не обратили на это внимания, но те, кто оказался близко, столпились вокруг двоих, словно бы хватавших друг друга за грудки.

Не колеблясь, Бестужев быстрыми шагами направился туда – его забавному соседу по столу явно требовалась помощь. Применив парочку незатейливых приемов, направленных на то, чтобы внешне деликатно, но эффективно раздвинуть плотно столпившихся, оказался в первом ряду зрителей.

Высокий крепкий старик с гирляндой шейных медалей тряс младшего Буторина за отвороты поддевки и яростно хрипел, брызжа слюной:

– От отца, говоришь, кулончик, потрох? Да я – к губернатору, к министру! В каторгу!

– Послушайте, господин… – Бестужев умело перехватил руки разгневанного бородача и нажал подушечками больших пальцев на запястья так, что пальцы крепкого старикана разжались словно бы сами по себе. Однако он бушевал, вырывался, кричал сипло:

– Нету второго такого! Нету! Штучная работа! Значит, убил моего отца с матерью и впрямь твой батька Афиноген! Шептались и раньше старые людишки… В каторгу!

Инженер Вячеслав Яковлевич и кто-то еще принялись помогать Бестужеву оттеснять разошедшегося старика.

– Разбойники, говорили? Варнаки? – орал старик. – Вот он, твой батька, и есть главный варнак! На каких капиталах он вас поднял? По этапу пойдете, воровское отродье!

Сквозь толпу, как кабан сквозь камыши, протиснулся Иванихин. Ловко перехватил старика поперек туловища, отжав локтем руки Бестужева и Вячеслава Яковлевича, оттеснил в сторону:

– Иван Мокеевич, друг! Да ты в уме? Посреди приятного торжества чудесишь… Эй!

Кто-то торопливо сунул ему в руку громадный фужер с коньяком, Иванихин подсунул его скандалисту:

– Иван Мокеич, золото мое! Запей-ка, а то у тебя уж горлышко натруженное перехватило…

Старик в запале одним глотком осушил фужер, куда, с содроганием отметил Бестужев, было налито не менее трети бутылки. По-лошадиному мотнул головой, осипшим голосом плаксиво сообщил Иванихину:

– Костенька, точно тебе говорю: матушкин! И был он у нее на шее, когда их на тракте варнаки…

– Ну пойдем, пойдем, обтолкуем и обсудим… – Иванихин властно повел его в угол, полуотвернувшись, сделал гримасу, и понятливый официант зарысил следом с полной бутылкой коньяка и тем же фужером.

– Это и называется – таежный Шекспир, – раздался рядом девичий голос. Таня улыбнулась Бестужеву. – У нас, господин ротмистр, случаются страсти, не уступающие шекспировским, вот только мировая литература о них не знает…

– Но как же это… – растерянно проговорил Бестужев.

– Ничего, – сказала она уверенно. – Сейчас напоят бедного Ивана Мокеича, спать уведут, замнут… – Понизила голос: – Про покойного Афиногена давно кружили разные слухи, нужно же было случиться такому совпадению… Не удивляйтесь, ротмистр. В той же весьма благополучной Англии многие основатели славных фамилий, по устойчивым слухам, капиталы свои составили в Вест-Индии, под черным флагом… – Она обернулась. – Андрей Афиногенович, что же вы так оплошали?

– Голубушка, Татьяна Константиновна… – убито простонал младший Буторин. – Кто ж знал… Из отцовской укладочки вынуто, заветная укладка была, жестью обита с росписью «морозом»… Церковку построить просил, богаделенку, я исполнил, да осталось еще много… Господин ротмистр! Молю вас, объясните, какое из всего этого может получиться уголовное продолжение?

Слезы не только стояли у него в глазах – покрывали бороду, как утренняя роса траву.

– Давно это… имело место? – спросил Бестужев. – Прискорбный… случай?

– Дай бог памяти, в семьдесят восьмом, аккурат на мясоед…

– Успокойтесь, Андрей Афиногенович, – сказал Бестужев искренне, жалея простодушного старика. – За давностью лет юридическая ценность улик равна нулю. Ничто не доказуемо, говорю вам, как жандарм… Ваш отец мог ведь и купить у кого-то эту драгоценность…

– Вот и я говорю! Мог, конечно!

– Успокойтесь, – повторил Бестужев. – Такие дела оканчиваются без всяких официальных последствий. Очень уж зыбки обвинения.

– Дай-то бог… – всхлипнул Буторин и, махая рукой, пошел прочь.

– Только не говорите мне, что у вас в России такого не случалось, – сказала Таня. – В старину, как пишут историки, и бояре на больших дорогах разбойничали…

Бестужев смотрел на нее неотрывно и грустно. В дорогом платье последнего фасона, с огромными изумрудами на шее, с модной прической она была совершенно другой. Невозможно было сейчас поверить, что именно эта красавица лежала обнаженной в его объятиях и шептала то, что тогда шептала.

– Умоляю вас, сделайте что-нибудь с лицом, – сказала Таня тихонько. – Оно у вас…

Усилием воли он придал лицу равнодушно-светское выражение. Сказал потерянно:

– Что ты со мной сделала? Я с ума схожу…

Таня прищурилась, выговорила громко:

– Вы совершенно правы, ротмистр, старикам следовало бы себя ограничивать в спиртном…

К ним подходил пристав Мигуля, в парадном мундире, при всех регалиях – еще один почетный гость.

Когда он оказался совсем рядом, Бестужев уже выглядел, как человек вне всяких подозрений, – но далось это нелегко.

– Изволили слышать, какой вышел казус? – спросил Мигуля, явно испытывая в присутствии Тани определенную робость. – Ничего-с, там Ивана Мокеича уже напотчевали шустовским, скоро уложат в коляску и баиньки повезут, проспится, помягчает и забудет-с…

– Но ведь ротмистр прав, и это недоказуемо? – спросила Таня. – Братья Буторины – милейшие люди, забавные старички, сами они ни в чем предосудительном не замечены…

– Совершенно правильно, Татьяна Константиновна, недоказуемо-с, – поклонился Мигуля. – Вообще, не извольте нервничать, там уже стоит черкесец Исмаил-оглы и клянется магометанским богом, что он сам присутствовал в девятьсот четвертом, когда Андрюшка Буторин у неизвестного проезжего этот самый кулон покупал. Папенька ваш, Татьяна Николаевна, – большого и быстрого ума человек-с… – он чем-то неуловимо напоминал африканского гиппопотама, пытавшегося станцевать котильон. – Осмелюсь спросить, когда же увидим вас в приятной роли новобрачной?

– Не берет никто, Ермолай Лукич, – она улыбнулась так, что сердце Бестужева вновь ухнуло в смертную тоску. – Простите, мне пора…

И упорхнула, так и не закончив фразы. Презирая себя, но будучи не в силах с собой совладать, Бестужев отвел пристава в сторонку, к приоткрытому окну:

– Ермолай Лукич, можно вас спросить? Вы не обязаны отвечать, но… Надеюсь, в материалах касаемо ваших «танцующих подпольщиков», не зафиксировано имени… – и посмотрел в ту сторону, куда ушла Таня.

Мигуля покряхтел и тихонько сказал:

– Да не томите себя, ротмистр. Танечка – девушка своеобразная и вольная, но это вам не Серебрякова. Ни в чем похабном симпатия ваша не замечена-с, даю вам офицерское слово… Да не сверкайте вы так на меня глазами-то, Алексей Воинович, – досадливо поморщился он. – Дело ваше, дело молодое. Вы только послушайте совета старого полицейского волка-с: с девицами, занимающими в обществе подобное положение, следует соблюдать строжайшую конспирацию.

– Вы о чем? – недобро спросил Бестужев.

– Слухи поползли-с, Алексей Воинович. Пока что – смутные и неоформившиеся, однако два имени настойчиво связываются, с присовокуплением-с нахальных выдумок, будто дело дошло до тех вольностей, что допустимы лишь у легкомысленных французишек… Вы уж поосторожнее. Я уж, простите, не буду конкретизировать источники, однако, как вы легко догадаетесь – человек опытный, сыщик, – ползут эти слухи не со стороны низших классов… Не хотелось бы мне, чтобы у вас с господином Иванихиным начались опасные контры…

Он поклонился и побыстрее отошел с таким видом, что бросаться вслед, требуя подробностей, было заранее бессмысленно. Бестужев, чувствуя себя прескверно, огляделся. Большая часть гостей еще не садилась за стол в ожидании новой перемены блюд, но Мельников как раз остался на месте, о чем-то лениво беседовал с Даником.

Нужно было, во-первых, претворять план в жизнь, во-вторых, уходить отсюда. Казалось, что здесь он – лишний, несмотря на все хлебосольство Буториных. Но какая же сволочь пронюхала и начала…

Он приблизился сзади и вежливо сказал:

– Рад вновь видеть вас, господин Мельников. Вы, я вижу, веселы и беспечны…

– В полном соответствии с местом пребывания нашего, – ответил Мельников со спокойной уверенностью барина. – А вы что же, в хлопотах?

– Увы, – сказал Бестужев. – Нет, господин Инженер, нам, сатрапам, покоя и отдыха, даже в такой день… Позволите, я лишь ненадолго прерву вашу увлекательную беседу? Вы, помнится мне, в свое время показали, что никогда не навещали господина Струмилина в гостинице «Старая Россия»?

– Да, именно. Меня расспрашивали, как и всех, кто был с ним знаком…

– Это ваш стакан? – невежливо прервал его Бестужев.

– Да, – поднял бровь Мельников.

– Пст! – щелкнул пальцами Бестужев, полуотвернувшись.

Перед ним моментально вырос вышколенный официант. Бестужев взял чистое блюдечко, поставил на него стакан, накрыл вторым блюдечком и подал «шестерке»:

– Моя личность вам известна? Нет? Я – офицер охранного отделения, вот моя карточка. Извольте отнести это на кухню, – он поднял нижнее блюдечко. – Плотно обмотайте бумагой, ни в коем случае не прикасаясь к стакану. Перевяжите шпагатом. Потом принесете мне. Ясно?

– Так точно-с, – заверил официант, не выразив ни малейшего удивления, словно к нему каждый день обращались со столь идиотскими просьбами. – Будет сделано, в лучшем виде-с.

Подхватил блюдечко и, балансируя сооруженной Бестужевым конструкцией, стремительно удалился к выходу. Даник таращился на Бестужева так, словно узрел привидение. Мельников держался не в пример более хладнокровно. Он спросил:

– В чем дело, ротмистр?

– Помилуйте, да нет никакого «дела»… – сказал Бестужев со злым воодушевлением.

– Но вы так странно себя ведете…

– Неужели? – иронически усмехнулся Бестужев. – Бога ради, объясните, в чем эта странность заключается?

– Вы забрали мой стакан…

– Возьмите чистый, их здесь сколько угодно… – поклонился Бестужев с издевательской вежливостью. – Господин Мельников, вы меня удивляете. Этому питекантропу, – он небрежно кивнул в сторону Даника, – простительно было бы усматривать в моих действиях некие странности… Но вы-то – человек образованный, инженер, представитель точных наук. Неужели никогда не слышали о науке дактилоскопии? В Европе с ее помощью наши тамошние коллеги уже несколько лет творят сущие чудеса, у нас в империи дактилоскопия пока что не получила должного развития, но определенные успехи, честное слово, достигнуты…

– По какому праву…

– Любимое выражение русского интеллигента, – прервал его Бестужев. – Господин Мельников, ну что вы… Вы, кажется, нервничаете? Я не имею к вам никаких претензий и не намерен навязываться… а то, что я взял стакан, должно скорее уж волновать ресторатора, чьей собственностью вся здешняя посуда является…

Он отвернулся, но не отошел. Стоя в небрежной позе, опершись на спинку стула Мельникова, ждал, когда вернется официант, и с притворным безразличием мурлыкал:

И видел краешком глаза, как Даник выпялился на Мельникова прямо-таки с ужасом, а тот, поджав губы, пытается скупой мимикой вдохнуть бодрость в перепуганного «питекантропа». Если до сих и были сомнения в черноте связей меж купцом и инженером, то теперь от них не осталось и следа.

Потом отошел поближе к двери – и вовремя, показался официант. Приняв у него пакет, тщательно перевязанный не только шпагатом, но и завязанной бантом синей ленточкой, Бестужев огляделся и прошел в курительную. Мигуля, к счастью, оказался там. Поманив его в сторону, Бестужев тихонько сообщил:

– Завтра, с божьей помощью, поработаем… понимаете?

– Кого?

– Обоих, – сказал Бестужев. – Мои люди наверняка уже выудили у пойманного что-нибудь интересное, пора наносить удар. Вы не передумали?

– Ну, фамилия-то у них не Серебряков или там Сысоев… – хищно осклабился Мигуля. – А почему б и не сегодня?

– Депеша из Петербурга придет только завтра утром, – сказал Бестужев. – Когда у меня на столе ляжет конкретная информация по Мельникову, разговаривать с ним будет не в пример легче… Не может он не оказаться в картотеке. Всего хорошего, я покидаю веселье…

Он докурил свою папиросу и вышел в вестибюль, помахивая пакетом с видом беззаботного дачника, везущего семейству торт.

– Господин хороший…

– Да? – сказал Бестужев, удивленно взглянув на ничем не примечательного, чисто одетого старичка, прямо-таки кинувшегося наперерез у крыльца. Для нищего чересчур опрятен…

Старичок огляделся, сунул Бестужеву в руку свернутый клочок бумаги:

– Не извольте беспокоиться, мне уплочено-с…

И засеменил прочь. Бестужев, пожав плечами, развернул записку. «Господин полный ротмистр! Вас вовсе не забыли. В полночь, на углу Театрального и Всехсвятской, садитесь в коляску. Думаю, запряженное в нее животное вам кое-что скажет, хотя и немое».

Подписи не было, но в этом и нет необходимости. Сказать, что он во мгновение ока воспарил на седьмое небо, было бы чересчур слабо…

Вытащив часы, Бестужев присмотрелся к ним внимательно, убедившись, что они вроде бы идут, с недоумением пожал плечами, еще раз посмотрел на часы, на небо. Окликнул городового, лениво бродившего по тротуару:

– Который час, братец?

Тот приостановился, вытащил серебряную луковицу:

– Десять минут двенадцатого, сударь.

Часы Бестужева шли правильно, но как прикажете понимать то, что происходило с сумерками? Точнее, со странным их отсутствием?

– Сам удивляюсь, сударь, – охотно сказал городовой, заметивший его манипуляции. – Давно бы пора и ночи наступить, однако светло до странности… Совершенно не по времени суток. Может, часы врут?

– Нет, – сказал Бестужев. – На моих – столько же. Странно…

Бестужев прожил здесь несколько дней и мог, как большинство, примерно прикинуть время, не вынимая часов. Давным-давно должны были упасть вечерние сумерки, но было настолько светло, что можно преспокойно читать на улице мелкий шрифт газеты. Редкие высокие облака освещены странным желто-зеленым светом, кое-где переходившим в ярко-розовый. Прямо-таки петербургские белые ночи.

– Сколько здесь живу, сроду такого не видел, – заверил скучавший городовой. – Феномен… И поутру что-то на востоке бабахало, будто снаряды рвались…

– Может, тайга горит? – предположил Бестужев.

– Да что вы, сударь, когда в тайге пожар, это совершенно по-другому выглядит. Чудеса, да и только…

Кивнув озадаченному городовому – и сам озадаченный не меньше странными шутками неизвестно откуда взявшейся белой ночи, – Бестужев пересек безлюдную улицу и пошел по парковой аллее, меж двойного ряда разлапистых сосен. Помахивал тросточкой и прикидывал, куда бы забросить совершенно ненужный ему сверток со стаканом.

Положим, и российский сыск по мере возможностей старался не отставать от европейских новинок. Дактилоскопия уже кое-где применялась и полицией, и охраной, но здесь, во-первых, не было ни единого обученного дактилоскописта, а во-вторых, не имелось предмета с отпечатками пальцев, которые можно было сопоставить с теми, что на стакане.

Блеф, конечно. Направленный исключительно на то, чтобы заставить Мельникова провести тревожную ночь. Судя по его лицу там, за столом, о дактилоскопии он знал больше, чем хотел показать. Что ж, пусть помучается неизвестностью, ломая голову, где могли всплыть его отпечатки пальцев, на чем… Будь в распоряжении Бестужева филеры, он непременно приставил бы их к Данику и Мельникову: вдруг отправятся посоветоваться с неизвестным? Но его люди остались в Аннинске, а здесь, ради пущего душевного спокойствия, следовало пока что не доверять никому – за исключением пристава Мигули, у которого, увы, нет толковых сыскных агентов. Переодетые городовые годятся для засады вроде той, что была устроена в доме Тутушкина, но навыками наружного наблюдения не обладают совершенно, да и при здешней их малочисленности известны в лицо всему городу. Поэтому…

Он насторожился, не замедляя шага. Свернуть было некуда, разве что пойти сосняком, – а впереди, вроде бы невзначай перегораживая дорогу, стояли трое, одетые в русскую одежду темных тонов. Ни единого светлого пятна, позволившего бы разглядеть их издали в темноте. А если учитывать, что сейчас было светло, почти как днем, они издали бросались в глаза…

На сердце стало неприятно, но он продолжал шагать с той же скоростью – от собак бежать ни в коем случае не стоит… Мимолетно коснулся левым локтем бока…

Черт возьми, браунинг ведь остался в номере! Нелепым и даже смешным показалось открыто класть его в карман в присутствии Иванихина, к тому же собираясь ехать на свадьбу. Ну, да авось обойдется, бог не выдаст, свинья не съест. Здешние мазурики, облегчающие в сумерках прохожих от излишних ценностей, как правило, огнестрельным оружием не пользуются. Клинок в трости, кулаки и сноровка при себе, попробуем отбиться… но если это не мазурики, а кто-то другой? У которого вполне может оказаться огнестрельное оружие? Скверно…

Не хотелось бы выглядеть провидцем, но впечатление такое, что они вырядились в темное для нормальной ночи и никак не предполагали подобных фокусов природы…

Они и не подумали расступиться, так что Бестужев волей-неволей вынужден был замедлить шаг. Молодые, сытые рожи, парни как на подбор, крепкие… Если опрометью кинуться назад… Там ходит городовой, хоть до него уже и далековато… Нет, не пристало убегать, как зайцу, может, они и не имеют отношения…

Бестужев остановился от них шагах в пяти.

– Господин хороший! – воскликнул тот, что слева, с деланно почтительной интонацией. – Будьте такие добренькие, не подскажете, скоко время?

Не осталось сомнений… Говоривший, скалясь, поигрывал стяжком – неошкуренным сосновым стволиком длиной чуть поболее аршина. Оружие пещерных людей, конечно, но при резком и непосредственном соприкосновении с человеческим организмом такая первобытная дубина способна натворить дел… Второй откровенно покачивал медной гирькой на цепочке, а третий стоял с пустыми руками, видимо, полагая, что его кулачищи сами по себе – оружие.

– Сударь, вас же вежливо спросили, скоко время! – ухмыльнулся парень со стяжком.

В одной руке у Бестужева была тросточка, в другой – сверток. Полезешь за часами – окончательно лишишь себя свободы движений, тут-то они и…

– К сожалению, господа, у меня остановились часы, – сказал он спокойно.

– Ничего, – успокоил заговоривший с ним первым. – Так оно даже лучше. Мы починим. Вы, сударь, отдайте, будьте ласковы, часики ваши этому детинушке, он их в починку-то и снесет…

– И карманы выверни, – угрюмо приказал тип с гирькой. – Кому сказано?

– Господа, – почти весело спросил Бестужев. – А что вы скажете, если узнаете, что я – из жандармерии? Не взглянете ли на мои документы?

– А будь ты хоть генерал, – пробурчал тип с гирькой, и троица слаженно шагнула вперед.

Чересчур слаженно и быстро. Ни малейших колебаний со стороны хотя бы одного из них – а ведь по неписаным законам уголовного элемента в таких вот случаях прямых столкновений с Департаментом полиции следует избегать, как огня. Не из мнимого разбойного благородства, а по житейской прагматичности – ежели ограблен будет чин, полиция и прочие службы из кожи вон вывернутся, по тем же неписаным законам стремясь непременно найти и покарать…

– Бомба! – дурным голосом заорал Бестужев, метнув свой пакет прямо в рожу типа с гирькой, коего почел самым опасным.

Тот не успел отшатнуться, и пакет звонко впечатался ему в физиономию. Судя по звуку, стакан разлетелся вдребезги.

Выиграв таким образом пару секунд, Бестужев резким взмахом освободил клинок от трости и молниеносно сделал пару выпадов по всем правилам фехтовального искусства – кольнул типа со стяжком в правую руку повыше локтя и распорол ему щеку. Заорав, парень выпустил дубинку, Бестужев, не тратя времени, насел, крутя клинком, оттесняя их от упавшей дубинки, чертя зигзаги у самых глаз сверкающим тонким острием. Оказавшись рядом с опамятовавшимся обладателем гирьки, безо всякого джентльменства пнул его в то место, которое мужчины – не считая евнухов – берегут пуще глаза. Чуть промахнулся, но и этого хватило – парень завопил, согнувшись в три погибели, временно выпал из игры.

Остальные двое, хотя и обескураженные внезапной атакой, что-то не выглядели проигравшими. Лишь отступили, сторожко ловя каждое его движение. Один полез во внутренний карман, торопливо пытаясь что-то оттуда выдернуть…

Сосновые лапы затрещали, словно под порывом урагана. Высокая фигура, проломившись сквозь них, одним прыжком оказалась рядом. Васька Зыгало навалился на ближайшего, словно пудовая гиря – на подушку. Сбил с ног, придавил. Рядом ошалело залился длиннющей трелью полицейский свисток, из-за сосны выскочила вторая фигура в белой гимнастерке, поменьше и гораздо щуплее, – ага, Мишкин…

Затопотали убегающие. Поблизости, за деревьями, раздались два выстрела – браунинг, определил Бестужев по звуку. Он на шаг отступил, опустив клинок. Меж тем все было кончено: Зыгало лежал на пойманном и, пыхтя, заворачивал ему руки за спину, Мишкин азартно притопывал над ними, по инерции дуя в свисток. На дорожку выскочил пристав Мигуля с пистолетом в лапе.

– Не попал, – выдохнул он, отдуваясь. – Припустили в чащобу, аж пятки засверкали… Целы, Алексей Воинович?

– Как ни удивительно… – криво усмехнулся Бестужев, подбирая трость-ножны.

Вряд ли Даник с Мельниковым успели бы все устроить столь оперативно – следовательно, его давно уже поджидали эти трое. Именно его. И знали, что он на свадьбе, что в гостиницу наверняка пойдет кратчайшей дорогой, через парк…

– А подними-ка, Васька, этого шустрика, – распорядился Мигуля. – Ба, какая встреча! Митрий Микитич! Ты что ж это, сукин кот, днем аршином играешь, а ночью – кистеньком?

– Бес попутал, Ермолай Лукич… – задушенным голосом отозвался пойманный. – Спьяну всё…

– Подыми его, Васька, – сказал пристав и принялся шумно обнюхивать пленника. – Присутствует сивушный запашок, да. Только странный какой-то, Митенька, – во-первых, свежий, во-вторых, впечатление такое, что ты не в рот лил, а на поддевку, чтобы пахло… А из пасти не особенно-то и пахнет, от одежи больше…

– Кто это? – спросил Бестужев, отведя пристава в сторонку.

– Митька, – ответил тот. – Даников приказчик. До сих пор в подобных забавах не замечен, разве что в пивной подраться с такими же… Эх, ротмистр, черт вас понес в парк об эту пору, здесь грабят вовсю…

– Думаете, это грабители? – пожал плечами Бестужев. – Мне кажется иначе…

– Да и мне тоже, – сказал Мигуля. – Под грабителей, чувствую. Вот только если бы нашли вас поутру с разбитой головой и с вывернутыми карманами, никто бы не удивился и политику пришивать не стал – место известное и опасное…

– Как вы здесь оказались?

– А вот это, Алексей Воинович, и есть темная сторона дела, – серьезно ответил Мигуля. – Подбегает ко мне в курительной неизвестный субъект, совершенно неприметной внешности, и шепчет: «Бегите, пристав, в парке вашего ротмистра убивают!» И исчез, аки привидение. Неприметный, я и не вспомню теперь его рожу… Ну, пара пистолетов всегда со мной, досылаю патрон и бегу. А тут Васька с Мишкиным – им тоже некий неприметный шепнул, что в парке неподалеку убивают господина жандармского ротмистра…

– Интересно… – задумчиво протянул Бестужев. – Похоже, у меня тут есть не только неизвестные враги, но и неизвестные благодетели. В толк не возьму, кто бы это мог быть…

– Поедете со мной в часть? Я его сейчас в оборот возьму…

– Я вас прошу, Ермолай Лукич, подождите до утра, – твердо сказал Бестужев. – Слышали, что он нам преподнес? Чувствую, будет тупо стоять на своем: спьяну решили пошалить с прохожим… Пусть до утра посидит в надежном месте, помучится неизвестностью. Те, что с ним были, наверняка столь же невысокого полета птички. Нам не они нужны. А утром, получив ответ из Петербурга, и начнем, благословясь. У вас случайно нет людей, пригодных для наружного наблюдения?

– Откуда? – грустно сказал Мигуля. – Эти архаровцы, – кивнул он на Зыгало с Мишкиным, державших пленного, – не годятся. А других взять неоткуда. Был бы жив Петенька, глядишь, и придумали бы что-нибудь, а так… Я его все же попытаю, кто с ним был?

– Ну, пожалуй что, – кивнул Бестужев. – Но, повторяю, особенно не усердствуйте, неизвестностью помучайте… – Он спохватился, вспомнил про записку и потянул из кармана часы. – Я пойду в гостиницу…

– Один? – покрутил головой Мигуля. – Нет уж, Мишкин вас проводит. Он хоть и растяпа, но – при револьвере, форме и исполнении. Мало ли что случиться может. Мы ж не знаем, что им приказали – просто надавать вам чувствительно по организму или жизни решить. Нет, что сегодня такое с природой происходит? До сих пор не стемнело…

– И слава богу, что бы это там ни было, – сказал Бестужев, подумав. – Если бы стояла обычная темень, я бы их мог и заметить слишком поздно…

И еще раз недоумевающе посмотрел в светлые небеса со странными зелено-розовыми облаками, словно освещенными изнутри неведомой силой.