4

– И теперь, – закончил губернатор, – я от всей души надеюсь, что когда-нибудь смогу быть полезен… как представитель власти, имеющий опыт управленческой работы…

– Да-да, – сматывая провода и прочие удочки, забубнил интервьюер. – Покорно благодарим. Несомненно, несомненно.

Он ссутулился, словно для конспирации, и юрко исчез – слился с пейзажем, как это хорошо умели делать его коллеги. Вот уж кого Бороздин ненавидел всегда, но понял это только сейчас.

Губернатор чувствовал известную неловкость – примерно как партизан из классического анекдота: «И немцы не заплатили, и с ребятами нехорошо получилось». Он чувствовал себя ненужным. Главное сделано, публично покаялся, перебежал – теперь, вероятно, можно и в расход; но кто же станет тратить на него пулю? Пусть убирается…

– Ну что, Алексей Петрович? – ласково сказал Эверштейн. – Пройдемте ко мне, побеседуем.

В этом ласковом тоне чувствовалась уже начальственность – Бороздин никогда не ошибался в таких вещах. Он сам был когда-то начальником. В теперешнем Эверштейне ничего не было от благородного, благодарного идеалиста, который два часа назад доброжелательно встречал перебежчика. Губернатора обласкали, напоили чаем, срочно по мобильному вызвали оператора, чтобы зафиксировал признание… Теперь можно было и пинка.

– Чайку? – спросил Эверштейн благодушно.

– Давайте, – пожал плечами губернатор.

– Что делать думаете?

– Не знаю. Работать на вас. Если надо – воевать. Пути назад мне теперь нет, сами понимаете.

– Да вам давно его нет.

– Тоже верно.

Эверштейн почесал нос, лоб, ухо.

– Но воевать, как вы понимаете, мы вас тоже не пустим. Догадываетесь, почему?

– Догадываюсь. Не доверяете.

– Нет, дорогой Алексей Петрович. Не поэтому, Алексей Петрович. А потому, что вы не хазар, вот и все объяснение. Это варяги вербуют к себе всех, кого попало. А мы, если вы обратили внимание, даже и мужиков из захваченных деревень под ружье не ставим. Варяжская армия велика и обильна, хазарская невелика и мобильна. И нам совершенно не нужен человек в возрасте – вам ведь за сорок, я так понимаю, – не имеющий вдобавок никаких полезных навыков. Это ведь так, Алексей Петрович?

– Не пойму, куда вы клоните, – раздраженно сказал Бороздин. Он чувствовал, что надо ударить Эверштейна по рукам, обозначить границы, за которые ему заходить нельзя: да, перебежчик, да, покаялся, – но он человек, и человек государственный, с ним нельзя вот так… Он еще не знал, что можно.

– Сейчас поймете, – все так же ласково сказал Эверштейн. – Вы, наверное, действительно думаете, что можете нам пригодиться в качестве организатора, да? Я буду с вами откровенен, Алексей Петрович. В принципе вы свое дело сделали. Ваша миссия этим интервью и ограничится. Живите как хотите, дорогой.

– Но вы же понимаете, что мне некуда идти, – зло сказал Бороздин. – Я только потому и перешел к вам, что оставаться на русской стороне больше не мог…

– Понимаю, Алексей Петрович, отлично понимаю, – мелко захихикал Эверштейн. – И вы решили, что нам резко пригодится раскаявшийся враг. До известной степени так оно и есть, и убивать вас действительно никто не будет. Но брать вас в наши ряды – сами понимаете… Я бы еще понял, Алексей Петрович, если бы вы были какой-нибудь специалист. Но вы ведь никакой не специалист, положа руку на сердце. Вы всю жизнь умели одну нехитрую вещь, за которую и пострадали. Вы умели трахать коренное население в хвост и в гриву, за что вам большое человеческое спасибо, – но ведь вы и хазарское население не очень жаловали, верно? Вы всю жизнь принадлежите к прелестной местной касте, которой все мы многим обязаны, – вы, верно, и не догадывались об этом никогда? Я вам сейчас объясню. Это ваше устройство, дорогой, изнутри никогда толком не поймешь. Только со стороны, и то не сразу. Я долго наблюдал.

Он явно тянул время, наслаждаясь властью над губернатором. Бороздин никогда бы не поверил, что этот человек два часа назад чуть не бросился ему на шею.

– Понимаете, как функционирует система? Ваша власть и те, кто ее осуществляет, имеют тут простейшую функцию. Вот вы изволили говорить о бессмыслице – и говорили очень убедительно, я даже, видите, чуть не прослезился. Такая величественная, прекрасная в своей бессмысленности государственная машина. Но она на деле очень, очень даже осмысленная! Знаете ли вы, господин губернатор, что ежели бы британские колонии располагались друг к другу поближе – они бы тоже объединились в Британский Союз и были бы ничем не хуже Советского? Ничто так не сплачивает, как общее угнетение, совместно пережитый стыд – то-то вы и не можете до сих пор избавиться от ностальгии по родному Союзу. Отсюда и феномен братской дружбы, – нет? Только два народа не покорились этому угнетению – всего два, Алексей Петрович, потому что один из них как раз и выступал главным угнетателем, а другой – его единственным антагонистом! Вы ничего не умеете, кроме угнетения, и это так задумано, но именно поэтому из вашей власти нет никакого выхода. В любой другой среде вы тут же задохнетесь, как рыбка!

Эверштейн замолк и ласково посмотрел на губернатора. Бороздин молчал.

– В этом, кстати, ошибка большинства начальничков, когда они перебегают на сторону восставшего народа. Таких, если помните, было не очень много. Инстинкт у вас развит, ничего не скажу. Это у вас любовь его притупила, или что человеческое вдруг проснулось. Вам нельзя перебегать, Алексей Петрович. Другого какого перебежчика я бы, может, и принял, и обласкал… Но у вас же инстинкт угнетателя, Алексей Петрович! Вы если начнете, то уже не успокоитесь. Вы ничем, ничем не можете руководить просто так. Чистое подавление, без малейшей примеси. Как же я могу вас запустить к себе, сами посудите? Я никогда не приму вас в хазары, дорогой Алексей Петрович. Идите на все четыре стороны.

Бороздин молчал. Никогда и никого на свете он не мог бы ненавидеть так, как этого человека.

– Но я ведь не совсем зверь, верно? Я понимаю, что за вами слежка, а после нашего интервью вам вообще недолго гулять. И потому я вам советую: здесь недалеко юг. Уходите на юг, в Краснодар и дальше, в горы. Там воюют наши, чеченские. Вы им тоже, конечно, не нужны, но они вас по крайней мере спрячут. У них там оставаться не надо, но помогут переправиться из страны – куда-нибудь в Азию или мало ли… На других границах вас возьмут быстро. А тут все-таки недалеко.

Вы поймите, Алексей Петрович, – вкрадчиво продолжал Эверштейн. – Это в варяги можно записаться. А в хазары не принимают. Ведь у вашей элиты никогда не было другого желания, как только стать нами. Вы всегда хотели быть как мы, перенимали все наши черты… Вам невдомек, что все это не имеет смысла без одного маленького элемента, без крошечной гаечки – без богоизбранности, богоизбранности, Алексей Петрович! Каждый хазар – частица мировой души; у каждого из нас, конечно, лишь бесконечно малая ее часть, ибо душ было сотворено, как сказано в книге, всего шестьсот тысяч, а нас уже гораздо больше. Но у других-то ее вовсе нет, понимаете? Поэтому у нас все получается и будет получаться, поэтому для Всевышнего только мы имеем цену, и именно поэтому к нам нельзя ни прибиться, ни затесаться. Вас просто нет, понимаете?

Эверштейн посмотрел на Бороздина с невыразимым сочувствием. Он сделал бровки домиком, поцокал языком и покачал головой: ай-ай-ай, господин губернатор, как нехорошо получилось!

– Так что на юг, на юг, – спокойно сказал он. – Подальше куда-нибудь. Тридцать сребреников можете получить завтра в бухгалтерии штаба.

Бороздин встал и вышел, не прощаясь. Он знал, что ему надо сделать перед бегством на юг.