И всё, что возможно – слышать, видеть и чувствовать. Сначала всё-таки чувствовать. Короткий, еле ощутимый толчок под ступнями, отдающий в колени. Нарастающая дрожь по рельсам. Колебание воздуха. Далёкий обрывистый гудок, похожий на крик птицы. Усиление вибрации. Короткие толчки перерастают в частое перестукивание, незнакомое тем, кто живёт далеко от пограничной зоны. Отбегаю, прячусь за низкими ветками. И вдруг из деревьев выныривает поезд. Новый гудок. Лицо машиниста – чёрное размазанное пятно за стеклом в трещинах.
То, что я собираюсь сделать, запрещено. Но никто не видит. Вагон с машинистом проносится мимо, за ним товарные вагоны. Главное, не сбиться со счёта. Три, четыре, пять. Девять… Дальше пассажирские. Напряжённо вглядываюсь. Но первый вагон пустует. Пропустив его, выбегаю из укрытия, ноги привычно пружинят, отталкиваясь от земли. Теперь нужно успеть добраться до двери до входа в тоннель. Быстро переставляю руки и ноги, пальцы сами находят выступы. Дверь не поддаётся. Подтянувшись, влезаю в разбитое окно. Прохожу в вагон и сажусь по левую сторону от прохода, ближе к Городу. Противоположная, та, что ближе к лесу, всегда пустует. Люди боятся сидеть на ближней к лесу стороне. Туда давно никто не ходит, нам запрещено пересекать границу и уходить в леса – ради нашей же безопасности. Те, кто уходили, не возвращались обратно. А те, кому удавалось вернуться, никого не узнавали, они сходили с ума и говорили про монстров, живущих в заброшенных городах. Может, за лесом и вправду есть заброшенный город.
Вагон погружается в темноту. Остаётся перестукивание колёс и ровный гул. Темнота закончится, когда досчитаешь до трёхсот пятидесяти трёх. Поезд вырывается из тоннеля. В окнах слева деревья, в разрывах поле, по ту сторону поля Город. Справа тянется лес. Интересно, чем мне поможет то, что я сижу с другой стороны, если на поезд нападут монстры заброшенного города? Меня разорвут на полминуты позже? Даже если побежать в другой вагон, всё равно не успею.
Поезд грузовой: идёт без остановок, минуя пассажирские платформы. Придвигаюсь ближе к окну, накидываю капюшон и закрываю глаза.
Будят меня приглушённые голоса и смех. Кожу на запястье больно щиплет, как от ожога. Хлопает проходная дверь, новый взрыв смеха.
–Она просыпается, бежим!
Сонно прищурившись, подношу запястье к глазам. На нём несколько чёрных переплетающихся полос. Пытаюсь оттереть, но не удаётся, только щиплет сильнее.
Что произошло? Зудящая боль не даёт списать это на продолжение сна. Выходит, не я одна незаконно проникаю в поезда.
Поколебавшись, иду по направлению к первому вагону. Те, кому дано право ездить в нём, точно не выводили бы странные символы на моей руке. Но голос доносился оттуда.
Останавливаюсь перед дверью. Раз, два, три. Резко толкаю её в сторону и выскакиваю в тамбур. Перестук колёс слышен сильнее. В разбитое окно залетают редкие крупные капли, с тяжёлым глухим стуком растекаются по осколкам и полу.
Внутри, из живота к горлу, бегут неприятные холодные мурашки. Окно выходит на запретную сторону. И разбили его только что: пол не успело залить дождём.

На повороте поезд замедляет ход. Удар о щебёнку больно отдаёт в пятки. Пролетаю несколько шагов по инерции. Скрутив волосы в жгут, прячу их под футболку, натягиваю капюшон до бровей. Нужно поскорее уйти от железки. Поезда ходят непредсказуемо, нельзя, чтобы меня увидели здесь. Это не переход границы, но и пересечение городского периметра не сулит ничего хорошего.
Оглядываюсь, определяя, в какой местности нахожусь. По прямой до холмов, где озеро, минут сорок пути. В обход немногим дольше часа. Но я просто бреду по лесу, не удаляясь вглубь. Ботинки чавкают по воде. По плечам и спине хлопают капли. Конец весны холодный, дождливый, походит, скорее, на середину осени. Перепрыгиваю поваленный, поросший серым мхом ствол. Из-под него вылетают потревоженные птицы, прогоняют, машут крыльями над моей головой. Достаю несколько ломтиков хлеба, которые спрятала во время обеда, крошу недалеко от гнезда. За спиной хрустит ветка. Белка.
Все боятся леса. Я не боюсь. Страх – не лучший помощник, он не подсадит на дерево в случае опасности и не вытащит из трясины. В школе нас два раза в год водят на экскурсии. Сажают на поезд и везут к стеклянному тоннелю. Он проложен по самой кромке леса. Во время одной из первых вылазок я случайно выбралась к нему. Это совсем рядом с Городом. Но тем, кто не знает, что за ровной полосой стволов и густыми кронами поле и Город, несколько ночей подряд снятся кошмары. Я знаю, что никаких опасностей там нет, но не спешу делиться своим знанием. Нельзя.
О самовольных прогулках за Город знает только брат. Если не вернусь, он не пойдёт за мной, не осмелится. Да и вряд ли отыщет в такой чащобе. Так зачем рассказала ему об этом? В тот день я могла выдумать любую историю, он слишком сильно любит меня, чтобы не поверить. Не хотела, чтобы он вскакивал по ночам от собственных криков? Но получился обратный эффект: зная, что мне грозит, он теперь не может спокойно работать. Он боится не только лесных опасностей. Если кто-нибудь в Городе узнает, куда я хожу, эта новость быстро дойдёт до охраны. А с нарушителями разговор короткий.
Над лесом неясный нарастающий шум. Дождь. Он бьёт по веткам, пригибает к земле потяжелевшие еловые лапы. Сажусь на траву, прижавшись спиной к шершавому стволу. Запоздало отмечаю, что нужно снять кофту: грязные разводы выдадут меня, когда вернусь в Город. Но вставать не хочется, накатывает усталость. Подтягиваю ближе колени, утыкаюсь в них носом и закрываю глаза.
Кто эти люди, выпрыгнувшие на запрещённую сторону? Не продолжение сна? Былая уверенность угасает, в душу закрадываются сомнения. Дождь мог начаться за несколько минут до того, как проснулась, так он не успел бы залить пол. Или поменял направление ветер. Но чёрные полосы на запястье. Но голос, крикнувший "бежим". Это не показалось. Не показалось?
И никому не расскажешь, не поделишься сомнениями, не задашь вопросы. Это невозможно сделать, не признавшись в содеянном, а открыв правду, я подставлю и брата. Разве поступил бы он так на моём месте?
Нет. Определённо нет.
Шум усиливается, накрывает тяжёлой волной. Машинально втягиваю голову в плечи, ожидая удара ледяной стены дождя. Шум ближе, заполняет лёгкие, бежит по венам рук и ног, пульсирует в висках. Его перекрывает разносящийся далеко по полям и лесу гудок. Поезд!
Только теперь замечаю сгущающийся сумрак. Вечереет. Мягко оттолкнувшись от ствола, бегу к просвету между деревьями. Успеть. Успеть! Следующий поезд придёт в Город после наступления темноты, и мне не сойти с него незамеченной. Ночью выставляют несколько постов на подходе и станциях. А сидеть до утра в лесу – безумие, даже самые отважные из охранников не выходят в темноту по одиночке.
Ноги скользят, разъезжаются на глине и мокрой от дождя траве. Дыхание сбивается, в горле и груди горит. Деревья расступаются, полубегу, полукачусь с холма к железной дороге. И успеваю заскочить в один из последних вагонов – открытую товарную тележку. Повиснув на борту, с трудом подтягиваюсь, перекидываю одну ногу, другую. Падаю на пол и хрипло смеюсь. Отдышавшись, переползаю в угол, стягиваю кофту и пытаюсь привести её в более-менее приличный вид. Но она безнадёжно испорчена: грязь отмоется, но смола въелась намертво. Накрываюсь, как одеялом, и прищуриваю глаза. Капли на ресницах искажают обзор. Поезд бежит вперёд, оставляя за собой тонкие дрожащие рельсы.

На жёлтой плитке остаются неясные разводы, на серой – чёткий след ботинка. Поднимаю ногу, чтобы снять налипшие листья, и замираю. Кофта. Разморенная теплом, я забыла её выкинуть и пронесла в руке целую улицу. Порванную, грязную, ведущую за собой на дороге длинную цепочку капель. Перебегаю дорогу, торопливо засовываю опасную улику в мусорный контейнер. Оттуда она попадёт прямиком в перерабатывающий цех. Вытираю влажными ладонями джинсы, футболку. Смахиваю прилипшую за ухом хвоинку. Кажется, порядок.
Темнеет, в окнах зажигаются отсветы фонарей. На стенах домов длинные размытые тени. Дождь прошёл мимо, небо над крышами от ярко-оранжевого до насыщенного синего, на нём редкие звёзды. Пограничная зона – одно из самых тихих, спокойных мест Города, люди редко засиживаются на улице допоздна. Ночью слышно только постукивание колёс поездов и неразборчивые голоса охранников, патрулирующих улицы.
Зябко передёрнув плечами, ускоряю шаг. Стараюсь держаться в тени. Пройти две улицы, семь минут пути. Набираю на панели код, толкаю вперёд дверь. Подъёмник не спеша довозит на тринадцатый этаж. Прикрываю ладонью звон ключей. И вот он – дом. Вымученно улыбнувшись, в ботинках иду в комнату, утыкаюсь лицом в грудь брату. На спину ложатся сухие горячие руки. Я вернулась. Я живая.

-Селина, ты ненормальная.
Пальцы обжигает горячая кружка, язык – горячий напиток. Сводит скулы: кислятина. Но спорить бессмысленно, холод пробрался до самых костей и потряхивает изнутри.
–Нет, я не собираюсь сейчас поучать тебя, говорить, что нельзя хо… делать то, что ты делаешь. В конце концов, девочка ты взрослая. Но прошу, будь осторожнее! Ты ставишь под угрозу не только свою жизнь. Узнают – мало не покажется. Меня ведь тоже снимут с работы, и это в лучшем случае, понимаешь?
Понимаю. Если брат лишится работы, нам придётся трудно. Доход у доктора стабильный, но небольшой, почти полностью уходит на оплату квартиры и продуктов. Впрочем, как и у большинства в пограничье. Но как бы мало ни получал он, мы не сможем без этих денег.
–Надеюсь, мои слова не летят в пустую.
Он забирает кружку, поправляет одеяло.
–Нет, Эрик,– смотрю ему в глаза, не отводя взгляд.– Я поняла тебя.
Сказать? Да или нет. Нет или да. Слова вылетают раньше, чем успеваю подумать.
–Я видела их. Тех, кто живёт по ту сторону.
Испуганно зажимаю рот. Щека у брата странно дёргается, уголок губы криво ползёт вверх.
–То есть не совсем видела. Они были со мной в одном вагоне, я проснулась от их голосов, потом они убежали в первый вагон и выпрыгнули оттуда на сторону леса. И…
–Заткнись!
Он нависает надо мной и больно хватает плечи.
–Заткнись, слышишь! Там никого нет, поняла?! Ты никого не видела, повтори!
–Но они же… Там…
–Повтори, я сказал!
–Там никого нет,– торопливо повторяю я.– Совсем никого.
–Дура,– шумно выдыхает он и поднимается.– Какая же ты дура. Ещё раз сядешь в поезд – домой можешь не возвращаться, сам тебя сдам.
Если бы между нашими кроватями была дверь, Эрик сломал бы её со злости. Но он всего лишь задвигает занавеску. Мне хватает и этого: последний раз брат отгораживался несколько лет назад, когда я без спроса забрала с его стола учебник, взяла на кухне нож и пошла во двор понарошку оперировать друга. Это была игра, только вот порезы остались настоящие. Я заворачиваюсь в одеяло, как в кокон, утыкаю нос в подушку и закрываю глаза.

Птицы летят друг за другом как воздушные змеи, пересекают небо с востока на запад, оставляют за собой шуршание крыльев и пропадают за деревом. Облака висят так низко, что цепляются за ветки. В полутора метрах над землёй облако мошкары. По берегу пруда городского цветника камыш, поникший от духоты, которая пришла на смену северному ветру. Звуки разносятся так далеко, что шлёпанье камня по воде без труда услышишь за забором на поле.
Ничего не меняется. Если бы я вела дневник наблюдения за погодой, можно было копировать одинаковую запись на каждый день последней недели: плюс двадцать семь, низкие тучи, жду дождь. Если бы я вела дневник наблюдения за животными, страницы оставались бы нетронутыми: они забрались поглубже в лес, к прохладе. Если бы я вела дневник наблюдения за собой, там было бы всего два слова: мне страшно.
Только теперь приходит осознание произошедшего. Эрик прав: я дура. У нас был уговор: ни слова о моих вылазках, достаточно того, что он вообще знает об этом. Чего бы ни происходило – держи в себе. Когда информацией обладает один человек, вероятность её обличения стремится к нулю. Когда знают два – считай, знают все. У меня нет причин не доверять брату, даже несмотря на угрозу рассказать всё. Но от случайности не застрахован никто. Нужно совсем немного: обмолвиться в разговоре, выдать себя взглядом, пробормотать во сне. Охрана приходит в дом незаметно, от начала суда до исполнения приговора проходит не больше десяти минут. Меня выселят в другую зону, откуда нет возврата. Такой ли судьбы желали мне родители? Нет, определённо нет.
Не оборачиваясь, нащупываю рукой новый камень, кидаю в пруд. По воде разбегаются ребристые круги, в воздухе медленно тает отчётливый плюх.

Рот открывается и закрывается. Звуки вылетают из него и скапливаются под потолком. В тетради круги, спирали, опушка между ёлок, ёжик. Спохватываюсь, перечёркиваю рисунок, чтобы никто не увидел. Не доведя линию до конца, откладываю ручку и переворачиваю страницу. Оглядываюсь.
Никто даже не делает вид, что слушает монотонный голос учителя. Раз в неделю нас собирают в этом кабинете и рассказывают одну и ту же лекцию, не меняя ни слов, ни их порядка. Мы привыкли заниматься своими делами, наизусть зазубрив предупреждения об опасности леса, о диких животных, которые за секунду разорвут любого, о коварных болотах, засасывающих людей. И только дважды в год, на последнем занятии перед летней и зимней экскурсией, на лицах видны другие эмоции, помимо скуки: тревога, страх, ожидание, желание, чтобы это поскорее осталось позади. До следующего тревожного дня ровно две недели.
Поправляю бинт на запястье, скрывающий перекрещивающиеся линии. Я не хотела, чтобы кто-то заметил их, начал расспрашивать, а оттереть так и не вышло. Впереди от беспокойного ёрзанья скрипит стул.
–Простите,– тихо говорит девочка, сидящая передо мной.– Можно вопрос?
Тридцать шесть пар глаз с интересом смотрят на неё, на преподавателя. Мне любопытно, ответит или нет? Иногда кажется, что преподаватель запрограммирован на определённый набор слов, за несколько лет наших встреч он ни разу не отступал от плана. А теперь?
Он молча смотрит на покрасневшую от пристального внимания ученицу.
–Я просто… Я подумала, может, вы расскажете нам про что-нибудь ещё? Про лесные опасности мы давно всё знаем, в здравом рассудке туда никто не сунется, а под стеклом ничего не грозит. Я читала в одной книжке про другие страны. Но там было мало и очень путано. Пожалуйста, расскажите.
Он смотрит – долго и напряжённо, поправляет воротник рубашки.
–Странный выбор литературы, деточка,– произносит он, наконец.– Каждому ребёнку известно, что государства имеют закрытые структуры. Информации ничтожно мало. Тем более достоверной. С интересующим вас вопросом нужно обратиться в соответствующие органы. Но сомневаюсь, что вам дадут ответ. Позаботьтесь лучше о выборе будущей профессии.
Девочка краснеет ещё сильнее, бормочет что-то в своё оправдание. Но её уже не слышат: монотонный голос вновь принимается за лекцию.

Восьмидневная война заканчивается перемирием. Перегородка с занавеской вновь задвигается в угол, утром перед сменой брат пьёт приготовленный мной чай, жуёт бутерброды, интересуется событиями последних дней. Сам по обыкновению немногословен. Я старательно заговариваю Эрику зубы, но напряжение не проходит. Что это – остаточное явление после ссоры, проблемы на работе, усталость? Похоже, он плохо спал ночью, под глазами серые круги, уголки губ опущены вниз, у левого глаза дрожит жилка. Да и спал ли вообще?
Дверь защёлкивается, подъёмник плавно скользит вниз, подбирая по пути соседей. Около подъезда наши с Эриком пути расходятся. Он мягко, как на кнопку, нажимает на мой нос.
–Будь осторожна, Сель,– тихо просит он.
Киваю и спешу в школу. Уроки тянутся долго, нудно. Девять дней. Столько остаётся до самого страшного события в году, не считая зимней экскурсии. Ребята избегают взглядов друг друга, шутки выходят нелепые, не смешные. Я не боюсь леса, но всеобщая паника сильнее меня, борьба с ней выматывает, лишает последних сил. На основах медицинского дела нож выскальзывает из потных непослушных пальцев, оставляет на запястье порез. Зачёт провален досрочно: кровь частыми крупными каплями падает на рубашку и пол, а я смотрю и не помню, что делать. Учитель перевязывает руку и отправляет домой после того, как убираю за собой.
В голове звенит – то ли от потери крови и волнения, то ли по соседней улице катит мусоросборщик. Дома тихо и страшно.
Когда возвращается Эрик, время переваливает за полночь. Он тяжело опускается на стул, почти падает, вытирает потный лоб ладонью. Ужин давно остыл, но он отмахивается. Подхожу сзади, кладу руки на плечи, разминаю одеревеневшие мышцы. Плечи мелко дрожат под моими пальцами. Через несколько минут напряжение ослабевает, но не уходит окончательно.
–Спасибо, Сель,– он смотрит снизу вверх, от ресниц на осунувшихся, чётко прочерченных скулах пушистая тень, на носу конопушки.– Сядь, нужно поговорить.
От волнения пробирает озноб. Ногой придвигаю табуретку, сажусь на край.
–То, что ты сейчас услышишь, не должен узнать ни один человек. Ни при каких условиях,– кивок.– Мы давали подписку о неразглашении,– он рассеяно водит пальцем по столу, как будто выводит буквы или рисунок.– Но тебе я рассказать обязан. Это случилось вчера днём. К нам привезли одного человека. Он был в форме, лесной патруль. Форма вся пропитана кровью, одна нога волочится по земле, с двух сторон поддерживают, чтобы не упал. Одной рукой он пытался держаться за напарника, другую прижимал к груди. Кровь лила оттуда и из правого бока. Кровь была везде: на руках и одежде спутников, на полу, на ручках двери. Необходима срочная операция. Когда его положили на стол и раздели…
Он тяжело глотает слюну, отрывает взгляд от столешницы.
–Раны были… ужасны. Глубокие рваные раны. Одна шла от подмышечной впадины до бедра, другая пересекала грудь и горло и едва не задела сонную артерию. Я многое видел, Сель! К нам привозили пьяных после драк, людей из дома, где произошёл взрыв, помнишь? Я давно не сопливый мальчишка. Но такого… Он умер у нас на руках. Он не мог даже кричать или стонать. Они увезли тело на машине с затонированными стёклами и приказали молчать. Это не всё.
Эрик хватает кружку с остывшим чаем, оставленную мной на столе, и жадно пьёт. Морщится: он никогда не кладёт меньше двух кубиков сахара, а я пью без него.
–Сегодня они пришли снова. Этот парень даже пытался сам передвигаться. Нельзя было вкалывать обезболивающее, сердце в таком состоянии не выдержит.
Живот скручивает болезненный спазм. Какая нужна выдержка, чтобы чувствовать входящую в тело иглу, соединяющую рваные ткани? Надеюсь, мне никогда не придётся узнать это.
–С ним было три напарника, тоже из лесного патруля. Они поздно поняли, что не все разговоры можно вести при посторонних. Я успел услышать, что в лесу остался один из них. Ещё одна из матерей Города сегодня не дождётся с дежурства сына.
Не моргая, он смотрит мне в глаза.
–Он умер, Сель. Более того, смерть была такой, что напарникам пришлось оставить тело. Или то, что от него осталось,– покачав головой, поправляет себя он.– Я не верю в сказку о взорвавшемся оружии, которой нас пытались накормить. Один раз – случайность. Но три случая за два дня… Не знаю, что убило его, но это страшная смерть. Но страшнее то, что на его месте могла быть ты.
Спазм поднимается выше, к горлу. Зажимаю рот рукой, вскакиваю, роняя табурет, бегу в ванную. Меня выворачивает наружу. Долго тру лицо ладонями, холодными от воды. Хватаюсь дрожащими пальцами за бортик раковины, поднимаю голову. Из зеркала растерянно и испуганно смотрит шестнадцатилетняя девушка. По лбу стекают капли, капли висят на бровях и носу.
«На его месте могла быть ты»
Меня снова рвёт.
Несколько дней назад я спокойно сидела в лесу и единственное, чего боялась – не успеть в Город до темноты, попасться охранникам. Я не верила, что там и вправду могло ждать что-то опасное. Выходит, преподаватель прав?
Возвращаюсь на кухню. Поднимаю упавший табурет, сажусь, упираясь локтями в стол, зажимаю щёки между ладонями.
–Что теперь будет?
–Усилят охрану. В который раз поменяют расписание поездов, если вообще можно сказать, что у нас оно есть. Пассажирские платформы перекрыты на несколько дней. Ночные передвижения запрещены, если они не связаны с рабочими заданиями, но таком случае будут передвигаться охраняемыми группами. Сель,– он осторожно берёт меня за запястье, отнимает руку от лица.– Глупо сейчас это повторять, но я повторю. Я знаю, что ты любишь лес, хотя не могу понять этой любви. Но я не смогу один, если с тобой что-то случится. Я не мог уснуть ночью, стоило закрыть глаза и я видел тебя, лежащую у нас в отделении с раной от подбородка и до низа живота. Как сердце перестаёт сокращаться и гонять кровь, как прерывается сигнал жизни и тянется ровная полоса и в ушах стоит звенящий писк. После родителей… В тот день я дал себе обещание: сделать всё возможное, чтобы не потерять тебя.
Вместо ответа перебираюсь к Эрику на колени, прижимаюсь и тихо соплю на ухо. В животе вперемежку со страхом булькает смех: это будет вторая экскурсия, которую я жду с не меньшим ужасом, чем одноклассники. После первой я убежала в лес, чтобы побороть страх. Потому что никак не получалось забыть слова одноклассника «Я не встану с ней в пару, она и при виде паука визжит, а в лесу вообще умрёт». Я хотела стать смелой, хотела доказать, что не обо мне те обидные слова. Доказать кому – себе? Теперь, похоже, придётся начинать по новой. Прости, Эрик, но даже ты не можешь стать преградой на моём пути. Я люблю тебя, но даже ты не в силах запретить мне что-то, этого не может никто.

Колонна идёт шаг в шаг. Впереди затылок с тёмной кисточкой волос, сзади в шею горячее дыхание. Шаг на секунду сбивается: мне наступают на пятку. Шиплю, но не оборачиваюсь. В ушах наушники, в них монотонный голос учителя. Он рассказывает не про то, как красиво осенью это место, как шуршат под ногами листья, как рассыпаются они, если сжать в ладони. Не про озеро в нескольких километрах отсюда, не про закатное небо, отражающееся в нём. Не про ветер, свистящий за воротом, когда едешь в открытом вагоне, перевесившись за борт. Не говорит этот голос, какие вырастают зимой сугробы, что лёд на озере очень крепкий, с мелкими трещинами и скользит под ботинками на толстой подошве. Он не знает, каково это, он никогда не видел.
–Опасность за пределами Города подстерегает на каждом шагу. Если по воле случая вы окажетесь в лесу, не вздумайте рвать с кустов орехи и ягоды. Не пейте воду из водоёмов и ручьёв, встречающихся по пути.
Каким образом кто-нибудь из нас может оказаться в лесу? И, кроме того, голос в наушниках врёт. Пусть он и прав в том, что не стоит бездумно тянуть в рот всё, что видишь. Но зачем нас обманывают, говоря, будто мы сейчас глубоко в лесу? Снаружи, за узкой лесополосой, поле и Город. Тоннель начинается в трёхстах метрах от одной из станций. Везли нас окружными путями, сделав крюк, сначала удаляясь от Города и приближаясь после к нему с другой стороны, растянув пятнадцатиминутную поездку на полтора часа. Догадывается об этом кто-нибудь, кроме меня?
Пробив толстое, не меньше метра, стекло, можно выйти наружу и дойти до окраинных домов задолго до темноты. В нескольких метрах в сторону от входа лесной патруль. Охрана и здесь, впереди и позади, контролирует движение в тоннеле. Несколько сотен шагов по прямой – и мы почти в поезде. Почему же я боюсь?
Страх впитывается через поры на коже. Он повсюду. Во взглядах, в дыхании, в размеренном движении рук и ног, в каждом подъёме грудной клетки, в невидимых отпечатках ступней позади нас. Он растекается с кровью по телу: к пяткам, в каждый палец, застывает в ногтях, повисает на кончике носа, тенью ложится на солнечное сплетение. Гулко отдаётся в ушах, многократно повторяя каждое слово.
–В лесу нет друзей. Любой зверь видит в вас добычу. Он без промедления готов наброситься и растерзать.
Колонна вновь сбивает шаг. Хватаюсь за чьи-то плечи, чтобы не упасть. Глаза неотрывно смотрят в сторону леса. Кто-то выбегает из-за деревьев. Останавливается, растеряно оглядывается по сторонам, так смотрит на стеклянный тоннель, как будто ожидал увидеть себя в другом месте. Снаружи, с обратной стороны, тоннель смотрится неуместно, он лишний, его не должно здесь быть. Нелепое громоздкое сооружение. Тот, кто снаружи, запоздало задирает голову. Ищет камеры слежения?
Часто моргаю. На мгновение кажется, будто мои глаза смотрят сюда снаружи. Но это не я. Я стою внутри, прижавшись носом к стеклу и надышав на него облачко пара. По ту сторону, в каких-то десяти шагах, парень. Он смотрит на нас, мы, больше сорока пар глаз, на него. Как он умудрился выбраться? В этом тоннеле две двери: вход сзади и выход впереди. Он не мог, не мог! Значит… Он не из нас? Губы шевелятся. Мы не слышим голос, его невозможно услышать: толстое стекло не пропускает звуки. Пытаюсь научиться читать по губам. Получается странный набор из гласных: длинное о, затем и. Помогите? Он оборачивается, шагает назад и падает, оступившись. Не нужно уметь читать по губам, чтобы понять, что он кричит. От страха.
Меня отталкивают от перегородки.
"Пожалуйста, пусть мне это снится! Пусть это сон, пожалуйста, это сон!"
Я не знаю, кто это, я не видела этого зверя на картинках. Серый, всклокоченная шерсть на загривке, слюна капает из раскрытой пасти. Справа раздаётся непонятное слово "волк". Так называют это существо?
–Беги!– орёт кто-то рядом.
Он не слышит нас, как и мы его. Бежать – куда? Мощные длинные лапы готовы к прыжку.
Встаю на цыпочки, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть. Спины и головы, светлые, тёмные, лохматые или причёсанные. А потом впереди кто-то кричит:
–Смотрите! Смотрите же!
–Это не охранник!
–Кто это?!
Потом мне рассказали, как из леса выбежал человек. Он не был похож на охранника. Чёрная обтягивающая форма, на голове шлем с чёрным стеклом. Тяжёлые ботинки на шнуровке. И оружие – не громоздкий длинный ствол, а маленький, по ладони, пистолет. Он на бегу несколько раз выстрелил в зверя. Нагнулся, подхватил мальчика, практически на себе потащил к деревьям. Кто-то говорил, что их отход прикрывал ещё один человек, практически неразличимый среди стволов.
Но всё это потом. Опомнившись, охранники теснят нас к выходу. Никто не замечаем, что переход сокращается в несколько раз, что поезд, в который нас затолкнули, идёт так близко к Городу. И я не замечаю. Меня трясёт. Не от страха – это какой-то детский восторг. Всё это правда! Монстры существуют, значит, где-то должен быть и заброшенный город. И кто этот мальчик? Внутри зреет решение, наливается уверенностью, как виноградная гроздь соком. Я должна вернуться в лес. Я позабочусь о своей защите. Раздобуду оружие, придумаю, как укрыть тело от укусов и ударов. И шёпот одноклассников о лесных чёрных людях делает моё решение непоколебимым. Я найду этих людей, чего бы мне это ни стоило.

Эрик озадаченно смотрит на меня.
–Хочешь сказать, ты знаешь, кто виноват в последних смертях? Ты видела убийцу тех охранников?
–Верно,– киваю я.– Скажи, ты слышал что-нибудь о волке?
–О волке?– он непонимающе хмурится.– Это дикое животное. Раньше они жили в лесах. Но мы много лет не ходим туда, их давно никто не видел. Подожди… Ты не хочешь сказать…
–Да.
Перед глазами снова оскал, белые клыки, всклокоченная шерсть. Что с теми неизвестными из леса? Выбрались ли они?
–Ты знаешь, сегодня день школьной экскурсии. Мы шли по туннелю, как и всегда. А потом…Этот мальчик, я не знаю, кто он. Никто не знает! Он выбежал на поляну с другой стороны стекла. А потом этот зверь. Мы думали, это конец!
–Сель, если тебе страшно, не надо об этом. Я понял, что ты хочешь сказать. Не надо.
–Нет же! На поляну выбежал ещё один человек. В чёрной форме и в шлеме. Он несколько раз выстрелил и спас его. Он ранил или убил того зверя. И помог добраться этому парню до деревьев,– я боюсь, что Эрик перебьёт меня, и говорю всё быстрее.– Он увёл его, а среди деревьев их ждали другие. Один или несколько – не суть. Я знаю, ты очень не любишь такие разговоры. Но, Эрик. Пойми. Там правда есть люди. Никто не знает, насколько широко раскинулся лес. Километр? Тысяча? А что, если за ним другой город, как наш? Не зря ходят легенды. И чудища, о которых рассказывают помешанные, могли оказаться теми же волками. И если в лесу водятся волки, наверняка есть и другие звери. Что мы вообще можем знать, не ходя туда? А что, если много лет назад была война, потому нам и запрещено переходить туда? Ведь могли разделить территорию. Или изначально были разными странами.
Эрик тяжело молчит.
–Да,– наконец, кивает он.– В твоих словах есть что-то разумное. Сама понимаешь, расспрашивать никого не буду. Но постараюсь внимательнее прислушиваться к разговорам.
Он собирается встать, но снова смотрит на меня.
–Да, чуть не забыл. Что у тебя с рукой? Давно хотел спросить. Порезалась?
Он кивает на бинт. Я не снимала его с той поездки в поезде, после которой появились знаки на запястье. Как отреагирует Эрик? А вдруг он разберётся, что это означает?
–Смотри.
И он смотрит. Сначала непонимающе, отстранённо. Потом почти с ужасом.
–Сель… С ума сошла,– выдыхает он.– Кто её сделал?!
–Что? Я не понимаю, что это значит. Пожалуйста, объясни.
–Это же татуировка, Сель.
–Их запрещено делать? Это противозаконно?
– Нет, но… даже не знаю. Это очень странно. Их много лет никто не делает. Вроде бы очень давно жили разные племена, у них эти символы что-то означали. Замужество или что-то в этом роде, точно не знаю.
–Она появилась во время последней поездки. Когда… Я рассказывала тебе.
–Пожалуй, ты права. Лучше прятать её под бинтом.
Он помогает затянуть повязку, а после легко подхватывает меня и укладывает, заботливо поправляя одеяло, как папа много лет назад. Я тихонько смеюсь. Как будто не произошло ничего, как будто мы снова все вместе и верим, что впереди светлое будущее и все невзгоды по плечу. Да, завтра, может, и ждут новые трудности, неприятные новости, недопонимания, страхи. Но всё завтра. А сейчас я прошу Эрика спеть что-нибудь, раньше он писал много стихов и подбирал к ним музыку. Сейчас на это «баловство», как он называет сочинительство, времени не остаётся. Эрик улыбается в ответ и вполголоса напевает легенду о девочке, живущей на месяце. Глаза наливаются сонной тяжестью, Эрик уплывает. Пытаюсь пожать его руку и проваливаюсь в сон.

На наш класс сваливается неожиданная популярность. Неожиданная, потому что непонятно: откуда успели узнать всё за одну ночь? Слухи расползаются по школе с быстротой вытекающей из прохудившегося крана воды. Меня встречают у ворот, доводят до кабинета, вздыхают и перешёптываются за спиной. Немного неуютно от пристального внимания. Как клетки под окуляром микроскопа. Каждый стремится подобраться поближе, посмотреть, прикоснуться. Смущается большинство из нас. Да рассказывать особо и ничего, всем уже известны мельчайшие подробности, вплоть до цвета травы и количества облаков над туннелем. Мы – сорок с лишним человек – прячемся в кабинете, перебежками проникаем из класса в класс. Долгое время боимся смотреть открыто друг на друга, подглядываем исподтишка и спешно отворачиваемся, если взгляды пересекаются. А потом что-то лопается, мы толпимся у учительского стола и перебиваем друг друга, кричим, доказываем что-то. Воспоминания путаются, долгие размышления исказили их. Если верить некоторым из одноклассников, волков у туннеля было не меньше пяти, у каждого по несколько голов с зубами в два ряда. Но в одном все сходятся: никто не знает мальчика, оказавшегося по ту сторону стекла. Ни в нашем классе, ни в параллельных он не учится. Сказать или нет? Не сочтут меня сумасшедшей за подобные мысли? Никто ведь не верит всерьёз, что за лесом что-то есть. Одни легенды.
Переглядываюсь с девочкой, обычно сидевшей впереди меня. С той самой, которая задала преподавателю неожиданный вопрос. Интересно, мне кажется, или в её глазах читается та же мысль? И она верит в такую возможность? Я проталкиваюсь к ней через одноклассников. И не успеваю.
–По местам, по местам!
Мы – испуганная птичья стая – разлетаемся по своим партам. Прослушать начало урока, шуметь в неположенное время, на весь этаж обсуждая свои идеи – насколько беспечными нужно быть, чтобы нарушить сразу два правила! По спине ползут нехорошие мурашки: три правила. Возле входа в кабинет стоит несколько человек. Учитель. Председатель школьного комитета. А эти двое – кто? Смотрят на класс, не мигая, выхватывая каждого из нас. У каждого компактный микрофон за ухом, на голове очки с затемнёнными стёклами. От их тяжёлых взглядов неуютно, хочется оправиться и вытянуться по струнке. Один из отделов охраны?
–Чем вызвано нарушение дисциплины?
Тишина. Председатель долго смотрит на каждого из нас, обещая расправу.
–С самого утра неадекватное поведение вашего класса бросается всем в глаза. Напоследок решили и уроки сорвать? Считаете, вам всё можно, что останетесь безнаказанными?
Тишина.
–Завтра утром на специальной доске будет вывешен приказ на ваш счёт. А сейчас хотелось бы разъяснить некоторые вопросы,– председатель кивает, охранники синхронно делают два шага вперёд.
–Вчерашний инцидент породил в школе ошибочные слухи,– начинает один из них.– Тот, кто первым сообщил о случившемся, поступил опрометчиво. Это… недоразумение не стоило предавать огласке, тем самым бросая пятно на школу. Да, тот мальчик учится, вернее – учился, здесь. Вчера вечером вышел приказ о его отчислении. Он понесёт наказание, которое определит ему городской суд. Хотите узнать, в чём его вина? Его погубило любопытство. Не дождавшись дня, когда на экскурсию отправляется его класс, он незаконно пробрался в поезд, а после следом шёл за вами. Но не успел зайти в туннель. Он ждал, когда все пройдут, чтобы его не заметили. А туннель оснащён автоматической системой, дверь закрывается за последним вошедшим. Тогда он решил идти вдоль, до выхода. За что и поплатился. Напрасно сейчас некоторые из вас думают, будто эта операция прошла для нас незамеченной. Мы следили за ним, и в нужный момент человек из охраны забрал его. Надеюсь, вы осознаёте всю глупость его поступка и не станете повторять подобное.
–Думаю, вы получили ответы на все вопросы,– председатель ядовито улыбается.– Завтра вы узнаете о нашем решении. Прошу, начинайте урок.
Учитель занимает своё место, председатель и охранники поворачиваются и уходят. Несколько секунд – и их спины скроются, и я никогда не узнаю правды.
–А волк?
На меня испуганно оглядываются, стараются отодвинуться. Становится очень страшно, словно сама себе подписываю приговор. Каким же он будет?
–А волк?– упрямо повторяю я, не замечая, как перехватывает от страха дыхание. Молчаливый охранник нависает надо мной, поправляет микрофон за ухом.– Если по периметру стояла охрана, почему они не позаботились о безопасности того мальчика? Даже если он нарушитель, подвергать его такому риску бесчеловечно. Появись охранник на полминуты позже, ему некого было бы возвращать в Город.
–Это не волк, девочка,– произносит охранник под напряжённое молчание одноклассников.– Это собака.
–Но в неё же стреляли,– не сдаюсь я и невольно перехожу на шёпот.– Мы видели.
–Это специально обученная собака. Выстрел в её понимании равнозначен команде. Ещё вопросы есть? Замечательно. Начинайте же урок.
Последнюю фразу он раздражёно бросает учителю. Они уходят, а я всё смотрю на закрывшуюся дверь. И вроде объяснение логичное и простое. Но почему не получается верить? Перевожу взгляд на спину сидящей впереди девочки. Из-под её локтя выглядывает оторванный листочек.
«Не верь им»,– слишком много вопросов для одного утра. Нужно поговорить с ней. А я ведь даже не помню её имени.

-Не верь им.
Она догоняет меня по пути домой, подстраивается под мой шаг.
–Ты ведь тоже понимаешь, что-то не сходится в их версии. Не дай им себя запутать, довольно того, что остальные поверили. Собака,– она презрительно фыркает.– Ну, правильно, откуда нам знать.
–На то и расчёт,– отвечаю осторожно.– Мы не могли подвергнуть их слова сомнению.
–Но подвергли. И теперь обсуждаем это на улице среди дня. Понимаешь?
–А что тут понимать?– пожимаю плечами.– Прямое нарушение закона.
–А ты смелая.
–Ты тоже.
Её уши краснеют. Она понимает, о чём я.
–Это вышло случайно. Мне давно хотелось поговорить, но дома боятся, когда поднимаю такие темы. Хотя ничего запретного нет! Вот и сорвалась на уроке. Смешно звучало, да?
–Нет. Мне кажется, ты не одна об этом думаешь. Просто никто не решился бы спросить такое, в голову не придёт. А о какой книге ты говорила?
–Она про города и страны. Я её нашла. Родители как-то узнали о том разговоре, сдали её в центральное книгохранилище. Там многих страниц не хватает. И половина текста не по-нашему написана, буквы непонятные. Некоторые похожи, но получается нелепый набор значков.
Интересно, где нужно ходить, чтобы найти такую книгу? Но спрашиваю другое:
–Выходит, языки других стран могут отличаться от наших. Как голоса животных отличаются между собой. Да?
Она задумчиво пожимает плечами.
–Лучше мне уйти сейчас. Я понимаю, это смешно, но спиной чувствую, как следят за нами. Как идут шаг за шагом, слушают. Глупости,– она натянуто улыбается и ускоряет шаг, почти срывается на бег. Но оборачивается, чтобы спросить:
–Как думаешь, какое наказание нам придумают, что будет завтра?
И убегает, не дождавшись ответа. Да и что я могу ответить?
На следующий день доска наказаний и объявлений пустует.

Всё когда-нибудь кончается. Спустя несколько дней разговоров всё меньше, спустя неделю наш класс оставляют в покое, словно и не происходило ничего. Нам тоже не до разговоров, приближается пора экзаменов. Страшнее остальных для меня основы медицинского дела и ежегодный осмотр. С первым можно разобраться: несколько раз Эрик проводит меня тайком на свои дежурства, на практике помогает навёрстывать пробелы. Но что делать со вторым… На осмотре придётся расстаться с бинтом. И татуировка неизвестного происхождения окажется на виду. Что сказать в своё оправдание? А ведь спросят, спросят, откуда она. Ни ластик, ни порошок не помогают. В голове назойливо крутится одна и та же мысль. Страшно, но разве есть выбор? И я решаюсь.
Чтобы вернуться засветло и не попасться охране, приходится пропустить один школьный день. Влетит вдвойне: и от Эрика, если узнает, где была, и от учителей. Что ж, из двух зол выбираю меньшее.
Я не собираюсь заходить в лес, но предосторожности лишними не будут. В шкафу брата хранится много интересных вещей. Надеваю медицинский корсет для поддержки позвоночника, затягиваю на свой размер. Улыбаюсь отражению. Не знаю, для каких целей Эрик принёс его, но вещь надёжная, защита что надо. Поверх футболка и тёплая кофта на молнии и с капюшоном. Карман штанов идеально подходит, чтобы спрятать складной ножик – маленький и острый. Волосы туго перетягиваю резинкой и убираю под кофту. Новый взгляд в зеркало: я готова. Жаль, Эрик в больнице. Впрочем, в таком случае шансы уйти незамеченной свелись бы к нулю.
Утренние улицы на удивление оживлённые. Приходится основательно поплутать между домов. Ситуация с поездами до сих пор напряжённая, перевозки пассажиров отменены все до единой. Исключения сделали лишь для школьных экскурсий. Девушка, идущая к станции, не смогла бы не вызвать нехороший интерес. Но мне и не нужно к станции.
Лаз под забором на месте. Пересекаю городской цветник, иногда останавливаюсь, словно любуясь цветами, и шаг за шагом приближаюсь к цели, к маленькой дверце, которой пользуется охрана. Ключ в носке. Неудобно, зато надёжно. Наклоняюсь, провожу несколько раз по ботинку. Со стороны смотрится, будто стираю влагу от оросительной системы. Ключ незаметно перекочёвывает в ладонь. Минута – и я на свободе.
Сколько дней не выходила за Город? Воздух дурманит, кружит голову. Кусаю губы, расползающиеся в улыбке, и бегу в сторону железной дороги. Стараюсь держаться окраины поля, мелкие деревья и кустарник надёжно прикрывают со спины и по бокам. Несколько раз приходится тормозить, заслышав голоса патрульных. Ничком лежать в траве, а после вновь подрываться и устремляться вперёд.
И вот конечная цель моего забега. Кладу ладонь на рельсу и слушаю. Сначала долгий покой. Но постепенно нарастает вибрация, едва заметная после долгого ожидания, и вовсе незаметная, когда не ждёшь. Перестук колёс проникает под кожу и привычно бежит по венам, разгоняет кровь. Поезд всё ближе. Ноги сами относят меня в укрытие и в нужный момент срываются с места и пружинят, подбрасывая тело вверх. Ветер бьёт навстречу, пытаясь сбросить. Руки срываются с непривычки. Тяжело дыша, проникаю в тамбур между вагонами. Локоть, где ободрала кожу, неприятно щиплет, но сейчас не время жалеть себя. Долго прислушиваюсь, собирая остатки решительности. Ничего не происходит. И я прохожу в вагон. В первый вагон. В тот самый, куда запрещено заходить.
Первый вагон не для пассажиров. Там ездит охрана, перемещаясь на большие расстояния. Но чаще всего он пустует. Для обычных пассажиров остальные вагоны – со второго по шестой. За ними крепят ещё несколько товарных тележек.
В вагоне никого. Можно выходить, и всё-таки добираюсь до конца, чтобы окончательно убедиться. И только после этого разворачиваюсь и ехидно усмехаюсь уголками губ. Охота началась.
Проверяю вагоны один за другим, заглядываю под сиденья. Никого. Все девять вагонов пусты. Дальше несколько открытых товарных тележек, как и на всех поездах. Перебираюсь в первую, дожидаюсь замедления хода и прыгаю. Удар по насыпи сильно отдаёт в пятки и колени. Скатываюсь вниз по камням и встаю лишь после того, как растворяется в воздухе перестук колёс.
Это только первый поезд. Нельзя раскисать так сразу, нельзя! И дальше – гонка. Из поезда в поезд, из вагона в вагон. Руки дрожат от напряжения, ноги гудят, в животе урчит от голода, а я упорно иду вперёд, уже ни на что не надеясь. Пинаю с досады дверь. Последний. Последний вагон. А сколько их за спиной? Не сосчитать. Сажусь прямо на пол, размазываю по щекам слёзы обиды. Всё бесполезно. Я не найду тех, кто оставил на моей руке эти проклятые отметки, и через две недели меня ждёт что-то страшное. Да и с чего я вообще взяла, что те ребята вновь запрыгнут на один из поездов?
Поезд дёргается, движется рывками. Рывок – остановка, рывок – остановка. Пора выбираться. Вытираю и без того влажной ладонью лицо, ладонь вытираю о штаны. В тамбуре выглядываю в окно. Места незнакомые, похоже, заехала дальше обыкновенного, либо свернули на один из боковых путей. Стекло давно разбито, подтягиваюсь, уговаривая руки не подвести и не дрожать, осторожно выбираюсь наружу. Времени на группировку и прицеливание не остаётся: слишком поздно замечаю мост впереди. Падаю, распластываюсь на камнях. Воздух комом застревает в груди и горле. Мысленно благодарю Эрика: без корсета моё тело давно превратилось бы в сплошной синяк. Несколько минут пытаюсь отдышаться, соскребаю себя с каменной насыпи, плетусь обратно.
Мало-помалу состояние возвращается в норму. Вдруг прихожу в себя, слетаю, как ошпаренная, вниз, где не буду маячить на виду. Так, с кочки на кочку, перепрыгивая ветки и лужи, дохожу до развилки. Она стоит в разрыве леса. Три пути. Один ведёт назад, к мосту. Два другие – в противоположные стороны леса. Направо? Налево? Глажу рельсы, присматриваюсь внимательнее к путям. Ведущий налево более стёртый. Но шпалы на нём большей частью обновлены. На правом же много поломанных, тут и там пробивается нетронутая сорная трава. Похоже, пользуются им редко, а то и вовсе забросили. Решено, иду налево.
Это самый долгий и страшный путь домой. Постепенно сгущаются сумерки, тает над лесом оранжевая полоса заката. По низинам по обе стороны железной дороги собирается туман – молочная дымка. Первый летний месяц не балует теплом, пришедшая жара моментально спала, ночи особенно холодные. Обхватываю себя руками, прыгаю, прогоняя дрожь. Поминутно оглядываюсь. Поезда нет. Прислушиваюсь. Поезда нет. Уже не боясь, выхожу наверх и иду по рельсам, но ноги успели отсыреть, озноб бьёт не переставая. Похоже, в Городе произошло что-то серьёзное. А может, машинисты сами опасаются теперь ночных заездов, что ещё раз подтверждает, что нас пытались ввести в заблуждение. И вполне успешно, недаром школьники успокоились и забыли произошедшее, как тяжёлый сон.
Вдруг замечаю, что ночная тишина особенная. Она соткана из звуков. Шелест высокой травы. Шёпот тонких теней-листьев. Короткий хруст обломившейся под птицей ветки. Птица хлопает крыльями, разгоняя упругий воздух, поднимая ветер. Ветер перерастает в тихое журчание ручья. Земля неохотно расстаётся с солнечным теплом, которое впитывала за день. С еле уловимым хлопком раскрываются её поры, разбегаются в стороны трещинки-паутинки. Ночь соткана из запахов. Самый сильный из них – запах хвои. А на небе звёзды, россыпь миллиона звёзд, которые не видишь в Городе. Отдельные звёзды собираются в картинки, одни напоминают животных, другие людей, третьи геометрические фигуры.
Несколько часов пролетают незаметно. Только затихают закатные всполохи над макушками деревьев, и вот за спиной светлеет небо, и первые солнечные лучи щекочут шею. В начале шестого пересекаю цветник, трусцой пробегаю ведущие к дому улицы. После душа силы оставляют меня. Успеваю поставить будильник на час спустя, чтобы не пропустить занятия, и проваливаюсь в сон.

Кто-то тормошит меня за плечо.
–Эй, соня, вставай!– смеётся где-то наверху голос Эрика.– Хватит делать вид, что не слышишь третий будильник подряд.
Отмахиваюсь и натягиваю одеяло на голову. Но меня вытаскивают из кокона и несут в ванную, где прямо в одежде ставят под холодные струи воды. Я фыркаю, как недовольный ёжик, и, наконец, перестаю жмуриться.
–Ну?– он смотрит на меня и безуспешно сдерживает улыбку.– Что за фокусы? Как будто ты была на дежурстве всю ночь без сна. Скажи спасибо, что вернулся вовремя, точно опоздала бы. Завтрак на столе, вытирайся и бегом.
–Брысь, командир,– показываю ему язык.
Через несколько минут сижу на кухне, поджав под себя покусанные комарами ноги, быстро глотаю чай с бутербродами. И думаю. Нет, лучше не волновать брата раньше времени. В запасе две недели. Если в ближайшие пять дней не придумаю, как спрятать татуировку, решать будем вместе, а пока промолчу.
–Ты чего такая тихая сегодня? Проводить до школы?
Я качаю головой. Отправляю Эрика отдыхать, попутно стряхивая со стола крошки. Вспоминаю расписание, предупреждаю, что вернусь домой поздно, сегодня запланированы практические занятия. Несколько раз проверяю рюкзак: всё ли взяла. Закидываю его за спину, обнимаю Эрика и выскакиваю за дверь. Подъёмник медленно ползёт вниз. По пути заходят соседи, кивают, здороваясь. Мальчик с третьего этажа улыбается беззубым ртом, протягивает большое сочное яблоко. Улыбаюсь в ответ, кладу подарок в кармашек рюкзака и в приподнятом настроении бегу к школе.
Сегодня всё выходит на удивление хорошо. Преподаватели несколько раз хвалят, смотрят с одобрением. Даже основы медицинского дела теперь не кажутся такими пугающими. Успешно «прооперировав» пострадавшего, получаю предварительный зачёт в ведомость, возвращаюсь на место и с довольным видом оглядываюсь. И только теперь замечаю, что одноклассников стало меньше.
Весь день мы занимались группами по несколько человек. Может, дело в этом? Сложно понять, сколько человек в классе, когда они не на своих местах. Но на следующем уроке окончательно убеждаюсь, что была права. Семь пустых мест в кабинете. Сдали экзамены досрочно? Вряд ли. Стул впереди меня тоже пустует.
–Эй,– я тихо зову девочку, сидящую на соседнем ряду справа.– А куда все подевались?
Она непонимающе хмурит брови.
–Ну, смотри, сколько мест пустых.
–Так эпидемия же, вчера сказали.
Учитель сердито косится на нас, прерывая разговор. Но я узнала достаточно. Эпидемия. Нужно соблюдать осторожность, болеть сейчас совсем не время.
После уроков иду к больнице, проведать Эрика. Внутрь не пускают, он сам спускается ко мне. Так и сидим на перилах, разговаривая о всяких пустяках и по очереди откусывая утреннее яблоко. Небо над крышами становится тонким и прозрачным, а в окнах оно глубокое, насыщенное. Зябко. Из-за больничной двери слышится приглушённое бормотание: новости. Поправляю сползающую с плеча кофту, прицеливаюсь и попадаю огрызком в урну. Спрыгиваю вниз и, вытирая о штаны руки, прощаюсь с Эриком. Он просит быть осторожнее, а сам уже почти что забыл о моём присутствии: по переговорному устройству его требуют на место. Я не спешу домой, по пути останавливаюсь, рассматриваю своё отражение в высоких зеркальных витринах. Интересно, как бы я выглядела, родись в другом месте? Например, в центральном округе. Мысленно примеряю самые разнообразные наряды. Но вдруг ловлю улыбку прохожего и смущённо спешу прочь. Что за глупости идут в голову. Как будто не понимаю, что наряды – видимость, оболочка. То, что под ними, не получится скрыть ярким образом. А что у меня под ними? Не знаю. Пока не знаю.
День за днём. Урок за уроком. Нас всё меньше и меньше. Учителя и вправду не замечают, что в классе не остаётся и трети от бывшего количества учеников? Почему они смотрят мимо нас? Почему говорят, как автоматы, стараясь быстрей закончить урок? Почти ни слова об экзаменах, отменены дополнительные занятия, не остаётся ни домашней работы, ни практической. Мы можем встать среди урока, пойти гулять по кабинету или вовсе выйти – не скажут ни слова. Как будто странная эпидемия охватила всех – эпидемия рассеянности, беспамятства.
Ещё месяц назад не могла себе представить, что за два дня до экзамена не буду волноваться, сидеть над учебниками, вновь и вновь повторяя изученное. Даже страх перед осмотром отступает. Может, всё отменили?
Но Эрик, в отличие от меня, не забывает о грозящей опасности. Поздно вечером возвращается он домой, нагруженный баночками и тюбиками.
–Вот,– отвечает на мой молчаливый вопрос.– Твоя маскировка.
Достаёт наугад один из тюбиков, снимает бинт с моего запястья и щедро выдавливает содержимое на кожу. Я кричу от обжигающей боли, вырываю руку и бегу в ванную. Становится только хуже, вода не смывает мазь, обтекая её по контуру. На коже медленно расползается красное пятно.
–Дурак,– сквозь слёзы сообщаю Эрику.– Ты меня убить решил?
Он виновато промокает руку полотенцем. Помогает: злосчастная мазь наконец убирается.
–Тебя инструкции читать не учили?
Следующие полчаса он внимательно читает надписи на каждом из тюбиков. Временами поднимает голову, интересуясь моим состоянием. Красный отёк спал, а испуг не проходит. Для приличия я недолго дуюсь на брата, а после подсаживаюсь рядом, и мы изучаем вместе.
–Это,– говорит он вскоре.– Побочных эффектов не выявлено. Держится до двух суток. То, что нужно.
С опаской протягиваю руку вторично. Он лёгкими движениями втирает прозрачную прохладную мазь. Я сомневаюсь: разве ей можно что-нибудь замаскировать? Но через несколько минут татуировка и вправду становится незаметной, по цвету сливается с кожей. Если сильно присмотреться или потрогать, можно заметить маленькие выпуклые царапины, как от ожога.
–Проверь на водостойкость.
Я вновь иду в ванную. Довольно улыбаюсь. Мы нашли нужное средство, теперь на осмотре ничего не грозит.
Выключив воду, настораживаюсь. Показалось, или Эрик в самом деле с кем-то разговаривает? Ни звонка, ни стука слышно не было. Стою, стараясь не дышать, напряжённо вслушиваюсь. Но подслушать не дают: дверь распахивается. И словно ледяной рукой по спине проводят: охрана.
Бежать, бежать!– мелькает первая мысль.
Ноги подгибаются, опираюсь на раковину, снизу вверх смотрю на охранника. Он – на меня. Сколько длится молчание – минуту, десять? Меня подхватывают и несут в комнату. Эрик сидит на подоконнике, злобно косясь на охранника, осматривающего вещи. Третий охранник стоит у входной двери. Как будто мы можем сбежать!
При нашем появлении Эрик вскакивает, отнимает меня и усаживает на место, где сам только что сидел. Встаёт рядом, всем своим видом показывая, что не даст причинить мне вред. Охранники переглядываются. Тот, что осматривает комнату, откладывает мою тетрадь, выпрямляется.
–Селина, пограничная зона, участок 17/523,– голос у него низкий, тяжёлый.– Вы обвиняетесь в нарушении закона двенадцать.
От живота к горлу обжигающая волна. Эрик растеряно смотрит на него, на меня.
–Чего?– не понимает он.– Что это значит?
Эрик не очень силён в законах. Да, он отличный медик, но что касается этой области… Но сейчас он узнает, ему объяснят, что подразумевает под собой это нарушение. В списке закон указан под двенадцатым номером. На самом же деле это второй по важности закон, стоящий сразу за запретом на переход границы. Мне по-настоящему страшно. Откуда они могли узнать?
–Иными словами, Селина была замечена во время пересечения городского периметра,– охранник снисходительно поворачивается к Эрику, но голос остаётся бесстрастным.– Фиксация камерой слежения не оставляет иного выбора, кроме признания факта свершившегося.
В животе что-то обрывается, как во время прыжка с поезда, когда летишь на камни или в кусты. Камера? Притягиваю к себе коленки и утыкаюсь в них мокрым лицом. Прости меня, Эрик. Я не хотела подвести тебя. Но так бывает: происходит именно то, чего сильнее всего боишься.
–На оплату штрафа за данное нарушение даётся двадцать четыре часа.
Напряжение спадает мгновенно после этих слов. Штраф! Каким бы большим он ни был, мы справимся. Но охранник продолжает кривить губы в снисходительной улыбке.
–И есть второе нарушение. На этот раз закон номер один.
Пальцы леденеют. Закон номер один? Постойте!
–Переход через границу? Но этого не было!
–Наложение ложных обвинений?– охранник усмехается уголками губ.– Каждый второй нарушитель говорит то же самое, слово в слово. Мы слишком дорожим своей репутацией, девочка, чтобы заниматься подобными делами. Сегодня утром был получен снимок с координатами. Два километра в сторону за пограничную полосу.
Он протягивает цветную картинку. И в самом деле, я. Кофта, накинутый капюшон, из-под которого выглядывают волосы, бинт на запястье. Или не я? Фото сделано со спины, мало ли похожих девочек? Координаты тоже ни о чём не говорят.
–Когда сделано фото?
–Сегодня утром. Через час оно поступило к нам.
–Но я была в школе!
–Кто может подтвердить?
–Учителя, одноклассники…
Голос превращается в шёпот. Понимаю: не подтвердят. Взгляд охранника подтверждает промелькнувшую догадку.
–Что вы собираетесь делать?– Эрик говорит резко, зло. Неужели, не понимает?
–Депортировать Селину в другую зону. Таково наказание за нарушение. Приговор вынесен и оглашён. Нарушитель, у вас есть десять минут. Любая попытка покинуть помещение без сопровождающего приравнивается к сопротивлению и нарушению приговора. Наказание будет ужесточено. Надеемся на вашу благоразумность. Через десять минут я вернусь за вами.
Они разворачиваются, молча уходят.
Вот и всё. Доигралась. Смотрю в пол: глаза поднять стыдно. Но Эрик тянет мой подбородок вверх, заставляя наши взгляды встретиться. Мы смотрим друг на друга, и те немногие секунды, что мне отмерили, уплывают.
–Я не верю, Сель. Ни одному их слову. Поняла? Это ошибка.
Я смотрю на него, глотая слёзы. В груди что-то больно жжёт.
–Ты поняла?– спрашивает он жёстче.
Вместо ответа утыкаюсь ему в грудь лицом, трясясь от плача.
–Сейчас не время плакать, Сель. Я знаю, как тебе больно. Не время. Это не самое страшное, что могло произойти. Вряд ли тебя депортируют дальше третьей зоны. Я слышал, бывали случаи, когда осуждённых возвращали обратно. Проходило разбирательство, охранники признавали свою вину и исправляли всё. Поначалу будет тяжело, очень тяжело. Тебя определят в один из приютов. Старайся не лезть на рожон, не показывай свой нрав. Тем более, до совершеннолетия тебе ещё три года.
–Два с половиной,– бормочу в ответ.
–И всё равно. Они могут пролететь быстро. Но может случиться и так, что тебе придётся несладко. Постарайся хорошо сдать экзамены и быстрее определиться с профессией. Всегда будь предельно собрана и никому не верь без веских на то оснований. Когда тебе исполнится девятнадцать, ты получишь документы, и у тебя будет право выбора зоны для проживания. Можешь выбрать хоть центр, хоть окраину – любую зону.
–А ты?
–А я уже выбрал, Сель,– тихо отвечает он.– Разве я мог оставить тебя?
Порывисто обнимаю Эрика и отстраняюсь. Остаётся три минуты. Эрик вытряхивает вещи из моего рюкзака.
–Только самое необходимое. Во-первых, деньги. Никто не знает, как повернётся жизнь дальше, лишними они никогда не будут. Но лучше никому не говори о том, сколько их у тебя. И вообще не говори. Во-вторых, мазь. Тюбика хватит месяца на три-четыре, зависит от того, сколько будет держаться. Возможно, краска сойдёт раньше, чем указано. На всякий случай кладу бинт. Когда закончится, с поиском проблем не будет, в любом медицинском пункте купишь. Дальше. В этом кармашке у тебя пара бутербродов… погоди, это нож? Зачем, Сель?
Я выхватываю из его рук нож, убираю обратно.
–Самое необходимое, Эрик,– возвращаю ему его же слова.– Я не знаю, что меня там ждёт.
Он качает головой, но не спорит. Кладёт вдобавок к вещам сменную одежду. А потом вновь приходят они. Силой оттаскивают меня от брата. Успеваю подхватить рюкзак, наполовину расстёгнутый прижимаю к груди, боясь потерять последнее, что осталось. Пытаюсь поймать взгляд Эрика, а он отворачивается, сутуля плечи. На моём плече тяжёлая рука – не вырваться. Закусываю губу и смотрю. Смотрю, смотрю, запоминая то, что было.
Я вернусь, Эрик, слышишь – вернусь! Я заставлю их разобраться, не пройдёт и месяца, как я снова буду здесь, в родном доме. Ты только верь.
В подъёмнике не получается отодвинуться: места слишком мало, охранники нависают надо мной угловатыми мрачными скалами, лица – неразличимые маски. Ровная полоса губ, непроницаемый взгляд. О чём они думают во время ночных арестов, сумели привыкнуть за столько времени? А если попробовать бежать, когда остановимся? Проскользнуть под рукой того, что ближе к дверям, не поймают, сумею оставить погоню позади на запутанных улочках, которые с детства знаю лучше царапин на коленях. И в лес, за железную дорогу. Но тут же осаждаю себя: а потом? И что если за мою глупость поплатится Эрик? И словно догадавшись о том, что у меня в голове, один из охранников недовольно косится. Когда двери подъёмника открываются, хватает мою руку.
–Надеюсь, ты помнишь предупреждение насчёт побега.
Двое охранников идут впереди, мы сзади. И только когда открывается дверь наружу, я вдруг понимаю: мы ехали наверх. Наверх, а не вниз! На крышу. Но почему?
Ответ приходит почти сразу: на крыше, на равном отдалении от краёв, стоит вертолёт. Останавливаюсь в нерешительности, не обращая внимания, что тянут вперёд. Охранник в раздражении оборачивается.
–Что? Высоты боишься?
–Нет,– бормочу, запинаясь. Перебиваю саму себя.– Не знаю.
–Идём, нет смысла тянуть время. Перелёт не долгий. Надеюсь, тебя не укачивает.
Укачивает ли меня? Я не знаю. Ответить не успеваю, он уходит вперёд. Впрочем, вряд ли это был вопрос. Послушно иду следом, всё ещё прижимая к груди рюкзак. Ноги заплетаются. Хочется сесть на месте и капризно сказать, что никуда не пойду, пусть сами летят, без меня. Усмехаюсь таким детским мыслям, но усмешка горькая. Карабкаюсь внутрь, где меня пристёгивают на одном из кресел. Другое – кресло пилота – занимает всё тот же охранник. Надевает громоздкие наушники, точно такие же протягивает мне. Жестом указывает на маленький микрофон. Я киваю: работа двигателей шумная, пришлось бы кричать, чтобы услышать друг друга.
Стиснув зубы, отгоняю непрошенные мысли. Не сейчас, рано. Я успею выплакаться, когда останусь одна. Меня ни о чём не спрашивают, и всё же устало говорю:
–Я готова.
Охранник кивает. Меня вжимает в кресло: взлетаем. Двери не предусмотрены, сбоку яростно задувает ветер, норовящий растрепать волосы и вытащить из кабины. Прищурившись, смотрю по сторонам, стараясь сдержать неожиданный восторг, и не зная, как побороть его. Просто вдруг перехватывает дыхание от вида ночного Города. Он прекрасен. Огни, миллионы огней, разбегающиеся по сторонам. Как звёзды, только на земле. Глаза слезятся, их застилает прозрачной плёнкой. Огни расплываются, троятся, лучи растекаются по домам и дорогам. Огни всюду: их поднимает и разносит ветер, их разрезает винт вертолёта, они стекают по моей коже, щекоча её. Губы трогает лёгкая улыбка. Вертолёт заходит на второй круг, а потом огни уходят назад, и под нами уже не дома – лес. Деревья приближаются, не осознавая, что делаю, перевешиваюсь сорвать сосновую шишку.
–Сдурела!
Охранник тянет меня обратно в салон, в наушниках надрывается его испуганный и оттого сердитый голос:
–Перевернуться захотела? Дура малолетняя. Хочешь спрыгнуть, так отстегнись и вперёд, а я умирать не спешу.
Я затихаю, посматриваю исподтишка на охранника. Он смотрит вперёд, губы сжаты в тонкую резкую полосу, на щеках щетина. Наверняка у него есть семья. Поможет ли им в случае чего то, что он работает в охране? Или подобных оберегов не существует?
Лес под нами всё не кончается. Вертолёт идёт низко, видимо, пилот опасается потерять в темноте ориентиры. Но минут через десять деревья мягко расступаются, образовывая небольшой пятачок. Вертолёт, на мгновение застыв в воздухе, медленно идёт на снижение. Какие-то неполадки? Я напряжённо оглядываюсь на охранника. Тот демонстративно не замечает мой взгляд, уставившись прямо перед собой. Когда до земли остаётся около метра, если не меньше, он тянет резко один из рычагов вверх, поворачивается в мою сторону и отстёгивает ремень.
–Нужно выйти?– догадываюсь я, но так не хочется выбираться в темноту леса, где кажется, будто из-за каждого ствола следят чьи-то глаза. Особенно здесь, на открытом пространстве.
Он кивает.
–Что-то не так с вертолётом? Он сломался? К нам прилетит кто-нибудь?
Он отводит взгляд в сторону.
–Почему мы остановились тут?– не унимаюсь я.
–Выходи,– голос его звучит глухо.– Ты на месте.
–Дальше я поеду на чём-то другом?
–Ты на месте,– повторяет он. И вдруг я понимаю, что это значит. Но страха нет, вдруг становится всё равно. Как будто не со мной это происходит.
–Нет,– голос звучит на удивление спокойно.– Это шутка. Зачем так глупо шутить?
Он разгибает мои побелевшие пальцы: до боли вцепилась в один из рычагов. Пальцы теряют чувствительность и поддаются. Пытаюсь поймать его взгляд, упорно не веря в происходящее.
–Пожалуйста.
Он качает головой.
–Вы же не оставите меня здесь,– голос звучит не так уверенно, как хотелось. Скорее шёпот, мольба.– Это же безумие. Здесь не выжить.
–Выживает сильнейший. Таков закон с самого зарождения жизни. Прости, но у меня нет выбора.
Он нажимает одну из многочисленных кнопок, и сильный порыв ветра выбрасывает меня наружу. Машинально вскидываю руки, пытаясь за что-то уцепиться, хватаю ртом воздух. Удар выходит мягким, почти не чувствуется. Но я сижу на траве, а вертолёт поднимается вверх, и вскоре перемигивающиеся огни тонут в верхушках деревьев, и стрёкот тоже стихает. Но даже тогда я не нахожу в себе силы подняться, сижу, качаясь из стороны в сторону, и по-прежнему крепко обнимаю рюкзак – последнее, что у меня осталось. И только мерно поскрипывают вековые сосновые стволы, разбавляя практически абсолютную тишину.

Сколько проходит времени, прежде чем прихожу в себя? Небо, наверно, начинает понемногу светлеть, но деревья перекрывают рассветные всполохи. Звуки доносятся чуть приглушённо. Пальцы нащупывают наушники, до сих пор оставшиеся на голове. С омерзением срываю их и отбрасываю в сторону. С трудом поднимаюсь: от долгого сидения в неудобной позе затекли ноги, теперь их покалывает острыми иголочками. Медленно, короткими шажками, перебираюсь с полянки под защиту стволов. Застёгиваю, наконец, рюкзак. Хочется пить, но воды нет. Обхватываю себя руками, защищаясь от предрассветной прохлады, и думаю.
Мог ли кто-нибудь предположить такой расклад? Нет. Конечно, нет. Как бы Эрик не беспокоился обо мне, он уверен, что хотя бы крыша над головой и еда у меня будут. И может, втайне радовался, что больше не будет рядом леса, в который как магнитом тянет. А теперь знаю наверняка: не все ожидания оправдываются. У меня два варианта. Вернуться назад? Не думаю, что это хорошая идея. Рано или поздно, меня вычислят по системам наблюдения и вернут обратно. А запереться дома… Нет, это будет не жизнь, а жалкое существование. А второй – остаться в лесу. Найти тех, кто живёт здесь. Да, теперь я уверена, по эту сторону железной дороги кто-то есть. Но где? Сумею ли добраться до них в одиночку, не имея ни малейшего представления ни о том, кого ищу, ни о том, где они могут обитать? Безумие. И всё же понимаю, выбора как такового нет. Вернее, есть: бороться или сдаться прямо здесь, и ответ очевиден.
Интересно, чего ожидали от меня, вынося такой приговор? Чего добивались, оставив в лесу?
Моей смерти?
Дожидаюсь, пока первые утренние лучи не разобьют мрак. В лесу он сохраняется дольше, до самого полудня порой прячется под тяжёлыми еловыми лапами, в оврагах. Он никогда не отступает полностью, скрывается в норах, его затягивает трясина, укрывают тяжёлые камни-валуны. Но мало-помалу дневной свет побеждает, и уже не приходится напряжённо вглядываться в темень, опасаясь споткнуться об извилистый корень или поломанные сучья.
Но сильнее беспокоит другое: куда иду? Город, кажется, сейчас лежит за спиной, на севере. Солнце поднимается слева, слепит глаза. Летнее тепло понемногу берёт своё, через несколько часов ходьбы, разгорячившись, скидываю кофту, обвязываю вокруг пояса. Мазь всё ещё держится, чёрные полосы совсем не заметны. Но на всякий случай достаю тюбик и выдавливаю немного, растираю по запястью. Кожа на руках быстро краснеет, её пощипывает: перед первым загаром она всегда у меня облезает. Прихлопываю нескольких комаров.
И появляется ощущение правильности. Будто так и должно быть. Никто не изгонял из Города, я сама приехала сюда на поезде – побродить по лесу, холмам. Лесные пейзажи похожи друг на друга, каждое новое место напоминает то, где бывал прежде. И в ногах появляется необычайная лёгкость, и невольно ускоряется шаг. И когда деревья вдруг расступаются, и вижу впереди озеро, возле которого покачиваются, две сосны, словно выпущенные из-под земли стрелы, я бегу вниз, по пологому склону, и смеюсь. Споткнувшись, кувырком качусь вниз, чувствуя спиной мелкие камешки и ветки. Всё кружится, поднимаюсь в самом низу, едва не промочив ноги в озере, а губы расплываются в счастливой улыбке.
Мир вокруг плывёт всё медленнее, восстанавливает расплывчатые очертания. Сосны снова стройные, кора твёрдая, шершавая и оставляет на ладонях липкую смолу, небо над головой, под ногами трава, а дождевые тучи цепляются за верхушки деревьев и опадают дождём вниз, и трава теперь мокрая, и щиколотки тоже заливает, вверх по ногам бегут мурашки, и они сливаются с другой стайкой мурашек, и хочется громко-громко кричать: я вижу! Вижу цвет неба, который меняется с каждой секундой, который видят сейчас те, кто одновременно со мной смотрят на него, и не увидит больше никто, никогда. Вижу склон холма, по которому недавно сбежала сюда, к озеру, и могу побежать обратно вверх. Вижу сосновые стволы, обнимаю ту из сосен, что ближе, чувствую терпкий аромат, как липнет щека, и как расходятся по ней мелкие царапины, когда проводишь щекой по стволу из стороны в сторону. Чувствую, какая в озере вода, неправдоподобно тёплая для таких холодных ночей и дней, и как шевелится и дышит зажатая в руке лягушка. Раскрываю пальцы, и она длинным прыжком достигает воды и пускает со дна пузыри.
В груди или горле тяжёлый комок, похожий на слёзы. Сколько человек до меня видели это? Как качали мохнатыми головками маленькие ещё сосны, как ручеёк повзрослел и стал озером, как поднималась по весне трава, становилась пожухлой под палящим солнцем или поникала, побитая градом в холодные времена. Или то, что было здесь раньше – лес, океан или город. Сколько человек было здесь до меня и сколько ещё будет?
Восторг отступает так же неожиданно, как нахлынул. Съезжаю вниз по стволу, прижавшись к нему спиной. Тепло обманчиво: земля не успела прогреться. Зажимая ладонями голову, стараюсь унять неожиданные слёзы. Что скажут в школе, когда поймут, что меня больше нет? Заметят ли?
Слёзы постепенно стихают, заканчиваются. Рукав насквозь мокрый, а внутри глухо, как в пустом колодце. Я видела один такой в лесу: бросишь камень, несколько раз стукнет по стенкам и замолчит, не разбудив эха. Дождик тоже кончается. Усталость берёт своё: я засыпаю.
Открываю глаза и вижу: почти ночь. В озере отражаются последние закатные разводы, небо стремительно темнеет. Ноги онемевают от сна в неудобной позе, растираю их, одновременно пытаясь согреться. Успеваю отругать себя за сон на открытом месте, где любой зверь мог напасть на меня. И думаю, где прятаться. Наверно, нужно возвращаться в лес. Забраться на дерево и переждать темноту. Надеюсь, здесь не водятся хищники, способные подняться ко мне.
Подходящее дерево находится быстро. Ветка не сильно высокая, примерно в два моих роста. Довольно удобная, чтобы провести на ней несколько часов. Ни о каком сне и речи быть не может, свалюсь, переломаю кости, там уже не до хищников будет. Улыбаюсь про себя, что нужно было брать из дома верёвку, чтобы обмотаться, а не деньги. Желудок сводит от голода. Съеденный бутерброд только сильнее бередит его. Отколупываю кусочек коры и посасываю его, обманывая саму себя.
Ночь тянется долго, но ничто не вечно, кончается и она. Под утро среди деревьев выползает туман. Туман и над озером. Умываюсь, жадно пью. Вода сводит скулы и горло, бодрит. Что-то привлекает внимание. Сажусь на корточки, касаюсь пальцами влажной глины возле кромки воды. Следы. Поднимаю голову, прослеживая их цепочку. Она тянется вдоль берега, скрываясь в камышах. Приставляю свой ботинок, осторожно, боясь поскользнуться. Размер не сходится. Наверно, нога как у Эрика, не меньше. Приглядываюсь внимательнее. Чуть дальше появляется ещё три следа, как будто кто-то шёл рядом, по траве, и случайно соскользнул вниз. Два правых следа и один левый. Эти чуть меньше. Охрана?
Становится неуютно. Затылком чувствую множество взглядов с разных сторон. Это у них что – игра? Забросить человека в лес и смотреть, как он будет выживать и что делать?
–Да пошли вы,– сердито шиплю сквозь зубы. Нужно уходить отсюда, слишком открытое место.
День пасмурный, хмурый. Над лесом гуляют тучи, но дождь здесь не шёл. Толстый слой хвои под ногами сухой. Если Эрик не вытряхнул тогда зажигалку, можно развести костёр.
Утром я наткнулась на небольшую полянку, усыпанную маленькими красными ягодами. Порадовавшись, что не выкинула салфетку от бутербродов, набрала её полную. Ягоды вкусные, тают во рту, сок пачкает губы и пальцы. Чувство голода притупляется, не так остро чувствуется, как раньше. Оставляю небольшую горсточку на потом, прячу в рюкзак. Странная звенящая пустота в голове делается привычной и уже не пугает. И лёгкость во всём теле, не только в ногах. Но меня не волнует ничего, даже то, куда иду, да и зачем вообще иду. Я знаю одно: если останусь сидеть на месте, точно сойду с ума. Усталость не оставляет сил на размышление, я только слежу за ногами, как плетутся они, разрывая хвоинки и оставляя тонкие борозды за собой.
Они появляются из ниоткуда. Справа девушка, слева двое парней.
–Далеко идёшь?– улыбаясь, спрашивает один из них. У него интересный разрез глаз. И ещё замечаю, что передний зуб наполовину сколот. Из-за этого парень похож на белку.
–Далеко,– хмуро отвечаю, не сбавляя шага. Но даже сама замечаю, что иду так медленно, что в скорости смогу состязаться разве что с улиткой.
–Ну-ну,– усмехается девушка.– Ну-ну.
–А тебе какое дело?– огрызаюсь в ответ.– Ты кто вообще?
–Кит,– она снова усмехается.– А ты сейчас грохнешься, запутавшись в собственных ногах. Приключений не хватает? Дома не сидится?
Дёрнув плечом, я пытаюсь вырваться. Она закатывает глаза и не отпускает, поддерживая за руку.
–Ладно, путешественница, не дёргайся. Там, куда ты идёшь, ничего нет. Через десять километров начинаются болота. Хочешь – иди. Но можешь пойти с нами. Выбирай.
Она мягко увлекает меня за собой. Я недоверчиво оглядываю их по очереди.
–Вы из охраны?
Они переглядываются и заливаются смехом.
–Охра-ана,– тянет парень, похожий на белку, скалясь в улыбке.– Скажешь тоже.
Отсмеявшись, Кит пожимает плечами.
–Можно и так сказать. Как тебе больше нравится. Идём же, ты одна пропадёшь. Мы тебя выведем.
–В Город?– опускаю взгляд.– Мне нельзя. Правда, нельзя.
Жёсткие пальцы настойчиво тянут подбородок вверх. Молчаливый парень серьёзно, в упор смотрит в мои глаза. По спине крадутся опасливые мурашки.
–Так значит, изгнанная? Ещё одна?
–Что значит ещё одна? Я не первая?
–Нет.
Он убирает руку и не спрашивает, а почти приказывает:
–Ты идёшь с нами.
Спорить бесполезно, да и сил и желания нет. Позволяю вести меня за собой. Командир – так называю про себя молчаливого – идёт впереди. Кит и беспрерывно улыбающийся Белка по бокам. Поначалу иду сама, иногда опираясь на подставленные плечи. Но вскоре и сама не замечаю, как практически перестаю передвигать ногами, повиснув на спутниках. Сколько километров позади, сколько часов? Лес то становится гуще, проглатывая тропинку, что приходится с трудом продираться сквозь ветки и кустарник, то деревья стоят совсем редко. Огибаем ещё одно озеро – гораздо шире, а берег здесь песчаный.
–Здесь можно плавать, потеряшка,– гордо сообщает Кит, будто это её заслуга.– Ты умеешь плавать?
С дерева, стоящего на берегу, свисает верёвка с привязанной внизу палкой. Кит объясняет, что это тарзанка. С её помощью можно спрыгнуть с дерева в воду и сразу оказаться на глубине. Я вежливо киваю: штука действительно интересная, но к чему это мне сейчас?
Снова начинается лес, сосны встречаются реже, больше лиственных деревьев с гладкими необъятными стволами. Вдруг обращаю внимание, что иду сама, а Кит и Белка, подозрительно переглядываясь, чуть позади. Куда и когда исчез Командир?
Останавливаюсь, поворачиваюсь лицом к провожатым. Что-то настораживает в их поведении. Если придётся драться, я заведомо проигравшая сторона, сил не хватит даже махнуть рукой. А противники определённо достойные: Кит, хотя и девушка, производит впечатление, будто она посильнее некоторых парней. Собрав остатки самообладания, пытаюсь решить всё мирным путём.
–Что-то нет так? Вы хотите что-то сказать мне?
Белка мнётся, разламывает шишку, подобранную по пути. Щепки щелчком отбрасывает в сторону, некоторые падают ему под ноги.
–В некотором роде,– сообщает он, наконец.
–Вы надо мной подшутили и завели не туда? Кто вы, в конце концов?
–Ты узнаешь, обещаю. Но, понимаешь…
–У нас нет оснований верить тебе,– перебивает его Кит, глядя прямо в глаза.– Любой может прийти и наврать, будто его изгнали. Или придумать другую красивую сказочку. Я не Лама, не умею верить за красивые глазки.
–Не понимаю,– честно признаюсь я.
–Если коротко и по делу – мы не хотим рисковать. Ты получишь желаемое, но боюсь, немного иным способом, чем хотела. Не вам решать, как нам жить и где. Мы свободны в своих решениях, пора признать это. Прости.
Она вытаскивает руку из кармана, ударяет мне в лицо холодной воздушной струёй. Вздрагиваю, запоздало закрываюсь ладонями, защищая глаза.
–За что?– бормочу неразборчиво сквозь пальцы.
–Ты просто уснёшь,– спокойно поясняет она.– Пока ещё никто не умирал. Сядь.
Послушно сажусь, поддерживаемая руками Белки. Кит, судя по звукам, стоит рядом, шёпотом отсчитывает секунды. Звенящая лёгкость расползается до самых кончиков пальцев. Кажется, подует ветер – взлечу, словно сорванный с дерева лист. Звуки смешиваются. То ли спутники тихо переругиваются, то ли скрипят стволы и шуршат листвой деревья. Последнее, что помню, как щипают плечо прохладные пальцы, и голос, летящий на меня, как снежная лавина с холма:
–Готова.

Темно. То ли ночь, то ли висящий надо мной полог перекрывает освещение. Я лежу на чём-то жёстком, бесформенном, прогибающимся вниз под моим весом. Пытаюсь опереться локтём, чтобы привстать, но не выходит. А лежанка вдруг начинает двигаться, её чуть покачивает из стороны в сторону. Испуганно сжимаюсь в комочек, задерживаю дыхание.
Звуки доносятся приглушённо. Что-то тихонько стрекочет, свистит тонко. Шуршит, как осенняя листва под подошвами. Шуршание обрывается рядом со мной. Тяжелое, как после бега, дыхание. Вновь шуршание и тишина. Не абсолютная тишина, но отдельные звуки уловить сложно. Хочется позвать кого-то, но страшно. Да и кого позвать? Последние дни с момента высадки из вертолёта помню смутно. Озеро, лес… Глаза закрываются, и проваливаюсь в беспокойный полусон.
Вновь открываю глаза. Неудачный опыт подсказывает: так просто отсюда не выбраться, подвижная лежанка не позволит подняться самостоятельно. Недолго думая, упираюсь сильнее одним плечом и переваливаюсь через край. Перед глазами светлые звёздочки, воздух со свистом вылетает наружу, а вдохнуть уже не получается. В горле застревает хрип.
–Вот чудачка,– бормочет кто-то сверху.– Ты чего падаешь? Лунатик?
–Больно,– с трудом хриплю в ответ.– Рука.
Боль в плече тупая, пульсирующая. Руку вытащить не получается, неуклюже скрючившись под животом, она теряет чувствительность. Перелом?
Меня осторожно переворачивают на спину. Медленно делаю первый вдох, второй. Щурюсь от приглушённого света фонарика. Свет тает. Ночь. Не могу разглядеть того, кто склонился надо мной.
–Кит?– шепчу единственное известное мне имя, впрочем, без особой уверенности, что те ребята не бросили меня в лесу или не отнесли в Город. Но голос явно не принадлежит девушке. С полминуты человек, стоящий надо мной, молча смотрит на мои бессмысленные потуги отползти в сторону. Потом шумно вздыхает, ставит на ноги.
–Идти можешь? Не штормит?
Качаю головой в ответ, не задумываясь, видит он или нет.
–Хорошо. Идём за мной. Только тихо, не разбуди остальных.
Остальных? Его тёмная одежда сливается с ночным мраком. Протягиваю вперёд руку, она ловит пустоту. Внутри нарастает паника.
–Куда ты делся? Эй!
Рот накрывает жёсткая ладонь.
–Тише!– раздражённо шепчут в ухо.– Сколько раз повторять. Иди за мной.
–Но я не вижу тебя!– обиженно выдаю в ответ, отводя его руку от лица.– Я не кошка, чтобы видеть в темноте.
Короткий щелчок. Фонарик, освещающий небольшой пятачок на полу, удаляется в сторону, указывая путь. Идти становится легче. Стараюсь не смотреть по сторонам, но мельком отмечаю, что лежанок, подобных моей, здесь не меньше десятка, и все они заполнены: кого-то выдаёт дыхание, где-то свешивается рука или нога. Свет фонарика дёргается, неровными прыжками удаляется вниз – лестница. Немного отстаю от провожатого, теперь нащупываю каждую ступеньку, прежде чем наступить. Спуск замедляет и боль в руке: держаться ей не получается. Меня терпеливо ждут внизу. Фонарик больше не нужен. Здесь немного светлее, чуть поодаль, шагах в двадцати, разведено несколько костров, возле них замечаю силуэты сидящих людей.
–Замёрзла?
Я не знаю, от чего знобит, от холода или страха, поэтому неопределённо пожимаю плечами.
–Идём. Отогреешься, и поговорим заодно.
Когда подходим к ближайшему из костров, разговор прерывается, ребята двигаются, освобождая место. Сажусь на краешек бревна, нагретого жаром. Спутник садится рядом увереннее, едва не опрокинув своего соседа.
–Вот, из новеньких. Похоже, её Кит привела. Замёрзла, упала, с рукой что-то. Посмотрите, а?
–Иди сюда, болезная,– чуть насмешливо щурит глаза один из ребят. Быстрые тонкие пальцы что-то ощупывают на моём плече. Боль почти не чувствуется.
–Порядок,– деловито сообщает он почти сразу.– Ни перелома, ни вывиха. Жить будешь, гарантирую.
Все добродушно смеются. Возвращаюсь назад на бревно, обнимаю колени и смотрю на мыски ботинок. Мысли путаются, в голове множество вопросов. Но один повторяется чаще остальных.
–Кто вы?– спрашиваю, наконец.
–Подожди,– перебивает кто-то.– Сначала мы тебя спросим. Хорошо?
Я киваю: не мне устанавливать здесь порядки.
–Как и с кем ты попала сюда?
–Я шла по лесу, когда встретилась… с ними. Я только одну знаю, как зовут – Кит. Ещё были два парня, но один куда-то пропал по пути. А потом они сказали, что… в общем, сказали, что не верят мне и чем-то усыпили. Дальше не знаю.
–Чему они не верят?
–Наверно, тому, что я изгнанная. Ничего другого я не говорила.
Тишина, только костёр потрескивает. Поднимаю голову, они с интересом смотрят на меня, переглядываются.
–Изгнанная? Значит, правда? Давно вас не было… Я думал, заблудилась, сама убежала. Хотя глупо, вы ведь всего боитесь. Тем более девчонка. Из какой зоны?
–Я не боялась,– внутри вновь вспыхивает старая обида, и я оборачиваюсь в сторону говорившего.– Я жила в пограничной зоне, рядом с лесом, уходила, пока жила в Городе, правда, не очень далеко, не пересекала границу. Но камеры показали обратное. Охранник, который пришёл к нам, показал фотографию. Сказал, что судя по указанным координатам я нарушила первый закон.
–И тебя изгнали?
–Сказали, что это переселение в другую зону. Но вертолёт остановился над лесом.
Возле ноги лежит тонкий прутик. Поднимаю его, подношу к огню. Искры перекидываются на сухую палочку, она быстро занимается огнём.
–На самом деле, и сейчас кажется, что это глупая шутка,– признаюсь я.– Но слышала, что мой случай не единственный.
–Это правда. Последние месяцев семь было спокойно, никого не высылали сюда. Но вчера в лесу нашли несколько человек. Правда, совсем рядом с Городом. Ты зашла дальше всех. То ли смелая самая…
–То ли глупая, да?– губы невольно растягиваются в улыбке.
–Ты первая, с кем успели поговорить. Утром, когда проснутся, можешь встретиться с остальными. А сейчас, если не сильно хочешь спать, расскажешь, как выбиралась из Города? Таких смельчаков днём с огнём не найдёшь.
Спать не хочется. Поначалу рассказ идёт с трудом, часто сбиваюсь от смущения. Но воспоминания накрывают с головой, вновь встают передо мной картины прошлого, давно ушедшие моменты оживают в памяти. Рассказываю, как убегала из дома и тайком пробиралась в лес. Ключ от калитки для охраны переходит из рук в руки. Рассказанные подробности никому не позволяют усомниться в правдивости моих слов. Теперь вокруг ни одного насмешливо взгляда.
–А тебя, пожалуй, не зря подобрали,– полушутливо замечает кто-то.– Как зовут-то тебя, находка?
–Сель.
Становится почти спокойно, будто при встрече со старыми друзьями. Кто знает, может, не всё так плохо, как показалось сначала?

Утром появляется Кит. Без умолка тараторя ничего не значащие пустяки, тянет меня от костра, где я просидела всю ночь и задремала под утро, осматривать территорию.
–Теперь ты должна тут всё знать. Ребята сказали, ночью с тобой говорили. Ты правда уходила в лес сама? Смелая такая. Кстати, извини за тот случай. Сама понимаешь – безопасность.
И не дав вставить и слово, показывает на два толстых дерева, между которыми протянут широкий мост.
–Неплохо, да? Ты там спала. Не бойся,– смеётся над моим побледневшим лицом.– Упасть оттуда очень сложно. Перила не дадут. А вон там,– машет рукой в сторону,– склад. Твой рюкзак, кстати, тоже там. Сейчас что-нибудь нужно?
–Да,– я стараюсь держать руку в тени, краска практически стёрлась, под ней чётко проступают контуры рисунка.
–Заглянем позже. Сначала хочу провести тебя к новичкам. Вдруг знаешь кого.
Лестница вырублена с обратной стороны ствола. Поражённо останавливаюсь перед ней, глядя вверх. Титаническая работа. И, похоже, очень древняя. Сколько же лет этому поселению?
–Да не трусь ты, выдержит. Каждый день много раз туда-сюда бегаем,– по-своему истолковывает мою реакцию девушка.
За поручни держаться неудобно, приходится обхватывать пальцами ступеньки повыше, чтобы не упасть. Кит, более привычная, опережает меня, поторапливает. Плечо ещё немного ноет, но боль почти не отвлекает. Наконец, тяжело дыша, выбираюсь на площадку. Теперь понимаю, почему слышала ночью чьё-то шумное дыхание: не мне одной подъём дался тяжело. Отсюда помост выглядит гораздо просторнее, чем снизу. Перила и вправду надёжные. Теперь, при свете дня, могу рассмотреть удивительные лежанки. Механизм очень прост: грубые полотна, длинной чуть больше человеческого роста, за два конца подвешены к верёвкам, которые, в свою очередь, привязаны к балке, тянущейся с одного конца моста на другой.
–Гамаки,– поясняет Кит.– Потрясающая штука, когда привыкнешь.
Почти все из них пустые, заняты штуки три-четыре. Кто-то младше меня, кто-то того же возраста. Ни одного знакомого лица. Они затравленно смотрят на нас. Доходим до конца помоста, возвращаемся назад. Неловко отвожу взгляд, чувствуя себя в чём-то виноватой. И вдруг в спину звучит тихое, неуверенное:
–Сель?
Оступаюсь, испуганно смотрю на Кит. Не послышалось? Девушка оглядывается назад.
–Селина, это правда ты?
Через две лежанки от нас сидит парень, мой ровесник. Недоверчиво разглядывает меня, качает головой. Но я снова и снова смотрю на него и не могу узнать.
–Ты меня не помнишь? Мы из одного класса. Хотя почти никогда не пересекались, в разных группах были. А на общих занятиях я редко появлялся, помогал родителям. А в общем-то ты редко смотрела по сторонам, всё больше в себе. Многие считали тебя странной. Ты иногда задумывалась и забавно так кусала ручку. Я помню тебя. Меня зовут Кор.
–Привет, Кор.
Я подхожу к нему, сажусь рядом на корточки. У Кора бледное лицо, а на руках синяки и ссадины, будто он упал или с кем-то дрался. Мне неловко. Он прав, я совсем не помню его.
–Почему ты здесь?
–Меня обвинили в нарушении закона,– отвечает он.– Будто бы я утаиваю информацию, которую должен был передать охране.
–А точнее?
–Я должен был открыть имена тех, кто пересекает границу. Как будто я их знаю!
Я киваю: методы охраны порой оставляют желать лучшего.
–А остальные? Ты знаком среди них с кем-нибудь?
Я и в самом деле не очень хорошо знала тех, с кем учусь. Как он сказал – странная? Но Кор качает головой. Во взгляд возвращается страх.
–Хорошо,– говорит Кит, замечая это.– К тебе сейчас придут, Кор. Не бойся, здесь тебя не обидят, пока ты говоришь правду.
Мы спускаемся и идём по направлению к складу. Он прячется в густых ореховых зарослях. Кит шипит, продираясь сквозь ветки, придерживает, чтобы не хлестанули меня по лицу. Вход показывается внезапно, когда кажется, что отсюда уже не выйти. Опасливо пригибаюсь, хотя меры предосторожности излишни, сюда с лёгкостью пройдёт и более высокий человек. Внутри сумрачно, свет проникает через пару окошек в крыше. Вижу множество полок, уходящих вперёд. Вещи стоят на них, на полу, какие-то сумки подвешены к потолку. Мой рюкзак, нетронутый, лежит у самого входа.
–Сель,– Кит озабоченно смотрит на меня, но мысли её явно далеко.– Подожди здесь, хорошо? Или можешь выйти на улицу, но не уходи никуда. Я отойду на несколько минут, нужно позвать кого-нибудь к новичкам. Похоже, о них совсем забыли.
Оставшись одна, с любопытством изучаю содержимое полок. Находки порой заставляют брови недоуменно ползти вверх. Семена каких-то овощей и рядом сложный механизм. Детское ведёрко, в котором наручные часы – множество часов. Рычаги, похожие на те, которые стоят в вертолёте. Внизу тянутся канистры, в некоторых вода, в других песок. Чтобы осмотреть всё находящееся здесь, потребуется не один день, Кит же вернётся с минуты на минуту. Выхожу на самое светлое место, под окошко, достаю из рюкзака мазь, чтобы замаскировать руку. Только теперь понимаю, что прятать татуировку будет сложнее, чем предполагалось. Найти аптеку, в которой продаются бинты, в лесу не так-то просто. А просить у кого-то – разве не захотят узнать, зачем?
–Привет.
Упавший под ноги рюкзак поднимает в воздух пыль. Торопливо опускаю рукав, оборачиваюсь. В дверном проёме стоит Командир, лица его почти не видно в темноте.
–Кит просила передать, что не может вернуться, будет позже. Требовала, чтобы занял тебя чем-то. Ну, чем тебя занять? Всё успела посмотреть?
Помотав головой, отпихиваю рюкзак в сторону, стараясь проделать это как можно незаметнее. Почему-то не проходит ощущение, что меня застали на преступлении.
–Идём, проведу экскурсию,– при этом слове по спине бежит неприятный холодок.– У нас много интересного,– после недолгого молчания он добавляет,– я Лама.
–Сель.
В голове всплывает оброненная Кит фраза: я не Лама, не умею верить за красивые глазки. Улыбаюсь чему-то и повторяю:
–Я Сель, впрочем, ты и так уже знаешь.

Спустя несколько часов, оставшись одна, брожу по лесу недалеко от лагеря, соединяя воедино всё, что удалось узнать. Лама сказал, я могу оставаться здесь, сколько захочу. Хмурюсь, восстанавливая в памяти разговор.
–Хоть навсегда?
Он смотрит в сторону, не даёт поймать свой взгляд.
–Ну… да. До поры до времени. Ты сама поймёшь, Сель.
–А сейчас?
–Потом, хорошо? Тебе пока рано задумываться об этом.
Мне не нравится подобная неопределённость. Но, в конце концов, в мои планы не входит задерживаться здесь надолго. Я найду способ доказать ошибку охраны и вернусь домой, к Эрику, к одноклассникам.
–Кор,– вдруг вспоминаю я. Ему тоже несладко. Совсем один в незнакомом месте, в лесу. Он ведь не убегал из Города, его пугает это место. Меняю направление, иду обратно, к лагерю. Теперь я знаю, что поселение и вправду очень древнее. Но кто основал его, оставалось загадкой. Очередной загадкой, ведь мне до сих пор не объяснили, что делают здесь ребята, почему живут среди леса, в глуши. Что мешает им вернуться в Город, почему они ушли оттуда? Есть несколько предположений, пока ещё смутных. И почему они не боятся тех монстров, которыми нас запугивают с детства? Вокруг лагеря нет заметных ограждений, он не обнесён забором, ничем не защищён. Из леса выхожу с твёрдым намерением при первой же встрече с Ламой или Кит узнать всю правду.
Кор там же, где встретились первый раз. Царапины покрыты вязкой зелёной мазью, местами наложены бинты. В целом выглядит намного лучше, хотя испуг до конца не прошёл. Он смотрит вниз, опершись на перила, и думает о чём-то. Подхожу, встаю рядом.
–Думаешь, это ошибка?– спрашивает он, не переводя на меня взгляд.
Пожимаю плечами.
–По крайней мере, не позже чем через месяц-другой планирую вернуться в Город. Не знаю пока, как доказать. Но там у меня брат, вряд ли он оставит так всё. Впрочем,– вздыхаю,– Он ведь не знает, где я.
Внизу, возле кострищ, где рассказывала ночью свою историю, несколько ребят обсуждают что-то, бурно жестикулируя. Голосов не слышно, но проходящие мимо останавливаются, заинтересовавшись. Потом вдруг срываются с места, бегут к складу.
–Ты веришь, что приговор аннулируют?
Теперь он поворачивается ко мне, требовательно смотрит, ждёт ответ. Что сказать ему, что не верю? Произнеся вслух эти слова, я поставлю крест на былой щепотке уверенности. Но действительно ли от неё что-то осталось?
–А ты?
–Нет. Не думаю, что это ошибка. Вернее, они знают, что это не так, но… Ладно, не стоит, глупости это. Прости.
–Знаешь,– перебиваю его.– В последнее время у всех, кто окружает меня, сплошные тайны и загадки. Никто не раскрывает полностью правды, одни недомолвки. Давай хоть ты не будешь поступать так же?
Он мнётся, бормочет что-то. Но я не слышу ответ. Там, внизу, замечаю Кит. Она кричит, напугано и зло, размахивает руками.
–Я не знаю, что там творится!– доносится спустя мгновение.
Кор пытается удержать меня, просит не лезть к этим ненормальным дикарям, затащившим нас сюда. Но я вырываюсь, в глазах рябит от убегающих вниз ступеней. Когда спрыгиваю на землю, Кит уже скрывается среди деревьев. Устремляюсь за девушкой, подхватывая, сама не зная зачем, длинную прочную палку. Прорубаю ей проход среди зарослей. Нога проваливается по колено в мокрую, заполненную водой, ямку. Шиплю от боли, на глазах выступают слёзы. Но выбираюсь и продолжаю путь, я должна узнать, что сумело поднять на ноги весь лагерь.
–Кит!
Крик обрывается, запутавшись в густой листве. Кит не слышно. Иду наугад, ориентируясь на поломанные ветви и примятую траву. Когда-то казалось, все леса похожи друг на друга. Теперь понимаю: это не так. Возможно, будь рядом с Городом настолько неприветливый лес, густой и непроходимый, моя первая вылазка оказалась бы последней. На коже и одежде остаётся липкая паутина. Свет проникает с трудом сквозь густые кроны, солнечное тепло не вытесняет прохладу. Сзади кто-то, устало пыхтя, доламывает уцелевшие ветки. Затаиваюсь в тени возле одного из стволов. Мимо с сумкой через плечо продирается Белка. Он не замечает меня. Справедливо решив, что он верно укажет дорогу, крадусь вслед за ним. Теперь иду гораздо тише, слежу за каждым шагом, дышу через раз. И всё равно меня замечают. Не Белка, а Кит, вынырнувшая откуда-то сбоку.
–Её-то зачем потащил?– набрасывается девушка на друга.
Он с удивлением оглядывается.
–Я сама,– не даю ему времени на оправдание.– Раз я теперь с вами, имею полное право всё знать. Разве не так?
Кит качает головой.
–Какая ты неугомонная. Сель, поверь, ты не готова увидеть то, куда мы идём. Даже со всеми твоими вылазками за Город. Здесь всё гораздо страшнее и по-настоящему, ты не отыщешь в этих дебрях охранников с оружием, которые при первой опасности бросятся на помощь. Да, не смотри так удивлённо. Может, ты и не знаешь, но многие километры вокруг Города патрулируются, охране пограничной зоны тоже несладко живётся.
–Брось, Кит,– Белка нетерпеливо смотрит на нас. Сумка оттягивает его плечо.– Мы уже пришли, назад я её не отпущу без оружия. И тебя одну не оставлю. Мы не знаем, что ждёт там, почему вдруг все взбесились.
–Не одну, там Пит,– огрызается девушка в ответ, но видно, что она уже сдаётся.
–Думаешь, он зря поднял тревогу? Прислушайся.
Я тоже невольно напрягаю слух. Спину обжигает ледяная волна. Из-за наших голосов не слышно было этот ужасающий вой. Приглушённый стеной деревьев, но, несомненно, несущий опасность. Вытираю внезапно вспотевший лоб, не пытаясь скрыть нахлынувший страх. Это были не сказки, монстры существуют. Они здесь, возле нас, в нескольких сотнях шагов.
–Бежим отсюда,– сдавлено шепчу и тяну на себя Кит. Она смотрит на меня виновато и с жалостью.
–На ней лица нет, Тик. Они же чувствуют страх!
–Уже почувствовали,– отрезал Белка, которого на самом деле зовут Тик.– Рано или поздно её сюда кто-нибудь да привёл бы. Всю жизнь не получится прятаться, Кит. Ничего хорошего не выйдет из подобной затеи. Я знаю, ты боишься, что всё вновь повторится. Только тебе давно пора выговориться хорошенько и отпустить страх. У каждого из нас за спиной свой груз, своя тяжёлая ноша. Так и ты не неси её на руках, брось.
Губы Кит шевелятся беззвучно: ответ перекрывает новый звериный рык, громче прежних. Теперь страшно не только мне. Тик, побледневший, но с былой решимостью в глазах, поворачивается ко мне.
–Сама напросилась. Что-то они и правда беспокойные сегодня. Они в клетках, Сель, по крайней мере, должны быть в них,– он задумчиво кусает костяшки пальцев.– Но ты держись рядом со мной. Будешь делать всё, что скажу. Главное, не отходи. И старайся не поворачиваться спиной.
–Не поворачиваться спиной? В клетках? О чём ты?! Постой!
Он уже уверенно идёт вперёд. Рядом со мной – звучит в ушах. Держусь на один шаг сзади. Кит, после нескольких секунд колебаний, догоняет нас. Кажется, она обижена.
–Ладно, раз уж ты с нами, лучше будет, если расскажу, что тебя там ждёт.
Но она не успевает. Заросли расступаются. То, что открывается взору, и ужасает, и восхищает одновременно. Вот они – монстры, живущие в лесу. Множество клеток самых разных размеров и форм, в каждой из них по чудовищу. Вместе с хрипом, воем и рычанием из пастей некоторых вытекает слюна. Одни смотрят на нас, другие не обращают внимания, беснуются, бросаются на прутья, метаются из угла в угол. Должно быть, случилось что-то необыкновенное, ничем иным не объяснить подобный всплеск бешенства.
–Наконец-то!
Домик, из которого навстречу нам бежит парень чуть старше Тика, стоит на приличном расстоянии от клеток, в укрытии среди густых ветвей. Сам парень не на шутку перепуган.
–А где остальные?
–Почти все разбрелись, лагерь пустой. Новая волна изгнанных,– Тик кивает в мою сторону.– Вот, одна из них. Сель.
Что значит новая волна? Но времени на размышления нет.
–Понятно. Я Пит,– он бросает быстрый взгляд в мою сторону, но тут же переключается на более важные дела.– Смена в целом вышла спокойной. Это случилось три часа назад. Оживление началось с задних рядов, с западной стороны. Сюда перешло спустя час. Я, конечно, пытался усмирить, но распылитель закончился.
–Давно говорил перетащить часть уколов сюда,– ворчит Тик, расстёгивая сумку.– А тянул-то что? Ждал, пока окончательно с ума сойдут?
–Думал сам справиться,– Пит виновато опускает глаза, выводит в пыли узоры мыском ботинка.
–Сам думал… В клетки к ним тоже сам полезешь?
Пит бледнеет сильнее, умоляюще смотрит на Тика, на Кит. Тик злорадно усмехается. Он пугает меня. Куда подевался задорный парень-балагур? Он достаёт из сумки небольшой, меньше ладони, пистолет. Следом за ним баллончик, который протягивает Кит.
–Через пятнадцать секунд.
–Помню,– кивает девушка.
–Ты за мной,– это адресовано мне.– Заодно делу поучишься.
Снова иду на шаг позади него. Тик предельно напряжён, на открытой шее дёргается жилка. Он направляется к первой, ближайшей клетке. Знаком приказывает остановиться, сам идёт дальше. Кит замирает на полпути. Зверь – с длинными лапами, на каждой из которых толстые тяжёлые когти, мечется по кругу. Заметив незваного гостя, он ощетинивается, готовится к прыжку. Забыв о решётке, надёжно защищающей парня, бросаюсь к нему – одновременно с прыжком чудовища. Тик вскидывает руку, беззвучно вылетает из пистолета пуля. Парализующая пуля, объясняет поймавшая меня Кит. Это единственное, что я слышу. Она уже отталкивает меня обратно, а сама, поравнявшись с Тиком, распыляет в клетку содержимое баллончика. Всё это занимает не больше полуминуты. Зверь крепко спит, и бока его раздуваются от тяжёлого дыхания.
–Дальше!– коротко командует Тик, не обращая внимания на временное замешательство. И мы, по-прежнему держась на расстоянии одного шага, следуем за ним. Отточенный до детали сценарий повторяется вновь и вновь. Результат неизменен. В глазах рябит от стальных прутьев, лап, хвостов, крыльев. Оскал за оскалом откладываются в памяти. Как можно по доброй воле стать здесь сторожем? Если не ошибаюсь, Пит именно такую роль выполняет в этом месте.
–Такое чувство, будто там кто-то выбрался на свободу.
Тик с закрытыми глазами сидит возле одной из клеток, прислонившись к стенке. Я опасаюсь подойти ближе, хотя зверь надёжно усыплён. По вискам парня катится пот, ноги дрожат от усталости. Наверно, прошёл уже час с тех пор, как мы пришли сюда. Остаётся последний участок.
–Или кто-то вышел к ним из леса.
–Думаешь, выловили не всех?
–Западная часть изучена хуже остальных, сама же знаешь,– он с трудом открывает глаза, исподлобья смотрит на подругу.– Идти всё равно придётся.
Он жадно допивает остатки воды. Достаёт из сумки ещё два баллончика. Один протягивает мне.
–Последние. Надеюсь, хватит. Запомнила, что делать?
Конструкция несложная, я киваю. На этот раз идём медленнее, внимательно следя по сторонам, выхватывая каждое движение. Качнётся ветка – замираем. Скрипнет ствол – напряжённо всматриваемся в лес. Клетки здесь стоят на гораздо большем расстоянии, видимо, хищники собраны наиболее опасные.
–Постой.
Кит останавливается. Тик тоже. Я напряжённо вглядываюсь в островок высокой травы впереди. Её ветер качает или скрывается кто-то, готовясь напасть? Но время проходит, никто не выскакивает с оглушительным рычанием.
–Там,– показываю вперёд.– Там определённо кто-то есть.
Тик медленно движется в указанном направлении, чуть отведя в сторону руку с оружием. Напряжение достигает пика, он в любую секунду готов дать выстрел. Несмотря на запрет, мы, пригибаясь, крадёмся за ним. Островок снова шевелится. До нас доносится еле слышный стон. Человеческий стон. Едва не споткнувшись о ноги Тика, лечу вперёд, наплевав на безопасность.
–Сель, стой!
Он наугад выпускает пулю. Я не успеваю обогнать её. И когда склоняюсь над девушкой, что лежит в траве, та уже без сознания. По коже пробегает озноб. От звуков ли, которые доносятся со всех сторон? Нет. Оттого, что я узнала её – ту, что сидела в школе передо мной.
И вновь всплывает в голове: я даже не спросила её имя.

Не сразу замечаю Кит и Тика, склонившихся над нами. Впрочем, девушка тут же убегает в ту сторону, откуда пришли. Уже издалека доносится её крик, что она к Питу, нужно сообщить в лагерь. Кому сообщить, если почти все разошлись?
Тик отстраняет меня, пытается услышать дыхание.
–Пусти,– шёпотом прошу я, голос почти пропадает.– Я умею.
Нащупываю пульс – еле ощутимый.
–Куда попала пуля? Её можно вытащить?
Тик качает головой.
–Она мгновенно рассасывается, разносится с кровью по всем клеточкам тела. Обычно после таких выстрелов сон длится несколько минут, поэтому мы и закрепляем успех с помощью сонных баллончиков. Но… в общем, эти пули не рассчитаны на людей, они для животных. А их усмирить гораздо труднее. Боюсь, оцепенение продлится не менее пяти часов.
–Мы учились вместе,– сообщаю после нескольких минут молчания.– Мы практически не знали друг друга. Хотя, думаю, никто из нас хорошенько не знал друг друга,– невольно вырывается невесёлый смешок.
Задумавшись, всматриваюсь в её лицо. Сколько дней блуждала она, прежде чем оказаться здесь, в этом жутком месте?
–Мне нужно в лагерь.
–Нам всем нужно в лагерь. Подожди немного, Кит вызовет помощь. Да толку-то… По такой чащобе носилки не пронести. Думаю, справлюсь сам. Поможешь?
Вместе мы бережно поднимаем её. Тик сначала берёт на руки, но после попросту перекидывает через плечо. Поясняет, что так безопаснее, меньше вероятности порезаться об острые ветви. Так и идём, впереди я, готовая расчищать путь, позади Тик с найденной девушкой, подсказывающий верное направление. Возле домика сторожа пусто, но ребят искать некогда. Несколько раз позвав и не дождавшись ответа, мы вступаем в лес. Молчание угнетает, нагоняет страх. Каждый звук отдаётся в ушах с троекратной громкостью. А чудовища западной зоны, которых мы так и не усыпили, протяжно воют вслед. Чтобы сбросить пугающее оцепенение и вместе с тем утолить любопытство, спрашиваю Тика, кто был тем безумным храбрецом, что отважился собрать столько диких зверей в одном месте. И он рассказывает мне удивительную историю.
Появление зоопарка – так называется это место – связано с множеством тайн, как и многое другое в этих краях. Некоторые утверждают, будто клеткам более двухсот лет. Кто-то говорит даже о многих сотнях, но это уж точно выдумки. Неизвестно ни имя человека, приказавшего свезти клетки сюда, в глушь, ни цели, которые он преследовал. Возможно, раньше и сюда приводили на экскурсии: чуть дальше в лесу, в другой стороне, куда заходили редко, находится заброшенная посадочная площадка для вертолётов. Она давно заросла травой и кустарником. Туда опасались ходить, потому что не раз слышали подозрительный шорох в разрушенном здании, где раньше сидели диспетчера. Будто бродит кто – не то зверь, не то человек. Движение в том районе возникало периодически, могло месяцами ничего не происходить. Первыми появление чужаков замечали звери, начинавшие беспокойно выть по ночам. Будто этот таинственный кто-то пробирается на территорию зоопарка и бродит здесь. Именно это стало причиной появления сторожа. Больше для проформы: никто не решается высунуть нос за дверь после наступления темноты. И, тем не менее, сторожей считают героями и держат на особом положении.
–Но с чем связан был тот шорох?
–А кто его знает,– Тик пригибается под веткой, которую я держу.– Ту зону прозвали запретной ещё до моего появления. После того, как несколько ребят пропало.
–А животные?– вспоминаю я.– Не бессмертные же они. Неужели вы по лесам новых вылавливаете?
–Случайно если только. Тут другое,– он досадливо морщится. Похоже, он устал, хоть и не признаётся.– Понимаешь, всегда находятся те, кто думают не как остальные. Казалось бы, перемрут они, все только легче вздохнут. Но некоторые – и Лама в их числе – придерживаются мнения, что им, этим монстрикам, необходимо размножаться. Якобы они на нашем попечительстве и мы обязаны сохранить популяцию.
–Лама здесь командир?
–Здесь нет командиров. Есть те, кто не раз доказал и ещё докажет, что к их мнению необходимо прислушиваться.
Некоторое время идём молча. Я перевариваю новую информацию. Тик шумно дышит и перешагивает муравейники, которых здесь на удивление много. Что-то не даёт покоя. До моего появления – так сказал Тик.
–Послушай, а где ты…
–Тише!– обрывает он меня.– Слышишь?
Испугаться я не успеваю: из густой листвы выныривают знакомые по ночному костру ребята. Лес наполняется голосами, расспросами. Найденная девушка перемещается на другие руки, её быстро уносят в лагерь. Мы разделяемся. Тик, несмотря на усталость, рвётся возглавить тех, кто отправляется осматривать зоопарк более внимательно. Меньшая часть уходит назад в лагерь. Меня отправляют с ними, не слушая возражений. Но сдаюсь я быстро: возвращение в зоопарк на пару часов отстрочит важный разговор.

Кор по-прежнему сидит наверху. Удобно устроившись в гамаке, он уплетает что-то вкусное. Желудок предательски урчит: только сейчас понимаю, что кроме тех двух бутербродов и земляники, найденной в лесу, ничего не ела с начала изгнания. Кор смеётся, заметив голодный блеск моих глаз.
–Прошу, присоединяйся к моему скромному пиршеству.
Хочется сразу всего и побольше. Вскоре рот набит чем-то тёплым, сочным, невероятно вкусным. Останавливает меня желудок: он противится такому количеству еды после долгого перерыва. С жалостью вздыхаю и отодвигаюсь в сторону.
–Улетела, как будто бешеная оса тебя ужалила,– качает он головой.– Что узнала в лесу?
–Много чего. В двух словах и не расскажешь.
–А ты попробуй.
–Во-первых, там зоопарк. Жуть полнейшая! По-моему, никто в жизни не видел столько монстров в одном месте,– он морщит лоб, пытаясь понять, о чём речь. Но я уже переключаюсь на другое, после он и сам увидит.– Во-вторых, мы нашли её.
–Кого?
–Она… Я не знаю, как её зовут. Но ты говорил, есть кое-какие догадки на счёт того, что с нами происходит. Поэтому я и пришла к тебе. Думаю, ты прав: слишком много совпадений для того, чтобы считать это ошибкой. У кого-то зуб на наш класс.
–Вы нашли кого-то ещё?– понимает он.
–Да. Сейчас я поделюсь своими догадками, а ты поправишь, если что не так,– он кивает.– В общем, эпидемия на самом деле выдумка.
–Какая эпидемия?– не понимает он.
Несколько секунд молча смотрю на него, собираясь с мыслями.
–Когда последний раз ты был в школе?
–Недели две назад. Через несколько дней после происшествия,– это слово даётся ему с трудом,– Отец попросил меня остаться и помочь ему с работой, он часто просит меня об этом. А ещё через несколько дней меня забрали.
–Если коротко, в эти дни нас становилось всё меньше. Я заметила это не сразу. О нас будто все забыли – учителя и остальные. Когда обратила внимание, что многие пропали, мне сказали, будто началась эпидемия.
Только теперь вижу странность. Начнись эпидемия в самом деле, Эрик первый узнал бы об этом и запер меня дома.
–Так вот, это были выдумки. Им нужен был предлог убрать нас без лишнего шума. Вопрос: чем помешали им обычные школьники?
–Им помешала ты.
–Что?
–Да. Помнишь, ты спросила у них про волка? Те охранники были уверены, что им удалось убедить нас. Так оно и было. Но твой вопрос разрушил выстроенную ими лживую башню – до единого кирпичика, до самого основания. Именно в тот момент они поняли, что проще ликвидировать всех нас, чем подвергать себя такой опасности.
–Всё равно не понимаю,– я утыкаюсь носом в колени, гамак покачивает из стороны в сторону.
–А здесь и ничего понимать. Цепочка выстраивается элементарная. Если это волк, а не собака, значит и остальные их слова ложь. И про то, что всё держат под контролем, и про мальчика, будто бы пробравшегося за нами из школы. И этот пункт самый важный. Мы не должны знать, что за пределами Города есть жизнь. Жизнь, не подчиняющаяся приказам охраны, за которой они не способны установить наблюдение. И это подрывает веру им уже в следующем вопросе: если за пределами Города существует жизнь, то почему же нам нельзя пересекать границу? Раз там живут люди, то и нам не страшны байки про монстров. Сель, всё так просто, ну?
В носу щиплет от неожиданно набежавших слёз. Встаю осторожно, чтобы не раскачать Кора, отхожу к перилам. Смотрю вниз, а в глазах всё расплывается. На спину ложится тёплая успокаивающая рука.
–Это из-за меня,– глухо говорю я, стыдясь посмотреть на него.
–Откуда тебе было знать? Кроме того, любой мог задать тот же вопрос, просто у тебя вышло чуть быстрее.
–Это не оправдывает меня. Но сейчас уже поздно разбираться. Нам нужно вниз, в медпункт.
Спустившись на десяток ступеней, понимаю, что надо мной по-прежнему никого. Поднимаюсь обратно, Кор стоит шагах в пяти от края, закусив губу.
–Ты хочешь сказать, что нам нужно вниз по этой лестнице? Другого пути нет?
–Нет другого пути,– нетерпеливо отвечаю я. И понимаю: он боится высоты.– Ты смотришь только перед собой, ясно? Опускать голову вниз нет нужды. Ты даже не поймёшь, что стоишь не на земле.
Он кивает, но не торопится приблизиться к лестнице.
–Не проторчишь же ты тут вечность?
Последний аргумент побеждает страх. Видимо, Кор решает, что лучше оказаться внизу и больше никогда не забираться обратно. Интересно, а каким образом нас подняли туда? Даже в одиночку это не так просто. Надеюсь, нас не подвязывали в темноте верёвками, как груз.
Спуск проходит без происшествий, Кор послушно держит голову перед собой. Хотя на мгновение ко мне закрадывается мысль, что он и вовсе зажмурился. Спрыгнув в траву, оглядываюсь, вспоминаю прогулку с Ламой, когда он показывал, что где находится.
–Туда.
Кор шумно спрыгивает и догоняет меня. Вместе пересекаем лужайку, где начинаются приготовления к розжигу ночных костров. Возле них до самого утра просидят дежурные – на случай непредвиденных обстоятельств. Конечно, несколько человек не смогут противостоять нападению. Но для подобного случая предусмотрена особая сигнализация: множество верёвок, расходящихся во все концы лагеря. Дёрнешь одну – вся система приходит в движение. Главное – запомнить обозначение сигналов, чтобы не ошибиться местом происшествия.
Лама сказал, дежурным редко бывает скучно: всегда находится кто-то, готовый скоротать ночь за беседой с ними. Одних мучает бессонница, других кошмары, а есть и просто романтики, видящие в этом целое приключение.
Медпункт, в отличие от большинства местных построек, не укрывается ни в кустах, ни на верхушке дерева. Это уютный маленький домик с окном шириной почти во всю стену, отчего внутри светло и спокойно. В нём как раз помещается несколько кроватей, высокая стойка с полками, на которых лежат лекарства, стол и табурет. Табурет этот постоянно кочует от стола до кроватей, между лесным доктором и посетителями идёт вечная борьба за сидячее место. Сейчас в домике многолюдно. Кроме доктора – того самого парня, что осматривал мою руку в первую ночь – и спящей девушки внутри и около входа теснится человек десять. Всем любопытно, кто она – очередная новенькая. Кор не без труда проталкивается до кровати, оглядывается на меня.
–Мира? Хотя удивляться нечему: как и ты на рожон постоянно лезла. Думаю, мы не ошибаемся в предположениях.
–Вы знакомы?– доктор милостиво позволяет нам остаться, в то же время выталкивая других на улицу. Я вхожу, сажусь рядом с кроватью на корточки. Девушка по-прежнему очень бледная, и дыхание еле различимо. Надеюсь, выстрел не окажется для неё смертельным.
–С ней всё в порядке, глубокий сон – последствие парализующей пули и полного истощения сил. Несколько дней строгого режима и будет как новенькая.
Я не очень-то верю доктору, немногим старше меня. Эрик учился не один год и до сих пор учится и проходит разные проверки, доказывающие его квалификацию, что же говорить о семнадцатилетнем мальчишке? Он едва ли закончил школу. Знания, почерпнутые им, наверняка поверхностные, а отчасти может и устаревшие. Здесь, в лесу, без специальных приборов и новых лекарств многого ждать не приходится. Но выбора нет, в Город нам путь заказан.
–Сколько пройдёт времени, прежде чем она придёт в себя?
Он пожимает плечами.
–Подобный случай произошёл впервые. Всё зависит от крепости её организма. Думаю, не раньше, чем через два часа.
–Мы подождём.
И мы ждём. Парень сначала ворчит, что ему нужно работать, но мы пропускаем слова мимо ушей. Он оттаскивает табурет обратно к столу, садится, листая толстую книгу. Кор нарезает круги вокруг дома. Я устраиваюсь на пороге, время от времени привставая, чтобы пропустить посетителей медпункта внутрь. Одних замучила головная боль, другим необходима таблетка от рези в желудке. Я только улыбаюсь, слушая их жалобы: даже ребёнку было бы очевидно, что всех сюда ведёт одна причина – девушка, найденная в зоопарке. Интерес подогревается ещё и тем обстоятельством, что вышла она со стороны запрещённой зоны. Быстро же здесь расходятся новости.
Когда подходит к концу второй час ожидания, к домику приближается группа, которая отправлялась в зоопарк. Шумно переговариваясь, они вваливаются внутрь.
–Эй, Стэл, перевяжи его, скорее!
Перевязать нужно Тика. Он держит руку на весу, обмотав её по локоть чьей-то кофтой. Даже на тёмной ткани заметны влажные разводы – кровь. На лице доктора никаких эмоций. Остановившись возле стойки с медикаментами, он так смотрит на нас, что мы замолкаем и быстро ретируемся на улицу. Дверь захлопывается, отрезая происходящее внутри.
–Что произошло?– спрашиваю, не обращаясь ни к кому определённому. Мне наперебой объясняют, что Тик под конец совсем вымотался и не рассчитал расстояние между собой и зверем. Тот оказался чересчур резвым и сумел просунуть когтистую лапу между широкими прутьями и царапнуть руку. Рану сразу перевязали, как смогли, но кровь долго не останавливалась.
–Как бы зашивать не пришлось,– вздыхает кто-то. Я поёживаюсь, вспоминая рассказ Эрика о пораненном охраннике. Вряд ли здесь проводят подобные операции под наркозом, для лесного лагеря это непозволительная роскошь. Хотя, если подумать, откуда здесь вообще какие-либо лекарства? И множество вещей на складе. Сложно увязать в единое целое складывающуюся картинку.
Проходит около получаса, и Тик выходит к нам. Усталый, он находит в себе силы улыбнуться ребятам и успокоить их, что всё в порядке. По одному, по двое они быстро растекаются в разные стороны, по своим делам. Тик садится рядом со мной в траву, прислонившись спиной к тёплым шершавым доскам домика. Закрывает глаза и тихо напевает под нос незатейливый мотив.
Смеркается. Небо постепенно заволакивает тёмной плёнкой. Закат сегодня скомканный, затянутый рваными облаками. Сейчас в этих разрывах видно местами маленькие остроконечные звёзды. Затихает в лесу вечерняя птичья перекличка. Воздух чуть дрожит, жара, пришедшая недавно, не спадает до поздней ночи. Лишь на рассвете станет свежо и легко дышать.
–Идём к кострам, думаю, там сегодня будет что послушать.
Тик ободряюще улыбается мне, но глаза выдают сильную усталость. Не столько физическую, сколько моральную. Я заглядываю в медпункт. Доктор шёпотом отвечает, что всё по-прежнему. Я прошу его сообщить, если Мира очнётся. Он кивает, хотя вряд ли он сумеет ночью найти посыльного для меня. Напоследок ещё раз взглянув на одноклассницу, ухожу. Кроме нас у домика никого, Кор куда-то пропал. Наверно, увязался вслед за ребятами или самостоятельно изучает лагерь.
До костра нас провожают звонкие цикады. В траве замечаю несколько зелёных пятнышек: светлячки. Тик не ошибся: на брёвнах уже немало народу. Втискиваемся на освобождённое местечко, я улыбаюсь, заметив напротив Кит. Девушка приветливо машет распахнутой пятернёй, не отвлекаясь от разговора.
–Сель!– кричит она через минуту.– Любишь печёную картошку?
Картофелина обжигает пальцы, я ловлю её и тут же роняю в траву возле ботинок. Кит заразительно смеётся над моей неловкостью. Беру протянутый кем-то влажный кленовый лист, заворачиваю картошину в него и дую. Запах дразнит, щекочет ноздри. Ещё до того, как она успевает хоть немного остыть, я съедаю угощение.
–Ну, как, нравится?
–Ошень!– отвечаю и одновременно жую.
Так и сидим, перебрасывая с бревна на бревно картофелины и щурясь на костры. У Тика на щеке лежит мягкий отсвет, золотятся светлые волосы. Он уже отошёл от дневного приключения, только перевязка на руке напоминает о случившемся. И сейчас, оживлённо жестикулируя, пересказывает события, кто ещё не успел услышать и тем, кто пришёл послушать в очередной раз. Перебивая друг друга, мы рассказываем, как пришли в зоопарк и как нашли Миру. Но нас не слышно из-за голосов других. Оказывается, за несколько часов утреннее происшествие успело обрасти красочными легендами. Я только сдавленно хихикаю в коленки, слушая, как мы сражались с каким-то чудным зверем, название которого и не выговорить с первого раза. По одной версии именно он разорвал Тику до кости руку. Тик не подтверждает и не опровергает эти слухи, он сквозь опущенные ресницы смотрит, как лижут ветви языки пламени.
–Сель, а правда, что ты с той девочкой училась в одном классе?
Я киваю. Рассказывать особо нечего, но неловко молчать, видя столько горящих любопытством глаз. И я рассказываю. Рассказываю, как учились в школе, как ходили на экскурсии. В первую ночь у костров почти никого не было, и теперь такая атмосфера, что невольно хочется открыть все секреты. Вспоминается удивительный случай, с которого и полетело всё кувырком в нашем классе. Я сбивчиво пересказываю им про мальчика, выбежавшего к тоннелю, и про тех, кто спас его от волка. Оглядываюсь: не узнал ли кто-нибудь из них себя в моём рассказе? Теперь я уверена, что тот мальчик живёт среди них, в этом лагере. Но на меня смотрят с удивлением, едва ли не со страхом. Неужели снова что-то сказала не так?
–Заблудшие?– неуверенно говорит Кит в наступившей тишине.– Как они выглядели, Сель?
–Они похожи на охрану,– торопливо отвечаю я.– Мальчик совершенно обычный. А тот, кто его спас, в чёрном обтягивающем костюме и шлеме. И у него в руке был маленький пистолет. Я не видела его, впереди было много человек. Мне потом рассказали одноклассники.
–Они.
Тик подрывается с места, словно что-то должно произойти. Все настороженно вглядываются во мрак. Но вокруг тихо, только хлопает крыльями сова за пределами светового круга от костров. Я уже жалею, что начала разговор, но время вспять не повернуть. Тик поворачивается ко мне, в глазах пляшут оранжевые искры, губы сомкнуты в тонкую линию.
–Ты врёшь.
–Мне нет резона говорить неправду,– обижаюсь я.– Да, мы знакомы всего пару дней, ты можешь верить мне только на слово, но…
–Тик, хватит!
Кит бросает в костёр несколько веток и поднимает сердитый взгляд.
–Она права: какой смысл сочинять сейчас сказки? Да и что она могла знать, живя в Городе? Не её вина, что в своё время мы допустили ошибку.
–Не мы,– насупившись, отвечает Тик. Он покачивает раненную руку, будто усмиряет боль. Мне жалко его, и Кит, и всех остальных. Мне никто не объясняет, кто они – эти заблудшие, но, как видно, они доставили немало огорчений лесным жителям до моего прихода.
–Мы, Тик, мы, пускай нас и не было здесь в то время. Всё, что происходило, происходит и будет происходить здесь, касается каждого из нас вне зависимости от наших желаний. И если прежде была допущена оплошность, кроме нас разгребать последствия некому. Сель, ты теперь с нами, думаю, тебе полезно будет узнать, что так расстроило нас в твоём рассказе.
Она легко перепрыгивает бревно, кивком указывает следовать за ней.
–Доброй и мирной ночи, господа.
Я скомкано прощаюсь, чувствуя повисшее в воздухе напряжение. Догоняю Кит. Она уверенно может пройти ночью с одного конца лагеря на другой, но для моего спокойствия в её руке горит фонарик.
–Конечно, Лама знает гораздо лучше меня,– говорит Кит, пока мы идём по тропинке.– Но никто не скажет, где он сейчас. Лама сам себе хозяин, бродит часто в одиночку по лесу, иногда безоружный. Геройствует, хотя кто-то сочтёт это за безрассудство.
–Думаю, он знает, что делает,– делюсь своим мнением на этот счёт.
Кит оставляет реплику без ответа. Тропинка петляет между деревьями и кустами, огибает кособокий муравейник. Фонарик выхватывает стволы, за нами по земле ползут чёткие тени. Кит приводит меня в домик, похожий на медпункт, только более вытянутый, и окон здесь больше. Прикладывает палец к губам, взмахом ладони останавливает меня и одна заходит внутрь. Вскоре возвращается обратно, в руках её тонкое покрывало.
–Порядок. Всех перевели сюда. Идём.
–Куда?– мне не терпится услышать обещанную историю.
–На дерево. Там сегодня никого, поговорим в спокойной обстановке.
Смотрю наверх и словно чувствую натёртые сотнями ладоней деревянные ступени. Долгий подъём в темноте не приносит радости, но выбора нет. И, обречённо вздыхая, плетусь за девушкой.

-Устраивайся удобнее, разговор может затянуться.
Кит успевает забраться в гамак, дожидаясь, пока я догоню. Хоть с каждым разом забираться всё легче, но за девушкой мне пока не угнаться. Тяжело дыша, опускаюсь на соседнюю лежанку. Рядом Кит бросает покрывало.
–Под утро станет холодно,– отвечает она на не заданный вопрос.
Словно забыв про обещание рассказать обо всём, она теребит в руках фонарик, разглядывает его. Наконец, замечает моё нетерпение, с улыбкой поднимает голову.
–Смотри.
Она откручивает крышку, протягивает фонарик мне. Внутри множество проводков – все серые в темноте, батарейки, несколько лампочек. Пожимаю плечами, я не понимаю, к чему это.
–Видишь, сколько всего скрывается под неприглядной оболочкой маленького фонарика? В этом мы с ним похожи. Ты видишь только оболочку, знаешь лишь то, что лежит на поверхности. И сейчас я собираюсь показать часть того, что внутри.
–Часть?– невольно вырывается у меня разочарованное.
–Чтобы узнать всё, нужно прожить среди нас не одну жизнь, Сель. Нужно быть одновременно каждым из нас. Так вот, я раскрою тебе ещё одну из сторон нашей жизни, не самую приятную для жителей лагеря, и это не так-то просто. Я ведь даже не знаю с чего начать. Если коротко, многое останется неясным. А если полностью… Впрочем, ночь впереди длинная. Итак, это случилось давным-давно.
Множество лет назад, никто точно и не знает, когда это точно произошло, порядки в Городе ужесточились. Тюрьмы повсеместно закрыли. И в качестве наказания людей теперь переселяли в другие зоны. Город и прежде был поделён: самой главной считалась центральная зона, и от неё, как круги от брошенного в воду камня, расходились остальные. Теперь же различия стали очевиднее, для перехода между зонами необходимо было получить разрешение. Переселения запретили: необходимо было соблюдать баланс. Они производились лишь по приказу охраны и переселяли исключительно нарушителей закона. Но вскоре и это правило претерпело изменения: переселять стали только тех, кто не достиг совершеннолетия. Если нарушителем был взрослый, охрана забирала его детей или других родственников, не достигших девятнадцати лет. Объяснялось это просто: таким образом охрана манипулировала жителями. Они жили в вечном страхе разлуки с близкими, с теми, кто ещё не в состоянии постоять за себя. Были, конечно, и те, кого это не останавливало, но очень малый процент. Нельзя сказать, стало ли меньше нарушений, по крайней мере, не больше. Подобный уклад мало кого устраивал, но протестовать опасались.
А потом случилось самое страшное. До сих пор неясно: то ли сбой в системе, то ли детоприёмники в зонах переполнились, но некоторых стали выселять в лес. Их родителям и другим родственникам не открывали правды, они расставались с детьми в полной уверенности, что те, пускай и среди чужих людей, всё же в безопасности. И даже для тех, кого выселяли – за свои провинности, что реже, или за чужие – до последней минуты оставался загадкой пункт назначения. Каждый из них думал оказаться в одной-двух зонах от родного дома, но не в лесу, нет.
–Выживали не все,– голос Кит мрачен. Девушка сидит, нахохлившись, вновь переживая страшные воспоминания.
–Все, кто живут здесь – случайные жертвы?
–Да,– кивает она.– Жертвы. Я не верю, что есть на свете такое преступление, за которое кого бы то ни было, а тем более ребёнка, стоит оставлять в лесу наедине с собой и с миром, настроенным против него. Сель, не все погибали от голода или диких зверей. Некоторые, не обязательно, кто послабей, не выдерживали такого удара. Тик…
–Что Тик?
–Не знаю, стоило ли мне заговаривать об этом… У него был брат-близнец. Тик-Так называли их дома. Братьев и сестёр практически никогда не отправляют вместе, но их отправили. Так был младшим. Тик до сих пор винит себя в его гибели. Хотя, что он мог сделать одиннадцатилетним мальчишкой? Когда Тик уснул, его брат ушёл к озеру. Он не умел плавать и не вернулся. Только следы остались, ведущие к берегу. Он боялся всего, он так и не смог привыкнуть к лесной жизни. Но они были вдвоём, будь они среди нас… Тика нашли вскоре после этого случая. Видела на складе часы?– вдруг выпрямляется она.– Это Тик. Тащит их отовсюду, где находит. Боится утратить связь с братом, говорит, так чувствует его. Никогда не заговаривай с ним об этом. Прошло шесть лет, но он не забыл, нет.
–А что же заблудшие?– вспоминаю я.
–Ах, да. Прости. Я знаю о них не так много. Около семидесяти лет назад среди нас возникли разногласия. Они едва не привели к войне. Поселение раскололось на два лагеря. Те, которых мы называем заблудшими, их было меньшее число, ушли дальше в леса. Кажется, добровольно.
–Но что стало причиной?
–Нежелание смириться. Они хотели поднять восстание, Сель. Вернуться в Город и открыть правду.
–Тебе это решение не кажется разумным?
–Нет,– Кит пожимает плечами.– Мы дети, Сель. А там охрана. Мы не дошли бы и до пограничной зоны, понимаешь? Охрана прочёсывает лес на расстоянии нескольких километров от Города, контролирует все подступы. Боятся ли они нас или животных – не знаю. Но путь туда заказан. Быть может, совесть потом мучила бы их некоторое время, но нас по сути уже нет, мы не существуем, не числимся ни в одном из списков. Одним лесным больше, одним меньше… Они не жить нас сюда отправляют – выживать. Для них лучше, если бы не осталось никого.
–Поэтому лагерь так далеко?
–Да.
–Они догадываются о его существовании?
–Может,– Кит вдруг теряет интерес. Тихо соскальзывает с гамака на пол, отходит к перилам. Сутулит плечи, словно тяжесть всего мира навалилась на них. Я подхожу, с тревогой заглядываю ей в лицо. Что гнетёт тебя, Кит?
–Они знают, Сель, наверняка знают!– горько шепчет она.– Ты ведь слышала о законе: после совершеннолетия каждый имеет право выбирать себе зону, в которой останется жить. Мы думали, он распространяется и на нас. Жить в лесу, конечно, очень тяжело, многие были рады уйти. Но некоторые хотели остаться, понимая, что помощь и опыт взрослых хоть немного облегчит участь младших. И они уходили отметиться, так положено. И никто не возвращался. Никто, Сель!
Только сейчас я понимаю: в лагере и вправду ни одного человека, старше девятнадцати лет. Ни одного взрослого. Прежде это не бросалось в глаза.
–Они боятся вас.
–Да, похоже на то.
–А если не уходить?
Кит невесело смеётся.
–Не ты одна так думаешь, но если бы и на деле так просто было, как на словах! Ты…
Она качает головой и замолкает. Ничего не понимаю. Наверно, дело в документах, где фиксируется всё о каждом из нас. По ним можно вычислить и то, когда мы достигаем совершеннолетия. Правда, Кит сказала, мы не числимся ни в одном из списков, да и вполне могли не выжить в лесу, как и рассчитывали охранники, отправляя сюда, но другого объяснения найти не получается.
–Ты не закончила о заблудших,– напоминаю, меняя тему.– Вы раскололись, но почему так боитесь их?
–Никто не знает, что у них на уме,– говорит девушка, вновь возвращаясь на гамак.– Они растворились в лесах, мы ни разу не наткнулись на их убежище. Хотя, конечно, стараемся не заходить далеко. Но несколько раз они совершали вылазки к нам, пробирались незаметно, творили здесь беспорядки, похищали вещи. Мы всегда оставляем несколько костров на ночь, и кто-то сидит возле них. Не очень хочется однажды проснуться с перерезанной глоткой.
–Боюсь, тебе уже не грозит проснуться в таком случае,– со смешком отвечаю я.
–Тем более. Сегодняшний беспорядок в зоопарке мы сначала тоже списали на их счёт. А потом ты со своим рассказом. Неудивительно, что все так восприняли.
Мы молчим, думая каждый о своём. Голоса сидящих внизу, у костров, едва слышны. Глубоко задумавшись, не сразу замечаю, что Кит спит. Съёжившись в комочек, прикусив губу, она кажется совсем маленькой и беззащитной. Теперь, когда слетает напускная весёлость, когда непрекращающаяся болтовня не отвлекает, только теперь видно её настоящую. Отвергнутую обществом девушку, почти ещё девочку, чего-то боящуюся, о чём-то мечтающую. Тик сказал: у каждого из нас своя тяжёлая ноша за плечами. Что же несёшь на своих плечах ты, Кит?
Укрываю её и ложусь на соседний гамак. Сонно щурясь, смотрю на звёзды, как мерцают они, расплываются. Эрик рассказывал, что падающие звёзды исполняют желания. Боюсь только, не хватит звёзд на небе, чтобы исполнить желания всех ребят в лагере.

Проснувшись утром, обнаруживаю, что осталась одна. Наверно, Кит засмущалась вчерашней откровенности. Или убежала по срочным делам? Расчесав пальцами волосы, спускаюсь вниз и иду к кострам. Интуиция не подводит: там сохранились остатки вчерашнего ужина. Жуя на ходу подсохший хлеб с овощами, шагаю к медпункту. Прошло достаточно времени, Мира должна прийти в себя.
Возле её кровати сидит Кор, тихо рассказывает что-то однокласснице. Доктор, оседлав единственный табурет, вновь читает книгу. При моём появлении все трое смотрят на меня. Доктор без особого интереса, Кор нетерпеливо, Мира испуганно. Но почти сразу узнаёт меня, пытается улыбнуться.
–Я искал тебя всю ночь,– недовольно ворчит Кор.– У костров сказали, ты ушла.
–Привет,– улыбаюсь я Мире, не обращая внимания на его тон.– Как ты?
–Неплохо,– тихо отвечает она. В голосе заметна слабость и немного страх. Неудивительно, учитывая, что ей пришлось пережить. Нужно узнать, сколько дней бродила она до встречи с нами. Но понимаю: заводить сейчас подобный разговор не стоит, лучше немного повременить. Поэтому отвлекаю девушку всякими пустяками. Она постепенно расслабляется, смотрит не так затравленно, пытается шутить. Примерно через час доктор, делая свирепое лицо и с трудом сдерживая улыбку, выгоняет нас, объявляя, что потерпевшей необходим сон. На её несмелые возражения, что она и так столько спала, я улыбаюсь и обещаю, что мы будем рядом.
–А отдых тебе и правда нужен,– наставительно говорит Кор, поправляя одеяло.– Если, конечно, хочешь быстрее встать на ноги.
Она вздыхает и послушно закрывает глаза. Либо действие парализатора не до конца прошло, либо доктор вколол ещё одно снотворное, но засыпает она мгновенно. Мы с Кором на цыпочках выходим на улицу.
–Как она? Удалось что-нибудь выяснить?
Он качает головой.
–Похоже, у Миры провалы в памяти. Она почти ничего не рассказала. Провела в лесу то ли два дня, то ли неделю – кто её поймёт. Ела какие-то орехи, ягоды. Даже не помнит толком, почему её отправили сюда.
–Тяжёлый случай.
Я надеялась, её история поможет расставить всё по местам. Именно Мира после той экскурсии подтвердила мои догадки, что все уверения охраны – ложь. Теперь придётся полагаться только на себя.
–Куда ты пропала ночью?– напоминает Кор, подозрительно смотря на меня.
–Дела были.
Не знаю, почему, но не хочется обсуждать рассказанную Кит историю. Рано или поздно он и сам всё узнает. Такое утаить невозможно. Особенно если заблудшие и в самом деле до сих пор живы и в любой момент могут появиться в лагере. Но всё это после, а сейчас мне нужно время подумать.
–Подежуришь тут, ладно? Или ты голодный?
–Нет, я успел позавтракать,– он всё оглядывается на дверь, словно его должны позвать.– Ты опять уходишь?
–Да, ненадолго. Вернусь не позже, чем через час.
Путь до склада не отнимает много времени. На этот раз осматриваюсь внимательнее. Интересно, а сами лесные помнят, где и что у них лежит? Вещи словно закидывали на первое попавшееся место и забывали о них. Ботинки с колёсиками, железная крышка, кисти, стеклянные банки. Воздушный змей – откуда он здесь? Я ласково провожу пальцами по обтрёпанному хвосту – жёлтые и зелёные ленты. Целый. Надо узнать, откуда их запускают. Но это потом. А сейчас…
Рюкзак лежит на том же месте, куда отпихнула его в прошлый раз. Молния не застёгнута, на внутреннюю подкладку успела осесть пыль. Достаю тюбик с мазью, уже не такой тяжёлый, как поначалу. Света не хватает, выхожу на освещённый квадрат под окно, чтобы присмотреться, куда наносить. Прикосновение чьей-то руки к моему плечу на долю мгновения останавливает биение сердца и запускает его в ускоренном режиме.
–Сель?
Снова он. Следит? Я проворно прячу тюбик за спину, но Лама замечает его.
–Что у тебя там?
Он говорит мягко, но в голосе скрытая угроза. Бежать некуда, он перегораживает выход. В голове стучит напряжённо: «Думай, Сель, думай!». Но ничего не придумывается. Откуда мне знать, как отнесётся он к татуировке? А что, если они и вправду запрещены, и меня выгонят из лагеря в лес? Здесь у меня есть хоть малейший шанс на возвращение, в лесу же ждёт только смерть.
–Это от солнца крем,– бормочу невнятно, пытаясь обойти его. Звучит неубедительно. И Лама мягко улыбается в ответ, чуть склонив голову.
–Дай сюда, Сель. Пожалуйста.
Он осторожно вынимает мою руку из-за спины. Вчитывается в текст на тюбике. Брови его медленно ползут вверх в удивлении.
–Тебя кто-то бьёт?– очень быстро и отчего-то шёпотом спрашивает он.– Запугивает?
–Нет,– так же тихо отвечаю я.– Никто.
–Так зачем тебе гель, маскирующий синяки и ссадины? Где ты вообще достала его?
–Дома,– признаюсь неохотно.– У меня… ожог. Гель охлаждает, успокаивает боль.
–Ожоги лечатся не так, Сель,– не верит Лама. Он с укором смотрит мне в глаза, осуждая за ложь.– Я сразу заметил, что у тебя запястье замотано бинтом. И все дни, проведённые здесь, ты его не снимала. Я не придавал этому значения. Зря, наверно. Тебе нужно в медпункт, думаю, Стэл поможет. Дай руку, пожалуйста.
Я мотаю головой и отступаю на шаг назад. Руку по-прежнему прячу за спиной, жалея, что успела размотать бинт, да и что вообще сюда пришла. Но бинт обтрепался во время лесных скитаний, пора менять, а мазь практически растворилась и любой, приглядевшись, мог бы раскрыть мою тайну.
–Руку, Сель.
Он сильнее, ему не составляет труда добиться желаемого. Но выхватив из-за спины мою руку, он тут же ослабляет хватку, стоит только заметить татуировку. Смотрит на меня – испуганно, ошарашено. И немного восхищённо. Почти как Эрик, когда узнал.
–Что тебе надо от нас?– внезапно осипшим голосом произносит он. Обходит меня по кругу, осматривает, как достопримечательность.– Ты разведчик? Вы готовите нападение?
Не спуская с меня глаз, он медленно продвигается в дальнюю часть склада. Перемена в его поведении настораживает. Я не понимаю, о чём он говорит.
–А ловко придумано. Обессиленная изгнанная бредёт по лесу и натыкается на троих простаков. По доброте душевной те ведут её за собой, на что и был расчет. Втирается в доверие, узнаёт все тайны. А после незаметно скрывается, полагаю. Твои друзья тоже врут? План, безусловно, хорош. Но вы не предусмотрели одно: чем больше усилий прикладываешь, чтобы скрыть что-то, тем меньше шансов оставить это незамеченным. Так случается: в самый неподходящий момент появляется кто-то – случайно – и рушит все планы.
Он наклоняется, подхватывает что-то. Его почти не видно в тени, но оружие, направленное на меня, я вижу. Чувствую, скорее. Воздух застывает, облепляет, как мошкара, придавливает тяжестью к полу. С трудом сглатываю, пытаюсь унять дрожь в пальцах.
–Ты раскрыта, заблудшая,– стальным голосом произносит Лама.– Только дёрнись. Рука у меня не дрогнет, будь уверена, не посмотрю, что девчонка. С меня довольно смертей в этом лагере.
–Но я не…
–Молчи. Говорить будешь, когда я скажу. Сейчас ты пойдёшь со мной. Допрос проведём при всех.
–Но…
–Ты меня поняла?
–Пожалуйста,– в носу сильно щиплет, как и всегда перед слезами. Голос не слушается.– Поверь мне, прошу. Я не заблудшая. Я только несколько часов назад узнала об их существовании от Кит. Спроси у неё, если не веришь мне!
–Откуда мне знать, что ты и её не обманула?
–Почему вы все не верите мне?
Внезапно наваливается жуткая усталость. Сажусь на пол, прячу лицо в ладонях. Вчера Тик, сегодня Лама. Кор тоже посматривает косо. Не слишком много для одной меня? Жёлтые и оранжевые круги плывут перед глазами, даже когда зажмуриваюсь.
–Я видела их,– глухо говорю из-под ладоней.– Тебя не было у костров вчера, ты не слышал.
Коротко, сбивчиво пересказываю ему произошедшее на последней школьной экскурсии. Потом – не в силах держать в себе – делюсь нашим общим с Кором выводом насчёт того, что именно это стало причиной изгнания. Говорю, как приходила к нам охрана, как пытались ввести в заблуждение. Как стали после – по одному, по двое – пропадать одноклассники. Голос звучит всё увереннее. Лама не выпускает оружие из рук, но теперь не направляет его на меня.Подходит ближе, смотрит не так напряжённо.
–Хорошо. Но это не объясняет появление татуировки. В Городе их не делают.
–Её сделали не в Городе.
Я смотрю в пол, вздыхаю. В ушах снова звенит смех, топот убегающих ног, перестук колёс.
–Её сделали не в Городе,– повторяю.– Однажды я уснула в поезде, когда удрала в лес. Я не видела их, слышала только голос. Они спрыгнули из поезда, прежде чем успела догнать. Руку щипало, как будто что-то обожгло или содрала кожу. Только брат об этом знает. Брат и теперь ещё ты. Я пыталась найти их, забиралась во множество поездов, проходила их с первого и до последнего вагона. Безуспешно.
–Их не увидишь, если они сами того не захотят,– кивнул Лама.– Это знак заблудших. Только у них сохранилась подобная традиция. Вроде отметки, что ты один из них. Сложно сохранить спокойствие, увидев их знак так близко. Прости.
Он садится рядом, вновь прикасается к моему запястью. Внимательно изучает перекрещивающиеся полосы.
–Она не завершена,– произносит, наконец.– Наверно, они просто развлекались. Мазь и бинт – идея твоего брата? Он прав, мне жаль, но здесь, как и в Городе, придётся продолжить маскировку.
Он поднимается, протягивает мне руку. Торопливо размазываю гель по запястью, боясь, что он передумает. Но Лама невидящим взором смотрит перед собой. На мой вопрос, что не так, качает головой.
–Идём.
Вновь продираемся сквозь заросли, скрывающие склад. Выбравшись, Лама, не глядя на меня, говорит:
–Её невозможно убрать, Сель. Мне правда жаль. Постарайся никому не проболтаться. А теперь уходи.
Но он сам разворачивается и уходит, не дожидаясь моего ответа. Я смотрю ему вслед. А в голове по кругу нехорошие, пугающие мысли. Откуда, Лама, откуда ты всё это так хорошо знаешь? Но долго размышлять некогда: я обещала Кору вернуться, и час мой уже прошёл.

Поверил Лама или нет – вопрос остаётся для меня загадкой. Через несколько часов после нашего разговора, когда мы с Кором идём от медпункта, он вновь появляется на горизонте, всё время оказывается рядом, будто следит. Он не смотрит на меня, занимается своими делами, разговаривает, делает вид, что вместе со всеми собирает сухие полешки в кострища, но я уверена – ни на секунду не теряет меня из своего поля зрения. Кажется, даже издалека слышит каждое словечко до единого. В конце концов, это начинает напрягать. Я не нахожу другого варианта, кроме как забраться наверх. Гамак тихонько покачивается подо мной. Сквозь листву просвечивает небо в размытых тучах. Накрапывает мелкий дождик. Полог убран, капли ползут по лбу, по щекам. Это и не сон, и не бодрствование. Покачивает мягко, как в воде. Несколько раз слышатся голоса надо мной, словно склоняется кто-то, рассматривает. Мычу что-то неразборчивое, отмахиваюсь лениво. Рука рассекает пустоту. Новые звуки, на этот раз не голоса, не шаги – раскатистый треск, всё нарастающий, усиливающийся. Что-то падает на меня. Не до конца проснувшись, переворачиваюсь, падаю на помост. Ноги путаются в ткани, а мне кажется – их держит кто-то. Треск затихает, чтобы через минуту – ещё громче – прозвучать вновь. Открываю глаза. Небо рассекает вспышка, от неё во все стороны разбегается много витиеватых линий. Гроза.
Освобождаю ноги. Это покрывало, оставленное здесь Кит прошлой ночью. Набрасываю его на плечи и на голову – как капюшон. Остаться или уйти? Дерево высится над многими другими, может притянуть молнию. Не очень-то прельщает подобная участь. Не сказать, что боюсь гроз, но с ребятами всё же спокойнее.
Спускаться приходится очень осторожно: ступени скользят под ладонями, с них капает холодная вода, затекает в рукава. Кожа покрывается мурашками озноба. Голову прижимаю к плечу, чтобы не упало покрывало, отчего ползти ещё неудобнее. Но оно всё равно выскальзывает. Новый раскат грома – и я едва не разжимаю пальцы.
–Сель!– протяжно доносится снизу.– Это ты? Давай к нам!
–Осторожнее только, тут такая лужа!
Кто-то смеётся. Не доходя несколько ступеней вниз, я прыгаю. Ноги разъезжаются в грязи, но меня подхватывают и ведут сушиться.
–Здесь безопасно?– интересуюсь, распуская волосы и протягивая озябшие пальцы к теплу. Меня успокаивают. Грозы в этих краях нередкое явление. Лагерь находится в низине, и все дожди обычно стягивает сюда, где они проливаются, не доходя до Города. Меня укрывают сухой кофтой, я благодарно улыбаюсь в ответ. Здесь, под густой широкой кроной, мы надёжно защищены. Шум дождя и негромкие голоса убаюкивают. Опускаю голову на соседское плечо и засыпаю.
–Эй, Сель,– щекотно шепчет кто-то в ухо.
Вздрагиваю, открываю глаза. Народу возле костра значительно прибавилось, наверно, в такую ночь никто не хочет сидеть в одиночестве. Оборачиваюсь, ища того, кто звал меня. Это Лама. Он сидит рядом на корточках, нетерпеливо ждёт, когда окончательно проснусь.
–Сель, дело есть.
С сожалением выбираюсь с насиженного тёплого местечка. Выходить за световую границу совсем не хочется. Но если бы дело Ламы могло подождать, он не тянул бы сейчас меня под дождь.
Тьма встречает пробирающим до нутра холодом. Обхватываю себя руками, щурюсь сонно. Почему бы всем не успокоиться – хоть на денёк? Забыть свои интриги и подозрения, расслабиться и просто жить. Но лесная жизнь, видимо, не даст такой возможности. Я тяжело вздыхаю, предчувствуя тяжёлый разговор, продолжающий утреннюю тему.
–Не поверил всё-таки, да? Я же видела, следил весь день. Но что же сразу не рассказал всем?
–Да подожди ты,– с досадой перебивает он. И неожиданно говорит совсем про другое.– В зоопарке нашли кое-что. Думаю, ты заинтересуешься.
–Да?– во мне и в самом деле зажигается любопытство. Ночь не кажется теперь такой тёмной и промозглой, как минуту назад.– Что же?
–Идём. Ты должна сама увидеть.
Это безумие – идти через лес в грозовую ночь под проливным ливнем. Но мы идём. Ткань давно уже не впитывает воду, ноги увязают в размокшей земле. Несколько раз падаю, целясь за поломанные сучья. Кофта защищает кожу от порезов, но вряд ли смягчит удары. Будут синяки. Зло дышу парню в спину, а он лишь посмеивается.
–Ты ведь была в зоопарке, когда успокаивали зверей?– спрашивает он минут через двадцать.
–Да.
–До конца?
–Мы с Тиком понесли Миру в лагерь. По пути встретились с остальными. Тик не разрешил идти с ним усмирять оставшихся зверей, приказал отправиться в лагерь.
–Тогда понятно. Будь ты там, наверняка заметила бы. Мы слишком давно живём не в Городе, некоторые новшества проходят мимо нас. Думаю, сможешь помочь.
–Помочь с чем?
Но Лама отвечает, что увижу на месте. Ответ не удивляет: любовь лесных к тайнам стала давно привычной. Было бы странно, реши он рассказать всё сейчас.
Интересно, а почему мы идём туда ночью? Мне говорили, даже часовой в зоопарке не выходит с наступлением темноты за пределы своего домика, несмотря на то, что он вооружён. А человек, живущий в одиночку среди леса рядом с животными, пусть они и в клетках, далеко не робкого десятка. Что же – Лама сумасшедший, или дело действительно настолько важное?
Когда до конечного пункта остаётся совсем немного, останавливаемся передохнуть. Дождь усиливается, дыхание сбивается, в горле неприятно першит. Прислоняюсь спиной к стволу, зажмуриваюсь. На самом деле, во мне говорит не столько усталость, сколько страх. В первый раз, когда не представляла, что ждёт, решиться было легче, даже слыша леденящий кровь вой. Но сейчас тишина. Не от этого ли страшней?
Лама понимающе ждёт, не торопит меня. Но я сама распрямляюсь, заставляю себя быть смелой.
–Идём,– киваю парню.
Холод становится привычным, почти не чувствуется. Замечаю мерцающий огонёк в глубине ветвей. Там Пит или какой-нибудь другой сторож. Наверно, очень страшно оставаться в подобном месте ночью без света. Но будь там я – рассуждала бы по-другому: свет успокаивает, но одновременно привлекает внимание всех тех, кто по ту сторону стены. Одно дело – звери, огороженные надёжными прочными прутьями клеток. Но что если и вправду кто-то способен проникнуть в лагерь? Попасть сюда с запретной западной стороны можно минуя клетки, по периметру. И рассказы о заблудших не дают покоя. А, может, именно они и стали причиной, по которой наложили запрет на проход в ту сторону.
«Или дикие животные,– напоминаю себе.– Вроде того, что напал на мальчика на экскурсии»
Не хочется встретить здесь последний час. Опасности и без того подстерегают на каждом шагу, зачем же самим отправляться на их поиски? Новый приступ злости не утихает, напротив, распаляется сильнее. Но Ламу спасает приближение Пита: дежурит вновь он.
Фонарик дрожит в его руке. Свет довольно слабый, но на лице парня заметна необычная бледность. Напуган он не меньше, чем в прошлый раз. Неужели звери и в самом деле разомкнули запоры на клетках и разбежались? Нет, не думаю, что в таком случае мы пришли бы сюда вдвоём и ночью.
–Привет,– тихо говорит Пит.– Боялся, ты не согласишься прийти, Сель. Всё-таки ночь, лес. Немногие девчонки пошли бы.
Я чувствую злость.
–По-твоему, я трусишка?
–Тихо, тихо,– осаждает меня Лама.– Мы верим, что ты смелая. А теперь к делу, пожалуйста. Она на месте, Пит?
–Да,– он тяжело сглатывает.– Ты как хочешь, но я предпочёл бы не трогать эту штуку. Она снова пищала. Уже намного громче.
Лама напряжённо думает о чём-то, закусив нижнюю губу. Пит смотрит на него, свет фонарика прыгает по нашим ногам и кустарнику. Дождь стихает, капли, падающие на нас, не такие частые и крупные. Время близится к середине ночи. Далёкие громовые раскаты уже не слышно. В лагере наверно почти все спят, завтра предстоит уборка территории от поломанных ветвей.
–Если это взрывчатка, и она реагирует на движение, мы давно взлетели бы на воздух. Если на ней стоит таймер, у нас всё равно нет шансов. Хотя нам неизвестен радиус её действия, но думаю, накроет и здесь. Так что, отправляясь сейчас туда, мы рискуем не больше и не меньше, чем в прошлый раз. Но теперь с нами Сель. Есть шанс, что она поймёт, что это. У нас пока нет подтверждений выдвинутой версии.
–Опровержений тоже,– мрачно бормочет Пит.
Я молчу. Идти к взрывчатке, пусть даже только гипотетической, не хочется совершенно. Но разве есть выбор? Нельзя отсиживаться в стороне, когда друзьям нужна помощь.
–Не нагнетай. Я не вправе заставлять тебя идти с нами, но лишняя пара глаз в ночи не помешает.
Пит неохотно бредёт за нами. Похоже, его раздирают противоречивые чувства. Страх леса и страх, что его сочтут трусом, узнав, что даже я согласилась. Кому из нас страшнее: мне, только догадывающейся, что впереди, или Питу, побывавшему там и вновь идущему? Или Ламе, ведущему нас двоих? Если что-то случится, виноватым себя считать будет он. Впрочем, если Пит прав, и это взрывчатка…
–Страшно?– шёпотом спрашивает Лама, подстраиваясь под мой шаг. Мы идём так близко, что плечи соприкасаются. Вместо ответа я долго смотрю на него.– Мне тоже,– признаётся он.– Прости, что притащил сюда. Но помощи ждать больше не от кого.
А Кор? Мира? Вопрос, готовый сорваться с языка, растворяется в воздухе, так и не заданный. Лама совсем не знает их, а Миру сейчас и вовсе не стоит трогать. Улыбаюсь уголками губ, ободряя его.
–Ничего. Одна голова хорошо – три лучше. Разберёмся с вашей загадкой.
Почти все звери спят. Некоторые провожают нас взглядами, молча, не шевелясь. Зрачки поблёскивают в темноте. Пит объясняет, что после внезапного бешенства их держат на успокоительных уколах, опасаясь повторения. Через несколько дней, если всё будет мирно, нужда в них отпадёт.
–Здесь,– говорит Лама через несколько минут.
Он останавливает нас на той полянке, где нашли Миру. Трава по пояс, далеко друг от друга раскиданные клетки. Мы напряжённо переглядываемся, Пит жмётся ближе, губы его дрожат. Кто-то бежит за нами, шаги становятся всё отчетливее.
–Оружие есть?– внезапно севшим голосом спрашиваю у ребят.
Пит трясущимися руками пытается вытащить что-то из-под кофты. Вытаскивает так долго, что на поляну, не встретив сопротивления, выбегает запыхавшаяся Кит.
–Отбой,– коротко приказывает Лама. На обычно бесстрастном лице проскальзывает облегчение. Он так смотрит на девушку, что та смущённо замирает, не дойдя несколько шагов.
–Должна же я была знать, куда ты её тащишь ночью,– огрызается она виновато.– Сам броди, сколько влезет, но новеньких-то зачем истязать?
–Кит, не дури, она в одиночку бродила по лесам. Не заводи свою песню про охрану: когда не знаешь, что защита обеспечена, считай, её нет. Сель очень смелая.
–Такая же безрассудная, как и ты. Выкладывайте, что стряслось?
Мы в двух словах пересказываем, почему собрались здесь. Кит становится серьёзной, вникнув в суть проблемы. Она одобряет наши действия.
–Верно, такое откладывать нельзя. Не хватало всем на воздух взлететь. Давно она лежит?
–Я днём заметил,– отвечает Пит.– Делал обход, а она как запищит! Вот, снова!
Он возбуждённо машет руками в сторону одной из клеток. В ней зверь беспокойно расхаживает из стороны в сторону, не приближаясь к одному из боков. С той стороны доносится писк – всё более громкий по мере нашего приближения.
–В тот раз тоже запищала, когда подошёл. Если отойти, постепенно стихнет.
Мы экспериментируем: несколько раз подходим и удаляемся. Пит прав. Ламе, наконец, надоедает заниматься беготнёй. Он решительно, не давая себе ни шанса на отступление, идёт к клетке. Писк нарастает с каждым шагом, грозит оглушить, взорвать барабанные перепонки. Мы с Кит на цыпочках движемся за парнем, Пит маячит за нашими спинами. Накрываю уши ладонями, но писк прорывается, заполняет всё внутри. Он угнетает, разгоняет по венам ужас. Но Лама наклоняется, и всё стихает. Он подходит к нам, рассматривая что-то в руках. И мы тоже рассматриваем – четыре склонившихся головы. Это маленькая чёрная коробочка. В верхней части с периодичностью раз в четыре секунды вспыхивает зелёный огонёк-точка. Лама садится на корточки, опускает коробочку на траву. Стоит пальцам разжаться, ночной воздух заполняется оглушительным писком. Он кривится и поднимает прибор.
–Что за ерунда,– бормочет растерянно Кит у меня над ухом.
–Ну, это не бомба,– говорит Пит уже без явного страха в голосе.– Надеюсь.
В голове что-то крутится, что-то очень знакомое. Эрик, больница. Охрана… Короткий щелчок внутри, воспоминания срастаются в единое целое.
–Переговорник,– уверено произношу я. Требовательно протягиваю руку.– Дай.
Забрав прибор, иду туда, где Лама подобрал его, сажусь, шарю в траве рукой. Ребята переглядываются, окружают меня.
–Ты чего?
–Наушники,– поясняю я.– Где-то здесь должны быть наушники. Без них не работает.
Они ищут вместе со мной. Слышу еле уловимый голос Пита.
–Откуда она знает?
–Мой брат работает в больнице. Он показывал мне похожее устройство. Кроме того, в Городе полно охранников, волей-неволей обратишь внимание. Но это наверно другая модель, отличается от того, который я видела.
Пит смущённо втягивает голову в плечи. Кит что-то подбирает, протягивает мне.
–Они?
Наушники магнитные, крепление само притягивается к разъёму. Один наушник беру себе, второй протягиваю Ламе. Слова Тика на счёт командиров в лесу прочно закрепляются в подсознании. И Лама один из немногих, на кого я могла бы положиться. В конце концов, он никому не выдал мой секрет, хотя ничем мне не обязан. Что касается Кит… Она, конечно, хорошая, но… А Пит… Тут и думать нечего. До сих пор для меня загадка, как ему удалось выжить в лесу. И кто вообще додумался оставить его здесь охранником?
Нащупываю небольшую кнопку на боку корпуса. Но палец опускается и замирает. Кто ответит нам? Что говорить? Чего добьёмся мы, связавшись с теми, на чью волну настроен сигнал? Мне неизвестно, как далеко он распространяется. Быть может, ответа не будет. Но все вопросы останутся лишь вопросами, если бездействовать. Лама подбадривает меня взглядом, и я давлю кнопку.
И ничего не происходит. Сначала. А потом механический голос произносит цифры – одну за другой. Много цифр и несколько букв. Потом сообщение повторяется. Вновь повторяется. Запись идёт по кругу. Мы смотрим друг на друга и ничего не понимаем. Подношу на всякий случай микрофон к губам, никто не отзывается. Всё тот же голос без эмоций произносит свои цифры. Пытаюсь найти ещё кнопки. Возможно, нужен другой режим. Но кнопка одна.
–Есть предположения?
Лама качает головой. Мы даём прослушать запись Кит и Питу, но и у них никаких догадок. На всякий случай, уже почти ничего не боясь, мы кричим в темноту. Нет, никого. Мы идём к домику, молчаливые, поникшие. С одной стороны, хорошо, что это не взрывчатка, и все остались живы. Но очередная загадка, похоже, нам не по зубам.
–А с чего вы взяли, что прибор появился тогда же, когда и Мира? Разве не могли его подбросить позже?
–Могли,– пожимает плечами Лама.– Просто этот вариант мне кажется наиболее правдоподобным. Сама рассуди, в таком переполохе легко проникнуть незамеченным и уйти безо всяких последствий.
Может, он и прав. Нельзя сбрасывать со счетов ни один вариант. И всё же подобный писк сложно не заметить.
–Ночуем здесь,– объявляет Лама, когда мы доходим до домика охраны.– Второй раз рисковать не стану, перейти ночной лес – не в игрушки играть.
Никто не оспаривает его решение: оно действительно разумное. Внутри тесно, Пит разжигает свет и суетливо сметает с покрывала единственной кровати крошки. Мы садимся, не обращая на него внимания. Только Кит мимоходом усмехается, чтобы тот успокоился. «Как девчонка на первом свидании»,– говорит она. В оконное стекло бьются мушки, звенят крыльями – притягивает свет. За окном непроглядная темнота, она кажется более глубокой из-за контраста со светом. Чувствую себя неуютно: не даёт покоя, что мы как мишень, домик просматривается со всем сторон. Нам же не видно ничего за его пределами. Приборчик по-прежнему держу в руках. Да, по виду он очень напоминает те, что были у охраны и Эрика. Но кнопка одна – та, что включает запись. Проверяю на всякий случай, не поменяет ли режим, если нажать несколько раз? Нет. Значит, это просто записывающее устройство. Но зачем оно здесь, кто подложил? Хорошо хоть не испортилось под дождём.
Вспомнив о дожде, под который попали, вновь чувствую мокрую и холодную одежду кожей. Хочется высушиться хорошенько, забраться в тепло, потому что в горле уже начинает неприятно першить.
–Так.
Лама поднимается, разбивая задумчивое оцепенение.
–Хватит мозгами скрипеть. Пока есть одно предположение: этот самый переговорник попал сюда вместе с твоей подругой, как её?
–С Мирой,– подсказываю я.
–Да. Значит, поговорить нужно с ней. Дальше проблемы решать будем по мере их поступления. А сейчас нужно согреться, у всех зуб на зуб не совпадает. Пит, куда ты чайник затолкал?
Пит вытаскивает чайник из-под кровати. Вытирает мокрой кофтой от пыли. Лама тем временем настраивает небольшую плитку, размером чуть больше донышка чайника. Колдует над кнопками.
–На ней готовить и разогревать можно,– поясняет он удивлённой мне.– Там внутри газ.
–Я знаю, знаю,– перебиваю парня.– У нас в Городе такая. Но её же заправлять нужно, где вы добываете газ?
–Добываем,– улыбается уклончиво он.
Чай согревает, успокаивает. Мы в который раз обсуждаем события уходящей ночи, но ни к чему дельному не приходим. Наконец, Лама тушит свет, мы с Кит устраиваемся на кровати. Она настолько узкая, что с трудом помещаемся. Ребята располагаются возле окна, всматриваются в темноту, думая каждый о своём. Я сжимаю в ладонях прибор, доставивший нам столько переживаний. Мы не касались этого вопроса, но негласно приняли решение оставить его мне – как человеку, разбирающемуся чуть больше других. Надеюсь, решение очередной проблемы не заставит себя долго ждать.

Утром единогласно решаем не распространяться о случившемся в зоопарке. На логичный вопрос Кит, а что же нам отвечать, если захотят узнать, куда ходили ночью, Лама пожимает плечами.
–На свидание. С ним, например,– кивает он на Пита.
Кит скептически фыркает.
Пит остаётся в зоопарке, сменить его должны только завтра, а мы уходим. Наши опасения напрасны: отсутствие остаётся незамеченным. Лама часто отлучался по одному ему известным делам, а Кит и вовсе не успела дойти до костров ночью. Все заняты уборкой, как я и предполагала. Ураган наломал множество мелких веток, но попадались и крупные сучья, которые вполне могли оглушить любого, встретившегося на пути. Их высушат и пустят на дрова. Мы подключаемся к общей работе, кидая друг на друга вопросительные взгляды: не проболтался ли?
После, когда наводим относительный порядок и все разбредаются по своим делам, я выдвигаю предложение. Если нет других идей появления переговорника, кроме как вместе с Мирой, нужно поговорить с ней. Не спрашивать напрямую. Подбираться лучше издалека, задавая наводящие вопросы. Если она притворяется, рано или поздно ошибётся в показаниях, и у нас появится зацепка, которая распутает всё дело. Если же и вправду ничего не помнит… Попытаться всё равно стоит. Но всякий раз, подходя к девушке и натыкаясь на настороженный, испуганный взгляд, я чувствую неловкость. Нужные слова разбегаются – не поймать. Когда Мире отменяют постельный режим и разрешают вставать, мы втроём с Кором ходим по лагерю, показываем ей всё, знакомим с остальными. Но на контакт девушка идёт с трудом, отвечает две-три фразы и уходит в себя. В школе она казалась более общительной. Стэл на наши вопросы разводит руками.
–Я не психолог, Сель. Возможно, ей нужно немного больше времени на адаптацию.
–А память? Она вернётся?
Стэл не смотрит на меня.
–Знаешь, Сель. Бывают такие моменты, когда каждый из нас рад бы оказаться на её месте. Некоторые воспоминания лучше не держать здесь,– он согнутым пальцем стучит по голове.– Кто знает, может, в этом её счастье, а не беда.
Если не обращать внимания на подобные странности, Мира остаётся прежней – насколько я знала её по прошлой жизни. Несколько раз вместе с Кит выбираемся на озеро – то самое, на котором тарзанка. Оказывается, кроме меня никто из новеньких не умеет плавать. Кор трусит поначалу, сидит на берегу, старательно делает вид, что его не интересуют наши «детские забавы». А вот Мира через два дня уже вполне сносно плавает по-собачьи. Верещит и смешно морщит нос, когда в шутку ловим её и топим.
Устав, выбираюсь на берег. В этой части озера он крутой стеной поднимается над водой. Подтягиваюсь с трудом, отползаю подальше, тяжело перевожу дыхание. Срываю губами травинку, переворачиваюсь на спину и жую лениво. Последние дни разморили, расслабили. Вечная гонка приостановилась, и времени в сутках вдруг стало слишком много. Можно без напряжения обдумать всё, разложить по полочкам. Но думать не хочется. Сразу накатывает отчаяние. Может и к лучшему, что с самого начала изгнания ни минутки спокойной не выдавалось. Только вот внутри всё равно копится, копится. С каждым днём всё меньше верится в возможность возвращения. Как добиться пересмотра дела здесь, в лесу, за много километров от Города?
–Отдыхаешь?
Вздрогнув, приподнимаю голову. Лама подобрался неслышно, сидит рядом, отрешённо глядя на купающихся. Будто не со мной разговаривает.
–Привет,– отзываюсь рассеяно.– Что-то случилось?
Он не появился бы просто так, без повода. С последней ночи в зоопарке мы практически не пересекались, он словно растворился.
–Да,– честно признаётся он.– Мне нужно уйти.
Мысли выстраиваются в логическую цепочку. Он никогда никого не предупреждает об отлучках и если сейчас обратился ко мне, это может значить только одно.
–Ты хочешь, чтобы я пошла с тобой?
–Да. Одевайся, хорошо? Встретимся через полчаса в лесу.
–Где именно?
–Просто иди туда,– он машет рукой в сторону.– Я найду.
Я киваю. Когда подхожу к озеру, он уже скрывается среди деревьев, никем не замеченный. Я знаками объясняю Кит, что пойду. Девушка кивает и машет. И тут же уходит под воду: на неё напрыгивает осмелевшая Мира.
В лесу воздух свежий, прохладный. Волосы ещё влажные после купания и капли, ползущие по коже, холодят шею. Лама и вправду сам быстро находит меня, появляется на одной из боковых тропинок и без обиняков переходит к разговору.
–Недавно Стэл разыскал на складе интересный приборчик, вроде того, что принесли из зоопарка. На него можно записывать. И он почти каждую ночь включает его, какой-то эксперимент проводит. А сегодня утром засел прослушивать записи. Как думаешь, что он там обнаружил?
Я пожимаю плечами.
–Не тяни, пожалуйста.
–Мира во сне бормочет какие-то цифры. Один раз довольно-таки чётко. Я их записал на всякий случай.
–Только цифры?– оживляюсь я. На записи переговорника из зоопарка произносятся ещё и буквы.
–Да,– кивает он.– Я тоже об этом подумал, Сель. Записал и сверил. Нет, это что-то другое. И тем не менее, я не оставлял бы это без внимания. Слишком много совпадений. И мне они не нравятся. Как будто кто-то специально подбрасывает нам шифры. Знать бы ещё – зачем.
–Но что ты предлагаешь? Куда мы должны идти?
–Сейчас сказать не смогу, прости. И даже не потому, что не доверяю или нельзя. Я и сам точно не знаю. Это не близко, придётся уйти на несколько дней. Может, даже на неделю. И теперь вот скажи: не побоишься ли ты? Согласишься пойти неизвестно куда, неизвестно зачем?
В голове проносятся кое-какие подозрения. Спросить? Глупости, наверно. Или нет? Внутренне я разделяюсь на две части, и они противоречат друг другу, тянут в разные стороны. Если догадки верны, никто не может гарантировать наше возращение. Но разве Лама часто просит о помощи? И разве мне самой не хочется раскрыть быстрее тайну?
Он с облегчением выдыхает, когда я киваю. Боялся, не соглашусь? Я хмурюсь: не получается разделить его радость. Но решимость нарастает, и что-то внутри подсказывает: решение верное. Единственно верное в сложившейся ситуации.
–Когда идём?
–Сейчас,– он ловит мой удивлённый взгляд.– Чем раньше, тем лучше. Впереди полдня до темноты.
Он ведёт меня в сторону от лагеря обходными путями. И вдруг исчезает из виду. Я растеряно кручусь на месте, пока под ноги не падает мой рюкзак, под завязку набитый чем-то. Вслед за ним появляется Лама, в руках держа такой же полный рюкзак.
–Прости, пришлось доложить кое-чего. Твои вещи на месте.
И не оставляя времени на размышления, он увлекает меня за собой в чащобу.

Сосновые стволы как спички, тонкие, гладкие. Словно светятся в темноте, белеют. Верхний слой коры тонкий, проведёшь рукой – свернётся в шарик, разожмёшь ладонь – ветер подхватит чешуйки и унесёт прочь. Воздух лёгкий, пропахший смолой и свежестью. Недавно прошёл дождь, передвигаться теперь тяжелее: почва обильно пропиталась влагой. Остаются на ботинках крупные комья земли, ноги скользят. Пальцы сжимают длинную толстую палку: идти, опираясь на неё, легче, и можно пробивать путь в зарослях. Тропинки пропали уже под конец первого дня пути, а сейчас четвертый. Хватились ли нас в лагере? Ламу вряд ли. Меня – почти наверняка. Что решат на мой счёт: сбежала, потерялась?
–Привал,– врывается Лама в мои мысли. Сам он уже сидит на поваленном стволе, кинув рюкзак в ноги.
Я с тяжёлым вздохом падаю рядом. Болит всё: начиная шеей и заканчивая пальцами на ногах. Жизнь в лесу определённо пошла на пользу, я окрепла, стала более выносливой. Но такой поход мне пока не по силам. Каждый мускул, каждая клеточка отзывается на последующий шаг. Но самой просить об остановках язык не поворачивается: промедление может дорого стоить, нельзя терять ни минуты. Снова вздыхаю и ложусь, скинув прежде ботинки, с наслаждением вытягиваюсь во весь рост. Ствол мягкий, поросший мхом, будто тепло от него идёт.
–Ты не засыпай только,– просит парень извиняющимся тоном.– У нас полчаса.
–Постараюсь,– отзываюсь, лениво шевеля губами. Внимание отвлекает белка, прыгающая с ветки на ветку над нами. Отталкивается легко и словно взлетает. И совсем не боится. Но вскоре она исчезает среди деревьев. Я снова поворачиваюсь к Ламе.– Откуда ты знаешь, что мы правильно идём?
–Чувствую,– уходит он от ответа.– Я нередко брожу по лесу.
–А зачем?
–Что значит – зачем?– удивляется он.– Это наш дом, разве тебе не хочется узнать его лучше?
«Мне хочется выбраться отсюда и жить нормальной жизнью»,– думаю про себя, но, конечно же, не говорю вслух. Не знаю, при каких обстоятельствах и когда он попал сюда. Похоже, настолько давно, что уже и забыл, каково это – быть городским жителем, ходить не по земле, а по вымощенным улицам, во время дождя раскрывать зонт, а не мокнуть под деревьями, не оглядываться по сторонам, ожидая нападения. Хотя с последним можно поспорить: охрана пугает не меньше диких зверей. Звери – они хотя бы предсказуемые, не станут трогать, не испытывая чувство голода.
–Не нравятся мне эти тучи,– бормочет Лама, запрокидывая голову.– Нам пора, Сель. Отдыхать будем ночью.
Подавив обреченный стон, сползаю со ствола и натягиваю ботинки. Ноги ноют: отекли от долгой ходьбы. Пальцы вялые от усталости, и шнурки норовят выскользнуть. От спешки путаюсь ещё сильнее и злюсь на саму себя. Наконец, я готова, и мы, подхватив рюкзаки, движемся дальше. Я нет-нет, да посматриваю вверх. Неба практически не видно, что сумел разглядеть там Лама? Но он прав, даже здесь, в лесу, атмосфера меняется. Воздух делается тягучим, тяжёлым, плотным. Так и идём наперегонки – мы и гроза. Шаг за шагом отдаляемся от лагеря, хотя не могу сказать наверняка, в какой он теперь стороне: столько раз менял направление проводник.
Через несколько часов, с наступлением сумерек, я окончательно обессиливаю. Лама, ушедший довольно далеко вперёд, кричит, что дальше выдвинемся с рассветом, пора готовить ночлег. Сил не остаётся даже на улыбку. Пока добираюсь до спутника, путаясь в ногах и волоча за собой рюкзак, весь потрёпанный и перепачканный, Лама успевает наломать ветви – основу будущего шалаша. В таком мы проводим каждую ночь после начала похода. Сверху накидывает пушистые сосновые лапы. Внутри уютно, тепло, правда, свет практически не проникает сквозь редкие щели. Но утром, если погода не испортится окончательно, шалаш зальёт светом восходящее солнце.
Нехитрый ужин возвращает силы. Я устраиваюсь удобнее, укрываюсь длинным свитером, который нашла в рюкзаке. Слушаю, как шуршит среди стволов на улице ветер. Лама весь вечер задумчивый, словно гнетёт его что-то.
–Как мы найдём их?– спрашиваю тихо. Я не уверена, что правильно разгадала его замысел, потому и не называю тех, к кому идём. И отчасти потому, что страшно. Но Лама понимает меня. Долго молчит, то ли не желая отвечать на вопрос, то ли не зная, что сказать.
–Они сами найдут нас, Сель,– говорит он спустя долгое время, когда почти засыпаю.– Сами. И, может, гораздо быстрее, чем мне бы того хотелось,– добавляет еле слышно.– А теперь спи.

Кто-то хватает меня за плечо. Вскрикнув, пытаюсь вырваться. Рот накрывает сухая ладонь.
–Тише,– успокаивающе звучит знакомый голос над ухом.– Это я.
Лама убирает руки, убедившись, что сказанное доходит до меня.
Я сажусь, подтягиваю к себе колени. Лама чем-то встревожен. Оглядывается постоянно на вход, будто снаружи стоит кто-то.
–Возможно, я ошибаюсь…-он машет рукой и перебивает сам себя.– Да нет, какая там ошибка! Мы забрели туда, куда приходить не следовало. Когда-то давно неподалёку действовал завод…
–В лесу?– перебиваю я удивлённо. Может, это продолжение сна?
–Да. Это был засекреченный объект. Точно не скажу, чем там занимались. То ли разработка оружия, то ли опыты ставили. Неважно. Но потом его закрыли, деятельность признали незаконной. Но приборы никто не демонтировал, всё осталось на своих местах. Сам завод пришёл в запустение, большей частью здание разрушено. Но последствия до сих пор дают о себе знать. Воздух заражён на несколько километров вокруг. Подышишь им час – останутся головные боли. Несколько дней – будешь умирать. Медленно, но верно и мучительно. Мы провели здесь меньше суток. Правда, зашли довольно далеко от границы… Видимо, я потерял вчера от усталости ориентиры, я не хотел заводить тебя сюда, Сель!
Он бросает на меня короткий виноватый взгляд. И так же быстро отводит его в сторону. Я настораживаюсь, предчувствуя, что вскоре услышу что-то гораздо более неприятное.
–Ты чего-то не договариваешь,– качаю я головой.
–Да,– горько шепчет он.– Я вёл тебя четыре дня. Четыре дня ты шла за мной, не зная ничего: ни к кому мы идём, ни куда.
–Да, это так,– соглашаюсь я с ним.– Но ты обещал, что в своё время я всё узнаю.
Он кивает.
–Но сейчас, полагаю, время пришло?
Вместо ответа он ослабляет на левом ботинке шнуровку и скидывает его, закатывает до колена вверх штанину. Только в первое мгновение я не понимаю, что он хотел сказать этим. А потом понимаю. Отшатываюсь в ужасе, глотаю с трудом воздух. Теперь он не отводит взгляда, но невозможно прочесть в нём что-то. Он просто смотрит, пристально, твёрдо. Изучает мою реакцию.
–З-заб… лудший…– выдавливаю из себя с трудом.
Чуть ниже колена у Ламы татуировка: идеально ровный круг, внутри перекрещенные символы, по внешней стороне идёт плетение незнакомых букв. Он вдоволь даёт мне насмотреться, а после медленно опускает штанину и натягивает ботинок.
–Заблудший,– повторяю я увереннее. Вместе с голосом приходит возмущение.– Ты вёл меня сюда, в эту чёртову даль, чтобы показать мне татуировку?! Ловко же разыграл испуг на складе, заметив рисунок на моей руке! И что теперь, что дальше? Оставишь тут, в своём заражённом воздухе, чтобы не раскрыла никому твою тайну?
Он морщится от крика, смотрит исподлобья и качает головой.
–Ты всё не так поняла, Сель, но в этом нет твоей вины. Это я виноват перед тобой, что молчал всё время. Да, ты права, я намеренно вёл тебя сюда. Но вовсе не за тем, чтобы избавиться. Сделать это можно было гораздо проще, поверь. Я шёл сюда, потому что думал… Я ждал, что они окажутся здесь, в том месте, где видел их следы в последний раз. Да, я заблудший, вернее, был одним из них. Я бежал несколько лет назад. Я не городской, Сель. Я родился и вырос в лесу. Но та жизнь… я не смог смириться с ней. Хотя и был воспитан теми людьми, но так и не смог принять и понять их. Меня пугали поступки, отталкивали желания заблудших. Я сбежал и стал изгоем. Лесные легко приняли меня, но лишь потому, что никто из них, никто не знает всей правды,– он тяжело переглатывает. В глазах такая усталость, что становится не по себе.– Но так просто не вырежешь кусок жизни. Я не там и не здесь, брожу по лесу неприкаянной тенью, не в силах покинуть новую семью, не вправе приблизиться к старой. У них всюду глаза и уши, они всегда замечали моё приближение и словно растворялись, не давали увидеть себя. Они и сейчас заметили нас, я уверен! Но думал, в этот раз сделают исключение, думал, они подпустят нас. Ведь кроме них никто не сможет помочь. Прости, Сель, я подвёл тебя.
Пока перевариваю новую информацию, Лама неподвижно сидит рядом, застывшим взглядом уставившись в одну точку. Новая информация не желает укладываться в голове. Наконец, бросаю бесполезные попытки.
–Всего этого слишком много для меня,– признаюсь тихо.– Скажи, что мы будем делать теперь? Ты же не хочешь оставаться здесь?
Он поворачивается ко мне.
–Нет. Конечно же, нет! Мы должны выбираться. Я в самом деле не хотел создавать угрозу твоей жизни. Мы должны были переночевать за периметром, на самой границе, где безопасно. Если ты готова, идём, чем раньше, тем лучше для нас обоих.
В молчании собираем рюкзаки, так же молча выбираемся из шалаша. Утренний лес приветлив и светел, вокруг ни души. Лама останавливается, смотрит по сторонам, выхватывая каждую покачнувшуюся ветку, вслушиваясь в каждый отзвук зашуршавшего листа. Ничего. Но он стоит. Стоит, выжидая чего-то. Выжидая, что всё же они выйдут, выслушают его. Но никто не появляется. И только тогда, не говоря ни слова, он широкими шагами уходит прочь от шалаша и уже ни разу не оборачивается. И я спешу за ним – подальше от этого жуткого места.

Жёсткие лямки рюкзака больно врезаются в кожу, оставляют следы. Вновь и вновь подтягиваю их, придерживаю, но это мало облегчает ношу. День солнечный, но зябкий. Здесь, в лесной чаще, не гуляет ветер, но воздух свежий, морозный. Я так и иду в свитере, и даже не верится, что каких-то три-четыре дня назад бултыхалась в озере. Видимо, курс держим на север. Улыбка тускнеет: за эти несколько дней во мне что-то сильно переменилось. Позади километры леса, рядом со мной – один из заблудших, впереди… Что впереди?
Лама с самого утра не сказал ни слова, идёт, подавленный, напролом. Приминает жёсткими подошвами траву, хрустят сучья. Не знаю даже, выбрались мы из опасной зоны? Когда останавливаюсь попить, он не замечает, всё движется вперед, как автомат. Делаю несколько торопливых глотков, от холода ноют зубы. Уже на ходу застёгиваю рюкзак и спотыкаюсь: зацепился за продолговатый корень шнурок. Колени принимают основной удар, ладони скользят по земле, обдирая кожу. Рюкзак падает рядом, содержимое рассыпается. Тыльной стороной ладони утираю слёзы, пытаюсь собрать вещи, но всё валится из рук.
–Устала? Дай помогу.
Лама приближается тихо, как и всегда. Помогает встать, отводит в сторону, где несколько поваленных стволов, поросших мхом. Сам возвращается обратно.
–Прости, я совсем загнал тебя,– кричит он.– Но теперь можно отдохнуть: мы покинули зону.
Закрываю глаза. Я и правда устала. Всё тело ломит. Особенно сильно ноет шея. Потянула при падении? Осторожно разминаю её, пальцы нащупывают холодный металлический шарик. Оцепенение спадает мгновенно. Что это? Ощупываю, а пальцы слабеют от нехорошего предчувствия.
Перестаю жмуриться, с трудом фокусирую взгляд. Лама, распрямившись, стоит шагах в пятнадцати, смотрит в траву. И он, он тоже ищет что-то на шее! Дышит тяжело, как после бега. А потом ноги подгибаются, и он падает. Падает неуклюже, прямо на рюкзак. Наконец извлекаю шарик, совсем крохотный, меньше ногтя на мизинце. С той стороны, что воткнулась внутрь, он заострён. Пальцем чувствую влагу, а шею простреливает резкая боль. Шарик падает, теряется в траве. Но я уже ничего не вижу: темнота накатывает, поглощает меня без остатка.

Что-то тяжёлое давит, прижимает к земле. От неё тянет холодом, и с боков тоже. Морщусь, тяну к груди руку – сбросить тяжесть. Рука не подчиняется, пальцы скребут по полу, забивается под ногти бетонная крошка. Шея тоже затекла, с трудом удаётся повернуть голову. Напрасное усилие: или я ослепла, или лежу там, где ни единого источника света. Но как оказалась тут и одна ли? Горло съёжилось, слиплось, а во рту неприятный металлический привкус. Нет, я смогла бы позвать, но кого? Вырывается нервный смех. Как тут не вспомнить первую ночь в лагере, когда проснулась в гамаке? Единственное отличие – твёрдый пол подо мной. В остальном же одно к одному: холод, тьма, неизвестность.
Время идёт, надежда на восстановление сил тает, становится всё призрачнее. Отсчитываю секунды и думаю. Думаю о том, какие цели преследовал человек, заточивший меня? Отсутствие света не даёт полной уверенности, что меня оставили умирать: возможно, рядом есть вода и пища. Но зачем мне они, если лишили возможности пошевелиться?
Кажется, на какое-то время я опять отключаюсь. Сначала всё тихо, потом, постепенно нарастая, звучат рядом голоса. Я не разбираю слов, звуки льются непрерывно, текуче, мягко. Отдельные звуки похожи на те, что мы произносим, но в целом – непонятный набор, как речь ребёнка, не умеющего говорить. И вдруг вспоминаю Миру. Она говорила мне о книге, в которой текст был написан значками, некоторые из которых совпадали с нашими буквами. Другой язык! На нём ли сейчас говорят?
Лицо освежает прохладная воздушная струя. Пахнет чем-то сладким. Дыхание становится свободным, оцепенение спадает, но не окончательно. Меня легко подхватывают под руки и ведут, терпеливо дожидаясь, пока разберусь в запутавшихся ногах. На глазах, похоже, очки или повязка – настолько лёгкая, что не стягивает кожу, я совершенно не ощущаю её. Видимо, боятся побега или скрывают что-нибудь от чужих взглядов. Мне ничего не говорят, но прикосновениями дают понять, когда стоит пригнуться или поднять выше ногу. Вскоре чья-то рука ложится на плечо, приказывая остановиться. Удаляются в сторону шаги. Машинально двигаюсь следом, но меня вновь останавливают. Рука остаётся лежать на плече, тяжёлая, горячая. Переминаюсь с ноги на ногу, не знаю, чего ждать в следующую минуту. Чего хотят от меня? Зачем я здесь?
Приближающиеся шаги. Короткая фраза – вновь незнакомый язык. Щекотное прикосновение пальцев к затылку, и темнота проясняется. Но сразу же глаза накрывает ладонь.
–Будь осторожна,– мягко произносит голос рядом со мной.– Твои глаза отвыкли от света, он может показаться излишне ярким. Если почувствуешь дискомфорт, протри их этим.
Мне в руку вкладывают влажную ткань. Киваю, осторожным движением отодвигаю ладонь, щурюсь.
Мы в просторной пустой комнате. Освещена она только по центру, по краям – мрак, маскирующий стены. В нескольких шагах массивная колона, и больше ничего. Сложно определить местонахождение. Кто же привёл меня сюда? Ответ здесь, рядом. В чёрной обтягивающей форме, тяжёлых ботинках на шнуровке. На голове шлем с чёрным стеклом. Я не видела их прежде, но рассказы одноклассников оживают в памяти. Заблудшие.
Под чёрным стеклом не видно лиц, но сложно не почувствовать изучающие взгляды. Растеряно смотрю по очереди на каждого из них. Чувствую себя совсем маленькой, усохшей будто. И рядом они – огромные, сильные, уверенные. Властные. Они вправе сделать со мной всё, что вздумается. Никто не заступится, не возьмёт под защиту. Но они не спешат нападать. Оружие мирно лежит в чехлах, крепящихся к боковой поверхности бедра. Молчание угнетает. Делаю пробный шаг, укоризненное покачивание головой заставляет замереть.
–Протяни руку,– тот же мягкий голос.
Я протягиваю. В кулаке сжата тряпочка. Ненужная – свет не режет глаза. Перекладываю её в карман. А человек вновь качает головой.
–Другую.
На другой, на правой руке, татуировка. Не её они хотят рассмотреть? Нехотя протягиваю. Её и в самом деле переворачивают татуировкой вверх, касаются линий. Наконец, меня отпускают. Опускаю рукав, скрещиваю руки на груди и смотрю на них исподлобья. С каждой минутой напряжение всё возрастает.
–Рисунок на твоём запястье не несёт в себе никакой информации. Но сделан он знающей рукой,– мягкий голос обволакивает меня.– Он не завершён? Кто сделал его тебе и когда?
–В поезде,– бросаю сердито в ответ.– Несколько месяцев назад. Я не знаю их, не успела увидеть. Слышала голоса, но они вряд ли смогут раскрыть тайну.
Они переглядываются. На чёрных шлемах блики, лиц за ними не видно. Один из заблудших уходит, жестом велев следовать за ним. Остальные расступаются, размыкая полукруг. Возле колонны человек останавливается, прикладывает к гладкой поверхности пластину. И вдруг часть стены отходит в сторону.
«Подъёмник!»– проносится мысль. Внутри меня с восхищением борются недоумение и страх. Как сумели они здесь, вдали от цивилизации, совсем одни, соорудить такое? Или я ошибаюсь, и всё, что вижу, было здесь задолго до них? И, тем не менее, нужно суметь поддерживать механизмы, не дать прийти в упадок.
Если это и вправду заблудшие.
Захожу вслед за ним внутрь, дверь возвращается на место. Стены пусты, ни кнопок, ни экранов. Он вновь прислоняет пластину. Несколько секунд ничего не происходит, а потом чувствую внезапно, как уходит из-под ног пол, а я словно повисаю в пространстве. Хватаюсь, чтобы не упасть, за стены, но рука проходит сквозь поверхность. Там, за границей, она становится прозрачной, расплывчатой. Смотрю в изумлении, опасливо шевелю пальцами – поддаются. Но я не ощущаю их, словно там – не я, не моя часть.
–Как?– хочу спросить, а голос не слушается, срывается на крик.– Как?!
Непроницаемая маска смотрит на меня. Улыбается? Раздражена? Человек протягивает руку и отводит мою. Пальцы обретают чувствительность. Провожу по ним – лёгкое покалывание, как от хвои.
–Не делай так больше,– просит он.– Довольно увлекательно поначалу, согласен. Но может оторвать.
Глотаю тяжёлый комок, возникший в горле, и придвигаюсь на всякий случай поближе к спутнику. Невольно: я не определилась, насколько можно доверять тем, кто принёс меня сюда.
–Так когда точно она у тебя появилась?
–Что?– поднимаю глаза на проводника, он легонько стучит пальцами по своему запястью.– В самом начале лета.
–Твои слова о поезде – правда?
–Да,– киваю задумчиво, снова разглядывая таинственный рисунок. Сколько хлопот он доставил. Разъяснится ли сейчас хоть что-то?– Я раньше жила в Городе. Порой хотелось вырваться, почувствовать… свободу. Что никто не властен надо мной. Что могу уйти, куда упадёт взгляд, могу остановиться, повернуть назад, залезть на дерево, закричать громко. Выбраться было не так просто, в открытую на поезд не сядешь. Но есть другой путь, через цветник. Там калитка, для охраны. Я сумела подобрать ключ, а иногда приходилось пролезать под забором. Потом оставалось незамеченной перебежать поле и вскочить на поезд.
–На ходу?– с откровенным недоверием спрашивает он.
–Да, он редко успевал набрать скорость, главное – не упустить момент. Однажды не рассчитала силы и сорвалась. Было больно,– морщусь еле заметно, снова ощутив во всём теле боль. Именно тогда Эрик узнал обо всём: скрыть перелом ребра едва ли удалось бы. Мысли о брате рождают тяжёлое чувство в груди, но я отталкиваю воспоминания. Настоящий момент – ничего другое не должно для меня существовать.– Каждый раз спрыгивать приходилось в новом месте. Было единственное условие – не пересекать границу.
–То есть свобода всё равно оставалась условной?
–В некотором роде. Но мне этого хватало.
–До определённого момента,– шлем смотрит на меня, склонив голову к плечу.– Иначе бы ты не пересекла границу. Я прав, тебя за это изгнали? Впрочем, можешь не отвечать, их фантазия оставляет желать лучшего.
–Да,– меня удивляет его осведомлённость.– Это озвучили в качестве официальной причины. Но их доказательства лживы. Я рассчитывала опровергнуть их. Только вот вышвырнули меня в лесу.
Из-под маски слышится мягкий смех.
–Вот уж правда неожиданность,– соглашается он. И вновь возвращается к интересующему вопросу.– Её сделали во время одной из вылазок?
–Да, в тот раз я уснула случайно. Когда проснулась, никого не было. Но кожу жгло, и рисунок не дал списать случившееся на сон.
–Кажется, я знаю, кто поможет нам.
Подъёмник давно прибыл на нужный этаж, и во время разговора мы шли по полутёмному коридору. Дверей по пути встречалось мало, и сейчас мы остановились возле одной из них. Спутник пропускает меня внутрь, а сам задерживается у входа, вполголоса с кем-то говоря.
–Марк, будь добр, загляни в сто семнадцатую.
Он закрывает дверь, садится на стол, а мне указывает на кресло.
–Я Фил.
–Селина. Сель,– поправляю себя сразу же. Полным именем меня называли только в школе. И мама, когда сердилась. И задаю, наконец, давно мучающий вопрос,– А этот шлем… ты можешь без него?
–Без него? Это мои глаза и уши. Но если тебя так напрягает…
Он проводит по нижней части маски, стекло поднимается, открывая лицо. Смотрят в упор тёмные глаза. Но в них нет ничего отталкивающего, и я немного успокаиваюсь. Фил старше моих друзей с лагеря и даже старше Эрика. Наверно, он был бы ровесником моей мамы, останься она в живых.
–Спасибо,– улыбаюсь я ему.– Так лучше.
Комната, куда мы пришли, небольшая, шагов восемь от стены до стены. Рядом с креслом продолговатый стол, сев на него, Фил отодвинул в сторону несколько тонких металлических прутьев. Одни короче, другие длиннее. На конце каждый из них закруглён. Интересно, для чего они? От размышлений отрывает новый человек, вошедший к нам.
–Подними шлем, Марк,– просит его Фил, а я забираюсь глубже в кресло. Что-то подсказывает, сейчас разрешатся некоторые из моих тайн.– Скажи, ведь ты был в Городе последнее весеннее и первое летнее дежурство? Если память не подводит, тогда ты проходил обучение. Смотри в глаза, пожалуйста.
Откуда в мягком прежде голосе столько стали?
–Я давно тебя знаю. Забитый поначалу, ты быстро освоился и стал неугомонным, всё время творил разные шалости. Но зачем ты сделал это? Сель, покажи руку.
Марк поворачивается ко мне, и глаза его обеспокоенно бегают по сторонам. Он бормочет что-то в своё оправдание, но слова проносятся мимо меня. Тик, передо мной стоит Тик! Тот же разрез глаз, лёгкая горбинка на носу. Это его лицо, только скулы очерчены чётче. Или не Тик? Передний зуб не сколот, и движения не такие резкие.
–С ума сойти,– выдыхаю я, поднимаясь. Кажется, понимаю, в чём дело. Дотрагиваюсь до него, осторожно, словно боясь спугнуть видение. Плечи, руки, голова. Он спрятан в костюм, но я отчётливо вижу его перед собой, худого, ловкого. И не верю.– Ты жив, ты не утонул! Ты жив! Тика спасли лесные, а тебя они, заблудшие? Он думал, ты погиб, он винил себя все эти годы, тащил часы на склад…– Марк опускает шлем на стол и смотрит на меня с недоумением, и Фил тоже, по-прежнему держа мою руку в своей.– Ты ведь Так, верно?– говорю я уже не очень уверенно.– Тебя зовут Так? Тик-Так, ну же! Ты помнишь своего брата?
Он кривится, как от острой зубной боли. Проходит не одна минута, прежде чем он заговаривает, и голос его звучит глухо, как после слёз.
–Не думал, что спустя столько лет придётся вспомнить об этом. Тика нет. Его задрали волки. Он мёртв.
Когда шоковое состояние спадает, я смеюсь.
–Ты что-то путаешь, Так… Марк. Я знаю его, и это точно твой брат. Вас немудрено перепутать. Я в первое мгновение была уверена, что вижу его перед собой!
–Ты не шутишь?
Он подходит ближе, и в глазах его такая надежда, что я почему-то чувствую себя очень неловко, как будто обманываю его. Но ведь не может быть ошибки? Мне нужен Лама. Когда он подтвердит правдивость моих слов… что тогда? Разобьётся многолетняя вражда? Сомневаюсь. Скорее, это послужит началом новой стычки: Тик не простит похищение брата, не вычеркнет из памяти столько лет. И лесные поддержат его, а заблудших я совсем не знаю. Не напрасно ли не сдержала первый порыв? Но теперь уже поздно идти на попятную.
–Где мой спутник?– поворачиваюсь я к Филу.– Тот парень, который привёл меня сюда? И не вздумай отпираться! Я видела, в него тоже выстрелили этой вашей штукой. Не оставили же вы его в лесу?
Фил пожимает плечами.
–Тебя не должно это беспокоить. С ним мы разберёмся сами.
По спине бежит холодок. Такие слова напротив готовы разжечь панику. Если с Ламой что-то случится, одной мне не добраться до лагеря.
Но кто сказал, что меня отпустят?
Страх зарождается глубоко внутри, окутывает коконом. Страх – не помощник, страх – мой враг. Закрываю глаза и вижу перед собой паутину. Это – убежище страха, а сам он сидит в центре, жирный паук. И его нужно уничтожить. Нагибаюсь, подбираю с земли сучковатую палку. Паук выжидает, делает вид, что не замечает меня. Может, не замечает на самом деле. Делаю шаг, ещё несколько. Он совсем рядом. Прицеливаюсь и кидаю. Палка отскакивает от твёрдого панциря, и я бегу. Бегу, что есть сил, он не должен догнать меня. Вытягиваю вперёд руки, разбиваю встающую на пути преграду. Я бегу. Где – по длинному коридору, по лесной тропинке? Я не сразу слышу этот голос. Казалось, порождаемый внутри меня. Он звучит немного глухо, как в наушниках на маленькой громкости.
–Вернись. Пожалуйста, вернись, и мы спокойно обсудим всё.
Нет! Я не должна его слушать. Теперь я вижу, что бегу по коридору, и подъёмник совсем рядом. У меня нет пластины, но должна же быть лестница? Оглядываюсь, тяжело дыша. Никого. Кто же говорит?
Из-за изгиба коридора медленно выходит Фил. Это его голос звучит в моей голове, но как?
–Не убегай, Сель,– просит он виновато, но рот его не раскрывается при этом.– Я не думал запугивать тебя и делать то, что причинит тебе вред. Я без оружия, смотри!
Он останавливается шагах в пятнадцати и показывает мне руки. Они пусты.
–Ты один? И как ты разговариваешь со мной, если не открываешь рот? Ты чревовещатель?
–Марк в кабинете. Не понимаю, что такого ты ему сказала, но это шокировало его. Он никогда не говорил о брате,– теперь он говорит, как обычный человек. Но мне же не показалось!
–Что ты знаешь о нём, расскажи?
Он стоит на том же месте, переминаясь с ноги на ногу, терпеливо выжидая меня.
–Мы нашли его в лесу около семи лет назад. Марк сидел на берегу озера и плакал. Те, кто нашли его, поняли, что мальчишка изгнанный. Неясно было одно, как сумел он продержаться в лесу один, совсем слабенький, неподготовленный к такой жизни. Но если с ним был брат…
–Они близнецы.
–Вот как,– Фил озадачено смотрит на меня.– Поэтому ты так отреагировала?
–Да. Как ты говорил?– повторяю заданный вопрос.
–Идём,– просит он снова.– Я всё объясню.
Заинтригованная, иду за ним, но теперь я настороже и держу дистанцию. Мы возвращаемся в ту же комнату, Марк кидается ко мне, готовый завалить тысячей вопросов, но Фил мягко отстраняет его. Позже – говорит он взглядом. Меня вновь сажают в кресло. Откидываюсь к спинке, закрываю по просьбе Фила глаза.
–Расслабься,– успокаивающе говорит он.
–Легко сказать,– бурчу под нос в ответ, но всё же стараюсь сбросить напряжение. Не сразу, но получается. Сердцебиение замедляется, и дыхание становится тише. Немного клонит в сон, а затылок что-то щекочет, как будто букашка ползёт, только изнутри. Щекотка становится всё более навязчивой, хочу смахнуть букашку, но рука не слушается. Тело наливается тяжестью, ощущения напоминают последствия парализующего выстрела. Это должно напугать меня. Почему же не страшно?
–Вот так, молодец.
Голос вновь звучит внутри. Тихо, вкрадчиво. Он гипнотизирует. Кажется, я готова выполнить всё, что он скажет.
–Подними руку,– просит голос, и я поднимаю.
–Хорошо. Опусти. А теперь скажи, как ты нашла нас и главное – зачем?
И я рассказываю. Говорю долго, ни упуская ни одной детали. Про Миру, про её разговоры во сне и найденный в зоопарке переговорник. Про Ламу, просившего меня о помощи, как шли с ним по лесу. И каждый день всплывает в памяти, каждый пройденный шаг, увиденное дерево, построенный шалаш. И особенно яркое воспоминание – последнее утро, когда Лама рассказал всю правду.
–Да, он не солгал тебе. Он был среди нас. На тебе нет вины, но тот, кто однажды ушёл, не вправе возвращаться, он сделал свой выбор и должен нести возложенную на себя ответственность. Не единожды ему давали понять это. Но считай, что твоему другу повезло: мы сами подпустили его, навели на след. Думаю, он предупреждал: стоит нам захотеть, и мы растворимся в лесах, словно никогда не существовали. Наша жизнь окутана легендами. Какую из них слышала ты? Сумасшедшие? Воители? Впрочем, неважно. Вскоре ты узнаешь ещё одну. Если согласятся остальные, конечно же. Но свой голос я положу.
Глаза мои по-прежнему закрыты, но внутренним взором я вижу Фила, как стоит он, задумавшись, посреди комнаты, подпирает сжатым кулаком подбородок. Он уходит в себя, обдумывает то, что беспокоит его. На шлеме его вдруг вспыхивает оранжевый огонёк, крошечная точка, и я невольно подаюсь вперёд – рассмотреть. Оцепенение спадает, и мощная воздушная волна отбрасывает меня обратно, вжимая в спинку кресла. Мягкая материя обнимает меня, кутает плечи. Фил резко оборачивается ко мне и во взгляде его сквозит интерес.
–Серьезно? Это я настолько задумался, или…
Он садится передо мной, прожигает взглядом. В затылке вновь зарождается неприятное ощущение, а кончики пальцев покалывают холодные иголочки. Но стоит напрячься – и всё исчезает. Что это?
–Хватит!– кричу ему в лицо и сама пугаюсь этого крика. В ушах звенит, и даже Марк на всякий случай сползает с подлокотника и отходит на несколько шагов. А Фил, напротив, смотрит с восхищением.
–Сомневайся я до этого – теперь точно выступил бы за тебя. Совет должен увидеть это.
Недоверчиво качая головой, Фил поднимается. Уже в дверях оборачивается и предупреждает, чтобы не вздумала никуда бежать. И уходит, чтобы вернуться через несколько секунд.
–Нет, я был бы полным дураком, оставив столь ценный экземпляр без охраны. Кроме твоего слова у меня никаких гарантий, впрочем, ты и его не дала. Не советую до моего возвращения покидать пределы комнаты. Я подключил одну штуку. Помнишь, в подъёмнике говорил на счёт руки, что может оторвать? Здесь защита строится по тому же принципу. Не стану объяснять подробно, всё равно не поймёшь. Если совсем коротко – комната окутана силовым полем, которое способно разорвать любого попытавшегося его нарушить. Я знаю ключ и без проблем пройду, а тебе придётся подождать. Марк,– он поворачивается к парню.– Проследи.
Он снова уходит. Марк садится на стол, где недавно очистил себе место Фил, и погружается в размышления, время от времени поглядывая на меня. Но я и не думаю бежать, хотя предупреждение на счёт защиты вылетает из головы. Там сейчас крутится одна мысль, всё сильнее и сильнее распаляющая меня. Это я-то – экземпляр?!

Новая комната и новые люди. Мы сидим за столом в форме полумесяца, вернее, они сидят за столом, а я сижу в центре перед ними. На каждом шлем с опущенным непроницаемым стеклом, и на Филе тоже. Но я знаю, взгляд каждого устремлен на меня, и от этого неуютно. Всего их девять, перед каждым стоит тонкий монитор, изредка некоторые делают пометки, записывают что-то. И все молчат. Это совет – и это единственное, что известно мне. Большего Фил не сообщил. Остальные тоже молчат. Несколько робких вопросов повисают в воздухе, и теперь я не решаюсь спросить что-то ещё, уверенная: ответом вновь послужит тишина.
Но вот один из них встаёт. В одинаковых костюмах они напоминают клонированных кукол, не уверена, что правильно укажу на Фила. Заблудший подходит ко мне, прислоняет сзади к шее руку. Другую, не опуская, держит в нескольких сантиметрах над головой. Нервно сглатываю слюну, стараюсь дышать не чаще обычного. Но он уже отходит, не оборачиваясь на меня. Несколько минут все сидят, уставившись в столешницу, не шевелясь, не произнося ни слова. А после по одному встают и уходят. Двое из них остаются, дожидаются, пока остальные покинут помещение, и поднимают стекло на шлемах. Один из них Фил. Второй немногим старше, кажется, это он подходил ко мне.
–Не гений, Фил, ничего особенного,– улыбается он уголками губ, на лице его появляется лёгкая сетка морщин.– Ты ошибся.
Фил сидит на одном из стульев, он выглядит потерянным, убитым. Что такое узнал он сейчас? В чём ошибся?
–Ну же, старина, не выпадай в осадок. Почти любой ошибся бы на твоём месте. И всё же это прогресс. Мы искали не то, что нужно, не обращали внимания на ошибки в системе. Никто не предполагал такую возможность. Но, как видишь,– он указывает на меня пальцем.– Девочка знает?
Фил качает головой.
–Нет. Я сразу обратился к совету.
–Что ж, ты действовал в согласии с законами, всё правильно. Но теперь, думаю, можно приоткрыть завесу тайны. Тебе ведь хочется узнать, зачем мы собрались здесь?
Фил молча смотрит в одну точку.
–Ведь так?
–Что?– не сразу соображаю, что вопрос адресован мне.– Конечно, хочется!
–Что ж,– он жестом предлагает мне сесть обратно, а сам прохаживается передо мной, вертя что-то в руках.– Обычно, узнавая ту информацию, которую я тебе сейчас сообщу, люди либо приходили в ярость, либо испытывали страх. Наверно, нужен кто-то, умеющий находить более правильные слова, но я, увы, не умею изворачиваться и смягчать правду. Смотри.
Он протягивает мне маленький приборчик, размером не больше ногтя. Это его он всё время держал. Я осторожно принимаю его, рассматриваю. Маленькая черная пластина, если сильно присмотришься – различишь микросхему. Но в целом ничего примечательного.
–Что это?– спрашиваю, возвращаю пластину обратно.
–Датчик, точная работающая копия которого находится вот тут.
Он заводит руку мне за затылок и мягко касается волос.
–Вот тут,– повторяет он.
У меня вырывается нервный смешок.
–Шутите, да?
–Мало кто верит, пока не убедится сам. И вполне резонно. Идём.
Он усаживает меня за стол, протягивает от монитора два проводка. Одним обматывает моё запястье, второй, с присоской, присоединяет к виску. После ищет что-то в кармане, оглядывается по сторонам.
–Фил!– окликает он, бросая бесплодные поиски.– Кажется, я где-то оставил свой ключ. Иди сюда.
Фил плетётся к нам, по-прежнему понурый. Он что-то бормочет, протягивая свою пластину, при помощи которой тогда вызвал подъёмник и открыл комнату.
–Как вас зовут?
–Стив,– представляется заблудший, прижимая пластину к монитору.– Не шевелись, пожалуйста, минутку. Вот так. Можешь почувствовать дискомфорт, ненадолго. Не бойся, так происходит со всеми. Датчик не любит вмешательств со стороны. Вот так, умница,– всё это время он орудует пластиной Фила за моей головой.– Теперь смотри.
На мониторе появляется изображение. Картинка, поначалу расплывчатая, становится чётче. Я не понимаю, что должна увидеть там. А Стив вдруг хмурится. Опускает руку мне на голову, проверяет оба провода, поправляет тот, что на виске.
–Ничего не понимаю,– раздражённо бросает он.– Фил! Что за чертовщина?
Фил тоже всматривается в экран. Апатия в его взгляде постепенно уступает место заинтересованности. Он недоверчиво косится на меня.
–Уверен, что она там?
–Да,– от прикосновения прохладной ладони Стива по шее бегут мурашки.– Она здесь, ошибка исключена. Я чувствую повреждение. Но чем оно вызвано… Затрудняюсь ответить.
–Дай сюда!
Фил неловко выхватывает ключ, задев при этом меня по уху. Случайно, но довольно сильно. Вскрикнув, тянусь к ушибленному месту, но громкий оклик заставляет застыть.
–Тихо!– Стив предостерегающе вскидывает руку, а второй указывает на монитор.– Я был прав! Она здесь. Не шевелись.
Он сурово хмурит брови, разглядывает попеременно то меня, то экран. Оборачивается на Фила, но тот уже и сам всё видит и с ошалелым видом тычет в монитор пальцем.
–С ума сойти, да?! Но как? Изначальный брак, приобретённое повреждение? Это невозможно!
Я по-прежнему сижу боком к монитору и не вижу, что так заинтересовало заблудших. Но страх сильнее любопытства, и я не шевелюсь, хотя от неудобной позы начинает ныть спина. Но Стив и сам обращает на это внимание.
–Секунду. Я сделаю снимок.
Он сильнее прижимает ключ к области за ухом – в том самом месте, куда тот съехал случайно в руках Фила. После этого разрешает мне разогнуться, и я, наконец, смотрю.
На экране датчик, очень похожий на тот, который показали несколько минут назад. Это в самом деле внутри меня. Как странно. Никогда прежде не ощущала его, не догадывалась даже. Прикасаюсь пальцами к коже. Ни шрама, ни других следов. Когда же его сумели зашить?
–Но ведь я человек,– язык слушается с трудом, и слова разбегаются.– Я человек, не робот. Я человек!
Стив наводит ключ на монитор и, не дожидаясь, пока тот погаснет, опускается передо мной на корточки, успокаивающе накрывает своей ладонью мои.
–Конечно, человек. Это не подвергается сомнению, не понимаю даже, как подобные глупости взбрели в твою голову,– он укоризненно улыбается, но через мгновение от улыбки не остаётся и следа.– Наличие датчика не означает, что ты искусственно созданный организм. Но почему-то многим именно эта мысль приходит в голову первой. Это контроль, Сель. Все, в кого вшита такая штучка, привязаны к единому центру управления. При должных навыках с помощью датчика можно управлять человеком.
Я сразу понимаю, о чём говорит Стив. Понимаю теперь, почему слышала Фила, хотя он говорил со мной, не размыкая губ. Понимаю, почему не убежала и рассказала ему обо всём в той комнате. Они нашли подход, тоже научились управлять. И понимаю даже больше. Кит говорила, придёт время и я пойму, почему живущие в лагере перешагнув порог совершеннолетия уходят в Город. Время пришло.
–Почему же тогда в Городе прописано столько правил, зачем нас держат в постоянном страхе, если можно легко подчинить любого?
Заблудшие переглядываются. Они ждали другой реакции? Да, это и вправду страшно – узнавать такое. Только вот слёз нет, и кричать бессмысленно. И ни на мгновение не проскальзывает мысль, что это обман.
–Это не так просто, Сель. К центру имеет доступ ограниченный круг лиц. И даже они не все до конца понимают, с чем имеют дело. По-настоящему в курсе несколько человек. Позже я расскажу тебе о них.
–С этими датчиками не всё ладно?
–Порой случаются сбои. Редко,– честно признаётся Фил.– Но случаются. Поэтому я и заинтересовался тобой и собрал совет. Ты сумела побороть подчинение, это не каждому дано.
–И оказалось, всё сложнее, чем ты думал. Настолько сильных сдвигов до сих пор не встречали,– Стив ловит мой непонимающий взгляд и объясняет.– Смотри, твой датчик находится возле уха. Но изначально их ставят в затылочной области. И я в замешательстве. Травмы головы, сотрясение мозга – было у тебя что-нибудь подобное?
Я отрицательно мотаю головой.
–Тем более странно. Возможно, его неверно ввели. Но тогда тебе сделали бы операцию. Или, по крайней мере, взяли под жёсткий контроль. Но ты бы обратила внимание. Значит, смещение более позднее. На школьном осмотре оно не могло остаться незамеченным. Жаль, нет возможности проникнуть в документацию. Подобные случаи обязательно фиксируют.
–В этом году осмотр отменили,– вспоминаю я.– Вернее, меня изгнали раньше.
–Получается, сдвиг произошёл в течение последнего года. Придётся немного напрячь память. Думай, когда и при каких обстоятельствах это случилось? Происходили с тобой необычные вещи? Может, ударялась или болела сильно?
Но столько я ни перебираю воспоминания, в голову ничего путного не идёт. Наконец, Стив отпускает меня отдыхать.
–Проводи девочку в свободную комнату,– просит он Фила.
Мы прощаемся, но Стив нас уже не слышит: погружённый в размышления, он вновь склоняется над монитором.

-Фил, Фил!
Он сбавляет шаг, дожидаясь меня. Я тоже останавливаюсь, взгляд скользит по стенам, полу, по всему вокруг, только на спутника посмотреть не решаюсь. С той минуты, как узнала про датчик, покоя не даёт единственный вопрос.
–Можно убрать его?– спрашиваю, наконец.
Фил заметно расслабляется, даже выдавливает из себя улыбку.
–Ерундовое дело. То есть не то чтобы…– что-то в моём лице останавливает его, и Фил торопливо заканчивает.– Уберём, подожди немного.
Полученное обещание немного успокаивает, и дальше я следую за заблудшим молча. Длинные коридоры копируют друг друга, наверно, нужно провести здесь немало недель, чтобы запомнить их расположение. Масштабы здания пугают. И что-то подсказывает, открылось передо мной далеко не всё. Как же остаётся оно незамеченным в лесу? Миновав немало дверей и пролетев пару этажей на подъёмнике, мы, наконец, прибываем к конечному пункту. Впереди очередной коридор с множеством дверей. Помедлив несколько секунд, Фил направляется к одной из находящихся в дальней части. И вот мы в маленькой комнатке. Узкая кровать, стол, встроенный в нишу, – и ничего больше.
–Пока что побудешь здесь. Надеюсь, у тебя нет возражений.
Я пожимаю плечами.
–На счёт еды… Пожалуй, я сам буду приносить сюда. По крайней мере, поначалу. Дальше решим. Прости, Сель, мне нужно идти. Надеюсь, ты помнишь?
Он предупреждающе опускает ладонь на дверь, намекая, что выйти у меня не получится. Мне не нравится его жест, всё это больше и больше попахивает заточением. Но, боюсь, моё недовольство здесь мало что решает.
–Я помню, Фил. И надеюсь,– с нажимом выделяю последнее слово,– Вы не станете экспериментировать.
Мимолётным движением касаюсь уха, словно заправляя непослушную прядь. Но Фил, понимая, о чём речь, отводит взгляд, явно смущённый. Так ничего и не ответив, он покидает меня.

Три шага в ширину, семь в длину, комнатка и в самом деле небольшая. Почти всё пространство занимает кровать. Места так мало, что и гостей принять негде, впрочем, не думаю, что мне стоит заботиться об этом: гостей не предвидится. Кроме Фила. И Стив, быть может, заглянет.
Оставшись одна, скидываю ботинки и забираюсь с ногами на кровать. Только теперь, в спокойной обстановке, рассматриваю себя. Одежда порядком истрепалась, на коже множество ссадин и синяков. Волосы, скрученные обычно в тугой жгут под футболкой, свалялись. На мгновение становится жаль их: скорее всего, придётся отрезать. Но тут же отдёргиваю себя. Сейчас это не самое важное. Неизвестно, когда вернётся заблудший, и свободное время нужно потратить с пользой: разработать план. Итак, что я имею?
–Датчик в голове и кучу проблем вдобавок,– ехидно подсказывает внутренний голос, но я от него отмахиваюсь.
Вернуться нужно к самому началу. Зачем мы вообще сюда шли? Лама надеялся получить от заблудших помощь.
–Лама!
Горячая волна стыда накрывает меня с головой. Новость про датчик настолько завладела размышлениями, что я совсем забыла о друге. Мысленно отвешиваю себе подзатыльник и определяю первую задачу: во что бы то ни стало нужно раздобыть сведения о Ламе.
Итак, с самого начала. Лама не открыл мне свои планы, но помнится, он говорил что-то насчёт единственного шанса раскрыть загадку переговорника. Знал ли он наверняка, что подсказка кроется здесь? Не уверена. Но судя по всему, заблудшие знают гораздо больше, чем я думала раньше. По рассказам Кит и обрывочным разговорам других ребят, я представляла их кем-то вроде лесных скитальцев, полудикими, немного не в себе. Но теперь сижу в огромном здании, напичканном разной техникой, которую и в Городе не на каждом шагу встретишь. Взять хотя бы ключи-пластины или же защитное поле на двери. Каким-то образом заблудшие продвинулись гораздо дальше лесных. Но собственными ли силами? Исходя из услышанного, вряд ли смогу предположить, что они питают особые симпатии к жителям Города. И всё же, всё же…
В комнате довольно прохладно. Прямо в одежде забираюсь под одеяло. Вскоре усталость одолевает меня, и я засыпаю, крепко, без сновидений.
Будит меня приглушённый щелчок, будто дверь закрывается. Сонно протираю глаза, приподнимаюсь над подушкой. Так и есть, кто-то заходил ко мне. От подноса с едой поднимается лёгкий дымок, а запах щекочет ноздри. Всё ещё закутанная в одеяло, передвигаюсь на кровати поближе. Угощение нехитрое, но завтрак выходит очень сытным. Отодвигаю пустой поднос и вновь сворачиваюсь калачиком. Это и не бодрствование, и не сон. Слышу, как кто-то заходит в комнату, стоит надо мной, а после присаживается на краешек кровати.
–Сель, Сель!– теребят плечо.
Глаза не открываются. Гость с минуту ещё пытается добудиться меня, но вдруг исчезает. Дверь хлопает неожиданно громко. Вздрогнув, резко сажусь. Никого. Поднос на месте, и больше ничего не появилось. Зачем же приходили ко мне, что спугнуло посетителя?
Тишина. Ни звука не доносится из коридора. Если кто-то и приходил, теперь он далеко или затаился. Выходить опасно, предупреждение крепко засело в голове. Но распространяется ли защита на саму дверь, можно ли дотрагиваться? Я не собираюсь смирно сидеть взаперти, стены давят, и сама ситуация заставляет нервничать. Нужно напомнить о себе. И есть только один способ проверить, насколько это безопасно.
Поднос в руке подрагивает, но я упорно тянусь им к двери – всё ближе и ближе. В висках оглушительно стучит от напряжения. Двадцать сантиметров, десять. Совсем немного, ну же… Через мгновение поднос с грохотом падает под ноги вошедшему Филу. Тот поднимает опешивший взгляд на меня, снова смотрит на пол.
–Ты чего… кидаешься?– с опаской спрашивает он.
Пытаюсь унять дрожь в руках и упорно молчу. Фил покачивает головой, поднимает поднос и задумчиво вертит его в руках.
–Вижу, ты отдохнула. Хочется чего-нибудь?
–В душ,– вырывается у меня быстрее, чем успеваю подумать.
–Что ж, идём,– кивает он.– Если тебе здесь что-нибудь нужно, лучше забирай сразу. Не уверен, что ты вернёшься.
–Мне нечего забирать,– губы расползаются в ехидной улыбке.– С тех пор, как меня усыпили в лесу, вещи свои я не видела. И не только вещи.
Он пропускает намёк мимо ушей. Окидывает мимолётным взглядом комнату и жестом велит следовать за собой. Защитное поле снято, на выходе не встречаю никаких препятствий. В коридоре оглядываюсь, но никого не видно. Не показалось ли мне тогда?
–Фил, ты не заходил ко мне? Не пытался разбудить?
–Что?
Он оборачивается, окидывает настороженным прищуром глаз.
–Я всего лишь принёс завтрак. Тебя что-то беспокоит?
Ничего не понимаю. Я явно чувствовала руку, прикасавшуюся к плечу. Жаль, глаза не получилось открыть, словно тяжестью налились. Кто же это мог быть? Стив? Вряд ли, голос не его, да и не убежал бы он в испуге. Что же за секреты хранят заблудшие? Неужели и между ними не всё так гладко? А Фил всё внимательнее смотрит, кажется, видит меня насквозь, каждую потаённую мысль.
–Нет, просто поинтересовалась,– пожимаю плечами и торопливо перевожу тему.– У вас поменялись планы? Мне казалось, моё пребывание в этой комнате выйдет чуть более долгим. А теперь ты сказал, что не вернусь.
–Это ещё не решено,– отвечает после недолгого молчания. Теперь он идёт немного спокойнее и не прожигает недоверчивым взглядом.– Стив хочет поговорить с тобой. Несколько часов назад он раскопал что-то интересное.
–Несколько часов?
Сколько же времени прошло с нашей последней встречи? Спутник чуть раздражённо поводит плечом.
–Тебе требовался отдых.
Боясь вызвать более сильное недовольство, остаток пути иду молча. Прошлый маршрут практически выветрился из памяти, и всё-таки я уверена, что сегодня путь изменился. Лампы в некоторых коридорах особенные, включаются, реагируя на движение. Оставшись в нескольких шагах позади, они гаснут, возвращая полумрак. Они не загораются за нами, и всё же меня преследует настойчивое ощущение, что кто-то движется следом. Но обернувшись несколько раз, не улавливаю движения.
–Сюда.
Фил, наконец, останавливается и указывает на одну из дверей. Окидывает меня ещё одним взглядом, на этот раз несколько снисходительным.– И загляни в шкафчик. Там форма, новая, не распакованная. Найди по размеру подходящее что-то. А то смотреть жалко.
К щекам резко приливает кровь. Недобро прищурившись, смотрю несколько секунд на заблудшего, а потом демонстративно хлопаю дверью. Его слова задевают сильнее, чем могла бы подумать.
Но под тёплыми струями обида понемногу уходит, и каждая клеточка наполняется свежей энергией. В лагере тоже были душевые кабинки – деревянные, и вода выливалась из установленных наверху бочек. Между шкафами замечаю узкое, но высокое, в полный рост, зеркало. В первый раз с начала изгнания вижу себя. И не узнаю. Сколько времени прошло? Я давно сбилась со счёта. Не меньше двух месяцев. Близится осень. Со стеклянной поверхности смотрит в упор незнакомая девушка. Чётко прорисованные скулы, повзрослевший взгляд, загорелая кожа. Черный обтягивающий костюм скрывает многочисленные порезы и синяки, только на шее выглядывает царапина. Волосы всё же остригла: ножницы нашлись на одной из полок. Теперь на голове короткий непривычный ёжик, провожу ладонью – пригибаются мягко прядки. Вспомнив, закатываю правый рукав. Татуировка на месте. Не побледневшая, не выцветшая. Опускаю рукав обратно. Пора идти. Ботинки оставляю прежние, крепкие и удобные, не хочется их менять на другие. Зашнуровываю и выхожу. Старую одежду не без опаски оставляю в контейнере: надеюсь, он предназначен для стирки, а не для свалки. Хотя она и обтрепалась, всё равно жалко. Перед глазами по-прежнему стоит отражение. Заблудшая, вылитая заблудшая, только шлема не хватает.
–Готова?– Фил окидывает меня довольным взглядом.– Вот теперь как человек выглядишь. Но идём же, Стив никогда не отличался особым терпением.
Коридоры, лестницы, чуть подрагивающие стены подъёмника. Здание действительно огромное, но что угнетает сильнее всего – так это отсутствие людей. Почему мы не встретили никого на своём пути? Сколько вообще человек живёт здесь? Не скрываются же они, в конце концов? И спросить не у кого, спутник явно не намерен отвечать на вопросы. Он задумчиво изучает свои ногти, словно в первый раз видит, и демонстративно не обращает на меня внимания. Хорошо хоть в голову не лезет больше.
На этот раз меня приводят не в зал, где собирался совет, а в одну из комнат. Гораздо меньше зала, и всё же просторнее той, куда меня недавно поместили. Она отдалённо напоминает больничную палату. Основное место уделено регулируемой лежанке, возле неё стул на одной ножке с колёсиками и длинный стол, заставленный приборами. Над столом, склонившись, стоит Стив и листает какие-то бумаги. В открытую нами дверь проникает полоса света, ложится на стол. Стив на секунду поднимает взгляд, кивком указывает на лежанку.
–Располагайся.
И вновь углубляется в чтение. Фил мнётся на пороге.
–Я пойду?– спрашивает, наконец, без особой уверенности в голосе.
–Да, иди,– отмахивается Стив.– Ты мне больше не нужен. Хотя постой,– он распрямляется, устало трёт виски.– Оставь свою пластину. Без неё, сам понимаешь, руки связаны. А свою так и не нашёл. Странно.
–Странно,– эхом отзывается Фил. Но выполняет просьбу и уходит, плотно прикрыв дверь. Стив вертит пластину в руках и поворачивается со вздохом ко мне.
–Фил обещал вытащить датчик.
–Вы не согласны с его решением?
–Почему же?– заблудший пожимает плечами.– Я не злодей и не желаю тебе зла. Даже если бы ты сама не заговорила, его убрали бы. Но у меня к тебе просьба. Одна небольшая просьба.
–Какая?
–Видишь ли,– он медлит, словно подбирая слова.– Датчики – дело, которым я занимаюсь всю жизнь… сознательную. Твой случай представляет для меня интерес. Жаль упускать такой шанс. Надеюсь, у тебя не будет возражений против нескольких экспериментов?
–Экспериментов?
Вид Стива пугает. Что-то подсказывает, вопрос задан чисто символический. Либо я принимаю правила игры и делаю вид, что добровольно даю согласие, либо согласие дадут за меня – сам Стив. Да, если верить услышанному, мой случай уникальный, и я могу оказывать сопротивление. Но ведь я не умею контролировать этот процесс. И теперь мне не кажется странным побег Ламы. Не знаю, хватило ли бы у меня духу на такой поступок, всё же нужно быть не только отчаянно смелым, чтобы ребёнком уйти в кишащий опасностями лес, но и немного сумасшедшим. Но и жить изо дня в день в гнетущей атмосфере, в постоянном страхе… Даже я задумываюсь о том, как выбраться отсюда. И это только второй день.
–Я согласна,– с трудом выдавливаю из себя.
–Прекрасно,– почти равнодушно отвечает Стив. Но в его глазах его на секунду зажигается безумный огонёк. Внутри поднимается волна жара – от страха, и всё сжимается.– Ложись, ботинки можешь снять. Поставь сюда.
Забираюсь на лежанку. Лёгким хлопком по коленям заблудший приказывает вытянуть ноги и присоединяет ко мне проводки. Как ветви плюща окутывают они меня с ног до головы.
–Не дёргайся. Если почувствуешь боль или захочешь что-то сказать, сожми ладонь. Да, вот так.
Вращать головой нельзя, остаётся смотреть в потолок. Рядом Стив шумно опускается на стул, тот немного оседает под весом мужчины. Сначала ничего не чувствую, а потом на лицо будто мягкая ткань опускается, придавливает веки, но не больно. Перед глазами повисает светлая дымка, а в теле ощущение лёгкости, как в гамаке покачивает. На секунду возникает желание нащупать опору рукой: показалось – повисла в воздухе и вот-вот упаду. В висках больно пульсирует кровь.
–Тише, тише,– звучит внутри меня голос.– Не бойся.
Но тревога не уходит. Всё сильнее сжимает в своих тисках. Дымка уплотняется, нависает ближе. Дышать через неё трудно, вдохи обрывистые, неглубокие. Ладонь, нужно сжать ладонь! Но пальцы давно сжаты в кулак – не разнять. Почему же это не кончается?
–Пожалуйста, Сель, успокойся.
Но я поднимаю руку – неестественно тяжёлую, одеревенелую. Пытаюсь оборвать проводки, а пальцы не слушаются. Но что-то щёлкает внутри, и вдруг всё исчезает. Кубарем скатываюсь вниз, забиваюсь в углу между стеной и столом, размазывая подступившие слёзы. Стив мнётся в нескольких шагах от меня, так и не решаясь подойти. Что напугало его?
–Прости, Сель, прости,– Стив дышит тяжело, как после бега по лестнице.– Я не хотел так, я не имел права. Я слишком увлёкся. Нужно было просто убрать этот датчик, ты ведь ещё ребёнок. Прости.
Но я больше не верю. Настоящее ли его раскаяние?
Стив, вымученно улыбаясь, опускается на лежанку, где несколько мгновений назад лежала я. С удивлением смотрю на свои руки: подрагивают. И всю меня трясёт. В какой-то момент всё пошло не так. Поддалась ли управлению? Кажется, да, но совсем ненадолго. Или оно было частичным, недаром не уходила тревога. Но и движения давались с огромным трудом.
–Я не позволю больше делать с собой ничего подобного.
Стив никак не реагирует. Не слышит?
–Я не позволю больше,– повторяю немного громче, но голос срывается. Вновь подкатывают слёзы, но я упорно загоняю их вглубь: не время, нельзя показывать слабость.
–Уходи,– глухо просит заблудший.– Ты свободна.
Уходить? Я растеряно смотрю на него, хотя соблазн велик. Услышанное можно истолковать по-разному. Уйти сейчас, уйти насовсем? Вопросов так много, и одной мне не справиться. Не уверена, что удастся пройти невредимой и десять метров за пределами этого здания. Где оно находится, в какой стороне лагерь? Как защитить себя от лесных опасностей? И где, в конце концов, Лама, раз так упорно скрывают любые сведения о нём? Будь он свободен – давно нашёл бы способ связаться. Как бы ни хотелось, но нехорошие мысли упорно прокрадываются в голову.
–Так вы уберёте датчик?
–Уходи!– голос Стива пугает, а во взгляде настоящая ярость. На меня он злится или на себя? Нащупываю запор на двери и спиной выскальзываю из кабинета: выпустить его из поля зрения страшно. Я вернусь сюда, после, когда он успокоится.
Плеча касается чья-то рука. Вторая предусмотрительно закрывает рот, заглушая вскрик.
–Тише,– шипит в ухо знакомый голос.– Я отпущу, только молчи.
Локоть машинально дёргается назад, ударяя неизвестного. Тот вновь шипит – теперь уже от боли и ослабляет хватку.
–Марк!– меньше всего ожидала увидеть его здесь.– Псих несчастный! Не смей так больше делать.
Парень трёт ушибленный бок, в его взгляде ни капли раскаяния.
–Ты почему босиком?
Босиком? Опускаю взгляд и только теперь чувствую, что ноги и в самом деле замёрзли. Ботинки. Я оставила их в кабинете. До них ли было в такой момент? Марк внимательно смотрит на меня, недобро прищуривается. Я не успела совладать с эмоциями, и лицо теперь – открытая книга.
–Там что-то произошло? Стив?
Нехотя киваю. Мозг упорно продолжает воспринимать его как Тика, но я знаю: это совершенно другой человек. Совсем мало заблудших я видела, но и этого хватило, чтобы понять, как сильно они отличаются от лесных. И Марк – он вряд ли лучше остальных. Пора прекращать верить каждому, встающему на моём пути, хватит с меня разочарований. Но парень настойчиво засыпает вопросами.
–Он… он пытался применить подчинение?
Теперь настал мой черёд удивляться. Откуда Марку это известно? Но внутренний голос услужливо подсказывает: он сам прошёл через подобное в своё время. Вряд ли, конечно, Стив каждого подвергает таким издевательствам. Но, как минимум, вытащить датчик должен был.
–Да. Это было неприятно. Страшно.
Марк кривит губы в улыбке.
–Понимаю. Он порой перегибает палку.
Сочувствие? Я не ослышалась? Но следующие слова удивляют ещё сильнее.
–Я знаю, твой случай очень заинтересовал совет, и в частности Стива. Мой датчик был обыкновенным, и попал я сюда давно, но ощущения, испытанные во время посещения этого кабинета, вряд ли сумею когда-то забыть. Тебе же наверняка досталось сильнее. Он отпустил тебя? На твоём месте я бы не расслаблялся: это временная передышка. Видимо, сейчас ты чем-то напугала или озадачила его, но в следующий раз он будет готов ко всему и не отступится так быстро.
–Но он обещал,– перебиваю Марка, чувствуя поднимающуюся панику.– И Фил обещал. Зачем им врать?
–Тебя давно изгнали?– неожиданно меняет он тему.
–Месяца два назад или три.
–Тогда твоя наивность вполне объяснима. Пора взрослеть, Сель. Никому нельзя доверять без веских на то причин.
Он озвучивает мысли, пришедшие мне в голову несколько минут назад, и глупо отрицать его правоту. Если подумать, я ни разу не требовала от кого-то подтверждения их слов. Можно опустить момент, когда поверила трём ребятам, повстречавшимся в лесу, и пошла за ними. Я была уставшая и морально опустошённая. Но все рассказы лесных, но Кор, Лама… И теперь Марк.
–А ты?– спрашиваю я его прямо.– Тебе я почему должна верить?
–А ты и не должна. Но я хочу предложить тебе кое-что. Я выведу тебя отсюда.
–А взамен?
–Отведёшь меня к брату.
Его ответ не становится большой неожиданностью. Марк не скрывал своего желания разузнать подробности. Но вести его через лес? Не зная дороги, не зная, как его встретят? Сомнительное предприятие. Но с другой стороны – мне и самой не терпится выбраться из заточения. И только две вещи останавливают меня.
–Но как мы выйдем? Разве у тебя есть такие полномочия? Не думаю, что могу спокойно разгуливать без сопровождения. И кстати, где Фил?– вдруг вспоминаю о заблудшем.– Разве он не остался меня ждать?
–Забудь о нём,– отмахивается парень.– И да, ты права. Полномочий у меня нет, ведь я не достиг совершеннолетия и всего-навсего ученик. Хотя уже и проходил обучение и даже получил разрешение на ношение шлема. Правда, собственного у меня нет, тот, который ты видела, всего лишь шлем ученика – общего пользования. Но зато у меня есть это.
Он, тщетно сдерживая улыбку, демонстрирует пластину-ключ.
–Но как?! Ты же… разве у тебя…
–Она не моя, разумеется. Стащил у Стива. Это оказалось даже легче, чем я думал. Стив и так рассеянный, а с твоим появлением с ним и вовсе что-то странное случилось. Он как будто отключается, сидит, смотрит в одну точку. Хоть кругами вокруг него бегай – не заметит. Ключ он оставил на столе, а сам ненадолго ушёл. И даже не вспомнил потом, где видел его последний раз.
–Но ведь ты сильно рискуешь! Впрочем, это твоё дело, надеюсь, соображаешь, во что впутываешься.
–Конечно,– губы Марка расплываются в ироничной улыбке.– Если не ошибаюсь, именно я жил здесь семь лет. Так что ты решила? Согласна принять моё предложение?
Резкий переход от добродушного мальчишки к сосредоточенному хмурому парню – как сильно всё это напоминает Тика! Я киваю на пластину в его руках.
–Ты можешь вытащить мой датчик?
Он напряжённо поджимает губы.
–Нет, Сель. Даже если бы и знал в теории, не рискнул бы. Подобная операция требует огромного опыта и точности. Там мозг рядом, забыла?– согнутым пальцем он несколько раз щёлкает по собственной голове.– Да и лаборатория занята Стивом. Вряд ли тебя обрадует встреча с ним.
–Точно.
Марк прав. Но неужели нет выхода? Не верю. Думай, Сель, думай!
–Я приходил к тебе, когда спала. Найти непросто было. Пытался разбудить. Но, наверно, снотворное подмешали в еду. Ты никак не просыпалась, а долго ждать нельзя было, в любую секунду мог прийти Фил. А потом следил за вами, издалека, правда.
Вспоминаю: меня и вправду звали во время сна. И то неотступное ощущение, что кто-то движется следом по коридорам. Значит, не показалось.
–Хорошо,– мысли, пока ещё нестройные, складываются в нехитрый план. Мне определённо не нравится то, что задумала, но времени на размышления остаётся всё меньше. Если я хочу помочь Марку и спастись сама, придётся действовать грубо, но быстро.– Я пойду с тобой. Но нужно завершить одно дело. И без твоей помощи мне не справиться.

Каждый новый шаг даётся с огромным трудом. Чем ближе дверь, тем сложнее заставить себя двигаться дальше. Там, за поворотом, в нескольких шагах позади, Марк. Чувствую спиной его напряжённый взгляд, только это слабо утешает. Но резко выдохнув, толкаю нужную дверь и прохожу в лабораторию. Стив по-прежнему сидит на лежанке, в той же позе, как я и оставила его. Что ж, на этот раз ему придётся играть по моим правилам.
–Сель?
Не замедляясь, подхожу вплотную к нему. Вынимаю из кармана руку, направляю мужчине в лицо. Зрачки его расширяются, глаза становятся почти что чёрными.
–Глупая шутка,– бормочет он хрипло.
Пальцы холодит металл. Это не шутка. Пистолет пришёлся как раз по ладони, словно для меня делали.
–Что ты хочешь?
–Вы знаете.
Он знает. Осторожно, не отводя от поднятой руки взгляда, он поднимается.
–Надеюсь, ты соображаешь, что не получится всё время держать его так?– интересуется Стив, попутно делая какие-то приготовления.– Без наркоза я не имею права оперировать тебя. Это чертовски больно.
–Я в курсе,– хмурюсь, чувствуя, как возвращается в руки дрожь. И унять её не могу.– Но есть особый наркоз, практически не применимый сейчас.
–Без сна?– он поражённо округляет глаза.– Варварство. Устаревший метод. Боль блокируется на психологическом уровне. Малейший просчёт – и ты прочувствуешь всё сполна.
–И тем не менее.
Стив бормочет под нос что-то про сумасшедших самоубийц, но всё же жестом велит садиться. Не без опаски приближаюсь к пресловутой лежанке, мельком замечаю рядом свои ботинки. Вскоре Стив поворачивается ко мне, в руках его шприц, полный мутноватой жидкости. По телу пробегает дрожь при прикосновении иглы к шее. По венам растекается содержимое шприца, мышцы онемевают, ощущение реальности удерживается на краешке сознания. Изо всех сил концентрируюсь на руке, сжимающей оружие. Взгляд плывёт, но сон так и не одолевает меня. Стив не обманул: это именно тот наркоз, о котором шла речь.
–Прости, Сель, но мне придётся зайти тебе за спину, иначе я попросту не достану. И опусти, наконец, пистолет, это отвлекает.
Нехотя опускаю руку. Стив пропадает из виду. Время тянутся ужасно медленно, из-за наркоза совершенно не чувствую прикосновения заблудшего. Приступил ли он к операции? А что если вновь замыслил что-то, и я, беспомощная, не смогу ему противостоять? Пытаюсь обернуться, но тело не слушается. Паника уже готова накрыть меня. Но Стив возвращается к столу, в ладони зажато что-то маленькое – датчик?
–Расслабься,– в голосе заблудшего проскальзывает сожаление.– Осталось наложить шов.
Он берёт со стола один из приборов и вновь заходит назад. Затылок наливается тяжестью. Несколько раз шею простреливают болезненные уколы. Прикусываю потерявшую чувствительность губу, удерживая вскрик. Стив ничего не замечает, а, может, и делает вид.
–Всё,– объявляет он спустя какое-то время. В руке вновь замечаю шприц: нейтрализующий раствор.
–Так долго. Зашили туда какую-нибудь свою гадость?– с трудом размыкаю пересохшие губы.
–Надо было,– устало вздыхает Стив.– Жаль, подсказала поздно.
–В следующий раз напомню заранее.
Действие наркоза заканчивается внезапно, меня скручивает от боли, словно сжимают все внутренности и растягивают их раскалёнными щипцами. Но это кратковременная боль, спустя несколько минут прихожу в норму, лишь мигрень будет моим спутником в ближайшее время.
–Что вы делали, когда я пришла сюда в прошлый раз?
–Эмоции,– нехотя отвечает Стив, отводя в сторону взгляд.– Пытался управлять ими. Глупо.
–Неужели вам это доставляет удовольствие?
–Удовольствие?– его бровь удивлённо изгибается.– Нет, девочка, всё гораздо сложнее. Положи под язык.
Он протягивает обезболивающую пастилку. Рот наливается горечью, язык вяжет. Но лекарство выполняет своё дело: боль действительно отступает. Не мгновенно, но отступает.
–Удовольствие – последнее, о чём я думаю, изучая свойства датчиков. Мне необходимо понять, на что они способны.
–Датчики?
–Те, кто управляют.
–Я не очень понимаю, о чём речь.
–Ты уже слышала о центре управления?
–Вы рассказали в двух словах.
–Точно,– кивает Стив.– Как я и говорил, с его помощью можно контролировать сознание человека. Не стану вдаваться в подробности, система сложнейшая, вряд ли ты поймёшь. Даже имеющие к ней доступ не до конца разобрались, с чем имеют дело. Лишь сами создатели… Да и они не догадывались, к каким последствиям может привести уникальное, как казалось им поначалу, изобретение. Это произошло не так уж и давно, Сель, меньше ста лет назад. Но мне кажется, мы ещё не готовы к такому прорыву. Мы пошли не по тому пути, а ведь изобретение действительно могло принести пользу.
–Чего вы хотите добиться? Уничтожения программы? Или?
–Или, Сель, или. Только, боюсь, выбора у меня нет.
–Но почему?
–Я не имею доступа к центру. На переговоры они не пойдут. Да и по факту меня вовсе не существует, понимаешь? Ни меня, ни тебя, ни всех тех, кто живёт за пределами Города.
–Но должен же быть выход? Вы не производите впечатления человека, который сдался. Иначе…
Я обвожу рукой комнату. Иначе не было бы лаборатории, всех этих приборов. Не проводились бы эксперименты. Не стояла бы я рядом с ним. Стив мягко улыбается, на лбу разглаживаются суровые складки.
–Помнишь, как ты здесь оказалась? Зачем шла?
Неуверенно киваю. Первоначальная цель путешествия к заблудшим давно позабылась, мысли заняли новые проблемы. А тем временем, загадка переговорника не разрешена.
–Вспомнила, вижу. Чем тебе не доказательство? Раз ты здесь, значит, хотя бы один из вас сообразил, что к чему.
–Лама,– не спрашиваю – утверждаю я.– Но если это и правда он, почему я его не вижу? Более того, никто и говорить о нём не хочет.
Стив пожимает плечами.
–На всё есть свои причины. Но если это так беспокоит тебя, ничего ему не сделалось. Идя сюда, он знал, что не попадёт внутрь. Именно поэтому шёл не один. Считай это вынужденной жертвой с его стороны. Не каждый рискнёт бродить по лесу с малоподготовленным человеком. Двойная ответственность, двойной груз.
Да, Стив прав. Лама ни разу не намекнул, как ему трудно со мной, но я и сама замечала. В одиночку он быстрее преодолел бы расстояние между лагерем и пристанищем заблудших.
–Хорошо, оставим пока Ламу. Мы пришли сюда из-за подброшенного переговорника. Лама считал, вы поможете, дадите ключ к записанному на нём шифру. И да,– только теперь вспоминаю,– Мира, девочка, появившаяся в одно время с ним. Что скажете на счёт неё? Во сне она тоже твердит какие-то цифры.
–Мира?– Стив озадаченно теребит кончик носа.– Мы отправляли только переговорник. В своё время он пригодится вам. И что-то подсказывает мне, именно ты первая догадаешься. Но про девочку ничего не могу сказать. Она не от нас.
–Не от вас? Вы уверены?
–Абсолютно. Ни я, ни Фил, ни кто-либо другой из совета не отправлял в лагерь девочек, говорящих во сне цифры. У остальных же нет полномочий. Ответ на этот вопрос ищите в другом месте.
–Ну что ж,– пожимаю плечами, когда молчание затягивается.– Спасибо и на этом. Надеюсь, я могу уйти беспрепятственно?
Подбородком указываю на пистолет, по-прежнему лежащий в ладони. Стив кивает.
–Здесь он тебе больше не понадобится. Но за пределами здания ничего гарантировать не могу. Сама понимаешь – дикая природа, каждый сам за себя. Лес непредсказуем. Поэтому…
–Поэтому простите, Стив, я правда не хотела. Но выбора вы мне не оставляете.
Выстрел практически беззвучный, так – лёгкий хлопок, как ладонями по коленям. Стив опускается на лежанку, осуждающе смотрит в упор.
–Поэтому пистолет бери с собой, дура,– на одном дыхании выкрикивает он и закрывает глаза.
С минуту я растеряно перевожу взгляд с пистолета в своих руках на уснувшего Стива. Безуспешно отгоняю пришедшее раскаяние. Оно перекрывает даже страх. Пора уносить ноги. Подхватываю ботинки и спиной отхожу к двери, толкаю. Дверь не поддаётся. Наваливаюсь всем весом, осознавая бесплодность своих попыток: Стив успел закрыть дверь. Придётся обыскивать его: мне нужен ключ. Но смогу ли я приблизиться к спящему человеку? Сейчас он безопасен, и всё равно что-то останавливает. Нет, придётся действовать иначе.
Сначала стучу тихо, еле касаясь поверхности согнутым пальцем. Через минуту удары становятся настойчивее, громче. Вскоре дверь открывают с другой стороны: Марк.
–Он снова издевался над тобой?– сходу оценив обстановку, парень тянет меня в коридор.
–Нет,– щёки горят от стыда и волнения.– Я испугалась, не так поняла его. Я не хотела!
–Ладно, брось,– отмахивается он.– Идём же. Нужно скорее выбираться. На улице расскажешь, о чём вы говорили. Только один вопрос: датчик вытащили?
–Да.
Без дальнейших разговоров Марк увлекает меня за собой в сплетение коридоров. На спине его прыгает мой рюкзак. Заблудшие прятали его в одной из лабораторий. Вещи, как показал быстрый осмотр, никто не трогал. В руке у парня похожий на мой пистолет, тоже заряженный сонными пулями. В другой руке пластина, украденная у Стива. Надеюсь, мы выберемся раньше, чем он придёт в себя: вряд ли заблудшего обрадует внеплановый сон. Даже если он и собирался отпустить меня, теперь наверняка передумает, разозлившись. И опять же его слова о лесе, где каждый сам за себя. Нет, определённо нужно уносить ноги как можно скорее.
–К подъёмнику,– командует Марк.
Зайдя в кабину, он недолго колдует над пластиной. В колени отдаёт лёгкая вибрация – тронулись.
–Как думаешь, на каком мы этаже?– спрашивает Марк, не поднимая головы.
На каком этаже? Я даже время суток определить не смогу! Архитектор здорово подшутил, выстроив здание без единого окна. И всё же Марк неспроста задал вопрос. Мне кажется, или мы правда поднимаемся вверх? Вдруг вспоминаю, как забирала меня охрана в день изгнания, тогда мы тоже поднимались на последний этаж. Но не собираемся же и теперь лететь на вертолёте?
Выйдя из подъёмника, парень жестом останавливает меня и убегает. Минуты ожидания тянутся как никогда долго. Перед глазами встают картины – одна ужасней другой. Вот в лабораторию кто-нибудь входит и замечает заснувшего Стива. Следующая картинка – сам Стив, преследующий нас. Он ближе и ближе, уже протягивает руку, чтобы схватить меня, дотрагивается до плеча.
–Ты чего орёшь?– шипит на меня Марк. Это он неслышно подошёл сзади и тянет за собой к выходу. К боку крепко прижимает шлем. Я виновато замолкаю.
–Прости.
–Последние дни заставили тебя сильно понервничать, так и свихнуться недолго. Но теперь мы уже уходим отсюда. Мне нужно было достать шлем, ты ведь знаешь, что воздух на несколько километров вокруг заражённый? Хорошо бы, конечно, каждому по шлему. Но ничего, будем меняться.
Он движется вперёд, но замирает перед дверью.
–Есть ещё одна загвоздка. Он ученический, подзарядки надолго не хватит. Но у остальных индивидуальные настройки, я не сумел бы перепрограммировать. Уходить придётся быстро. Ты первая.
В шлеме не очень удобно двигать головой и оборачиваться, но лучше уж так, чем получить отравление. Марк помогает защёлкнуть застёжку на шее, тянется к защитному стеклу, чтобы закрыть лицо.
–Погоди,– останавливаю его. Пока не узнаю точно, не сделаю и шага.– Ты уверен, что хочешь этого? Ты ведь не сможешь вернуться.
–Уверен. Это осознанный выбор.
Пресекая дальнейшие расспросы, он всё же опускает стекло и отворачивается, прислоняет пластину к неглубокой выемке возле двери. Дверь плавно отъезжает в сторону, выпуская нас наружу.

Путь к свободе лежит через тёмный коридор. Довольно тесный, а последние несколько метров приходится преодолевать ползком. Вопреки ожиданиям попадаем мы не на крышу. За тёмным стеклом шлема не видно удивления на моём лице, но Марк предугадывает реакцию.
–Хороша маскировка, правда?– хитро улыбаясь, кивает он в сторону невысокого холма, откуда мы только что выбрались. Это и есть убежище заблудших? С ума сойти можно.– Если не знаешь, что искать, никогда не найдёшь. Все холмы похожи друг на друга. Даже большинство из нас не догадывается, как выглядит со стороны наш дом, только те, кто выходят наружу. Он уходит вниз на двадцать семь этажей. Но, возможно, даже мне о чём-то неизвестно. Строили, конечно, до того, как мы сюда пришли. Внутри совсем немного переделали под свои потребности, в чём-то усовершенствовали.
–А раньше что здесь было?
–А кто его знает. Наверно научный институт какой-нибудь. В лесу нашли несколько подобных зданий, но это сохранилось лучше других.
Замечаю, что Марк старается реже вдыхать. Показалось, или он немного побледнел? Пора уходить. Лама вряд ли запугивал, говоря о возможности смертельного исхода. Марк, словно читая мои мысли, перестаёт улыбаться и кивает: идём.
Холм окружён лесом. Куда ни посмотри – деревья, деревья, деревья. Ели мохнатыми колючими лапами касаются земли. Где искать лагерь? Идя сюда, я полностью доверилась Ламе. Так ещё и заблудшие усыпили, чтобы не запомнила дорогу в их убежище. Марк тоже переминается с ноги на ногу, ожидая от меня указаний. Но я лишь плечами пожимаю, чувствуя себя виноватой.
–Хорошо,– вздыхает он, поняв, что от меня сейчас ничего не дождёшься.– Попробуем двинуться в сторону Города. Предупреждаю честно: проводник из меня так себе. Один по лесу никогда не ходил. Да и вообще почти не ходил, пару раз выбирался с другими.
–Ничего. Вместе выберемся.
И мы углубляемся в лес. Шлем причиняет всё больший дискомфорт, дышать в нём неприятно, тяжело: воздух застоявшийся, плотный. Видимость тоже сужается и звуки притупляются. Как заблудшие добровольно проводят в нём почти всё время? Может, просто нужно потерпеть немного, чтобы привыкнуть? Но терпение лопается быстрее, чем ожидала.
–И как вы только в них ходите?– бормочу, безуспешно пытаясь избавиться от шлема. Лучше бежать по лесу, чем так мучиться дальше.
–Что-то не так? Подожди, дай помогу.
Марк обеспокоенно проверяет крепление на шее. И вдруг глаза его округляются.
–Ты же не активировала его, Сель! Так задохнуться можно!
Он мягко нажимает ладонью на боковую поверхность, и через мгновение я жадно вдыхаю свежий, слегка пьянящий воздух.
–Голова не кружится?
–Немного,– признаюсь я.– Сними, пожалуйста. Нет-нет, воздух пошёл, стало лучше,– отвечаю на незаданный вопрос. Мне неуютно в шлеме, но признаться неловко.– Давай теперь ты. Не на меня одну же действует опасный воздух.
Поколебавшись, Марк соглашается. Не без его помощи обретаю, наконец, свободу. Глубоко вдыхаю, оборачиваюсь по сторонам, разминая затёкшую шею. Лёгкое покачивание ветвей одной из елей настораживает. Ветра нет, кто-то следит за нами? Оборачиваюсь к спутнику, но тот, занятый одеванием шлема, ничего не замечает. Может, не стоит его тревожить раньше времени? Но что если умалчивание приведёт к плачевным последствиям?
–Марк,– говорить стараюсь тише, приходится тронуть его за плечо, чтобы обратил на меня внимание.– Мы не одни.
Стекло на шлеме откинуто, недоуменный взгляд парня блуждает по сторонам.
–Что ты имеешь в виду?
–Кто-то бродит совсем рядом, за деревьями. Слева. За нами мог пойти кто-то из ваших?
В голове снова возникают картинки – одна страшнее другой. Как ни крути, а ведь я выстрелила в Стива. За такое по головке не погладят. Пистолет заряжен был сонными пулями, но где гарантии, что на их месте не могло оказаться настоящих? И его пронзительный взгляд за мгновение до отключки не забыть, как ни старайся.
–Надеюсь, ты ошибаешься. Но на всякий случай: оружие рядом?
Молча разворачиваю Марка спиной к себе: рюкзак у него. Пока ползли по коридору к выходу, я убрала пистолет: он только мешал, и я боялась случайно выстрелить. Вещей так много, что непросто отыскать то, что нужно. Что-то скользит в пальцах, тонкий прямоугольник бумаги. Фотография? Откуда? Их несколько, на верхней группа мужчин, один из них обведён красным маркером в неровный круг. Не понимаю, что это значит. Но всё это после. Пистолет удобно и привычно ложится в ладонь, обхватываю его холодными от страха пальцами. Но всё это уже лишнее. Потому что слышу за спиной теперь не таящиеся шаги и такой знакомый голос:
–Всё-таки я в тебе не ошибся.
И оборачиваться не нужно, чтобы понять, кто переполошил нас минуту назад. Я знаю: это Лама.

Он ничуть не изменился с момента последней встречи. Как будто прошло несколько часов, а не дней. Он улыбается, но взгляд настороженный, и подходить не спешит.
–Я знал, что ты быстро справишься, поэтому всё время был рядом, чтобы сама не сунулась в лес искать лагерь. Прости, что не рассказал всё заранее, теперь я готов ответить на все вопросы. Только сначала ответь на мой: кто это с тобой?
–Это…– никак не получается подобрать слова, чтобы объяснить.– Марк, сними шлем, пожалуйста.
Он не спешит выполнять просьбу. Потом нехотя поднимает стекло, которое успел опустить, пока я потрошила содержимое рюкзака. Несколько секунд на губах Ламы ещё играет улыбка, но потом он резко хмурится и подаётся вперёд.
–Тик?!
Быстрым шагом преодолевает разделяющее нас расстояние, с такой осторожностью касается руки Марка, словно перед ним призрак.
–Откуда ты здесь? Я не видел, чтобы за нами следили, это было бы сложно не заметить.
–Это не Тик,– качаю я головой.– В лагере ведь все знают историю о братьях-близнецах?– дожидаюсь кивка Ламы. Похоже, он начинает что-то понимать.
–Та версия, которую мы знали, неправда?
–Да. Если что-то кажется тебе правдой, это ещё не значит, что так и есть. Тик не знал, что ошибается. И Марк тоже не догадывался, что его брат жив.
–Получается, их разлучили специально?– после недолгого молчания интересуется Лама.
–Специально или нет – теперь никогда не узнаем. Но я собираюсь исправить эту ошибку, он отправляется с нами. И идём же, я не хочу умереть от отравления, едва выбравшись на свободу.
Лама тяжело вздыхает.
–Никакого отравления вы не получите: воздух не заражён. Я провёл здесь несколько дней, но никаких признаков. Они лгали нам.
И нет необходимости спрашивать, для чего так поступали. Ответ приходит сам: таким образом заблудшие ограждали себя от побегов. Если правильно поняла, самостоятельные выходы за пределы здания разрешены здесь только после завершения ученичества. К этому времени вряд ли кто-то будет помышлять об уходе. Даже если останется недовольство тем, как всё здесь устроено, придёт понимание, что идти некуда. Детей же напугает перспектива погибнуть от отравления.
В голове проносятся смутные подозрения. Законы заблудших, пусть и с поправками, дублируют законы Города. Что-то здесь не так. Но это после.
Марк тоже понимает, что к чему, и пусть и нехотя, но расстёгивает крепление и снимает шлем. А потом и вовсе пинает его со злостью в сторону.
–Идём,– отрывисто кивает он и быстрым шагом уходит прочь.

-Почему ты не попал вместе со мной внутрь?
Мы вновь идём по лесу: Лама впереди, я следом. Марк, притихший, идёт за нами. Жалеет, что прошлую жизнь не вернуть, или готовится к предстоящей встрече с братом? Мы, не сговариваясь, решаем не трогать его: как бы то ни было, парню сейчас очень тяжело, страшно представить, что творится в его душе.
–Что?– оборачивается на мой вопрос Лама.– Ну, так всё просто: я ушёл, значит, мне нет больше места среди них. Они не прощают предателей, а именно так я и выгляжу в глазах заблудших. Впрочем, они не берутся судить, прав я или нет. Вышло так, как вышло. Но пути обратно нет. Я знал, что так будет, только поэтому и позвал тебя с собой.
Я киваю. В принципе, от заблудших услышала то же самое. Лама лишь подтвердил правдивость их слов.
–А переговорник?– устройство сейчас лежит в рюкзаке, который по-прежнему несёт Марк.– Стив сказал, раз мы пришли, ты догадался, зачем он.
Но Лама разводит руками.
–Прости, Сель, но здесь он промахнулся. Я действительно понял, что это их рук дело. Вернее, предположил, это было наиболее вероятно. Но для чего… Это рассчитывал уже от них услышать. Тебе точно не дали подсказок?
–Нет.
Снова и снова прокручиваю в памяти разговор со Стивом. Да, он признался, что переговорник попал в лагерь именно с их подачи. Но зачем? Как мы можем понять, что скрывает за собой шифр? Как подобрать ключ к нему? От напряжения голову простреливает боль, и я невольно кривлюсь.
–Что с тобой?– беспокоится так не вовремя обернувшийся Лама.
–Мигрень,– вздыхаю в ответ.– Последствия извлечения датчика. С обычным наркозом было бы проще, но я боялась, что не смогу постоять за себя. Стив не внушал доверия.
–Тебе отлежаться бы сейчас, а не по лесу бродить,– недовольно бросает он, отворачиваясь. Но и сам понимает, что выбора нам никто не предоставлял.
Путь к лагерю занимает гораздо меньше времени. То ли ноги сами несут быстрее от опасностей, то ли осознание, что идём к друзьям, придаёт новые силы. Но через два дня я вдруг с удивлением понимаю, что мы совсем близко. Лес вокруг всё тот же, но в воздухе что-то неуловимо меняется. И Лама, без труда читая мои мысли, молча кивает: мы почти на месте. Но только теперь в голову приходит вопрос: а что дальше? Я кидаю в Ламу шишкой, привлекая внимание.
–А что мы скажем всем? Как есть?
Несложно представить, какая реакция последует в ответ на наше сообщение. Но и скрыть не получится: как иначе объяснить появление Марка? Не придумывать же и ему амнезию. Никто не поверит, будто он столько лет бродил в одиночку по лесу без памяти и сумел выжить.
–Да,– только сейчас вспоминаю один важный момент и поворачиваюсь к Марку.– У тебя ведь тоже есть татуировка?
Он кивает.
–Хочешь посмотреть?
–Нет, просто скажи, где она.
–На лопатке.
Что ж, если футболку не снимать, никто и не заметит. Но рассказать всё равно придётся, и Лама, судя по взгляду, согласен со мной. Но стоит ли раскрывать всю правду? Или подкорректировать её? Почти никому неизвестно о переговорнике, мы оберегали находку. Только Кит и Пит в курсе, но вряд ли они рассказали остальным.
–Думаю, мы можем значительно сократить наш рассказ,– выдвигаю я предложение.– И вовсе не обязательно кому-то знать о том, что когда-то и ты жил с заблудшими.
–Уверена? А если пришло время ломать старые страхи? Они далеко не сахар, согласен, но и нелепых выдумок ходит не меньше. Пусть уж лучше знают правду, чем боятся не понятно чего. Он вот,– Лама кивает на Марка.– Его тоже бояться нужно? Может, он пошёл с нами, чтобы поубивать всех в лагере?
Я растеряно качаю головой. Какой же из него убийца? Напротив, спас меня. Пусть и потребовал ответную услугу, но спас же.
–Не спорю, среди них есть конченые люди. Как и среди всех. Просто у нас это пока не так очевидно, мы ведь ещё дети. Но поверь, подобная жизнь успела сломать многих.
Перед глазами всплывает лицо Пита. Имел ли и его в виду Лама? Он произвёл впечатление трусоватого парня, который сам себе на уме. Сбежит или предаст при первой же опасности. Но тут же отдёргиваю себя: а какое имею право судить? Какой бы стала я сама, будь на его месте?
–И к тому же, как ты думаешь объяснить наше отсутствие? С чего бы мне вдруг захотелось проведать заблудших? Да и откуда в принципе знать, где их искать?
–Кит однажды сказала, что если я хочу узнать о заблудших, лучше всего обратиться к тебе.
–Правда? Любопытно,– он пожимает плечами.– Но не думаю, что она подозревала меня в чём-то. Просто я часто хожу по лесам, изучаю всё. И знаю гораздо больше многих в лагере.
–Тебя считают командиром,– губы невольно расползаются в горделивой улыбке. Но Лама резко отворачивается.
–У нас нет командиров. В лесу все равны. Идём. Говорить буду я. Марк, ты тоже придержи язык за зубами. Сейчас не время для откровений.
Марк послушно идёт следом. Он совсем притих, и его состояние пугает меня. Не знаю, может, в этой реакции нет ничего ненормального, и всё же непривычно видеть его настолько подавленным. Не сразу замечаю, что ладони мои сжаты в кулаки. С трудом разжимаю пальцы, на коже остаются полукруги – следы от ногтей. Когда-нибудь всё это закончится, убеждаю я саму себя. Когда-нибудь. Но верится слабо.
Мы идём медленнее, оглядываемся по сторонам. Но даже Лама упускает момент, когда они выскакивают навстречу.
–Стоять!
Кто-то заламывает руки за спину, и будто со стороны слышу крик – свой крик. Пытаюсь вывернуться и замечаю, что друзей постигла та же участь.
–Заблудшие, я уверен был, что это ваших рук дело. И не ошибся! Не знаю, сколько вас там ещё, но на вас троих у меня зарядов хватит, не сомневайтесь!
–Я не заблудшая!– возмущённо пыхчу я. И радостно выдыхаю: среди ребят несколько знакомых лиц. И Кит. Она выслушает нас, разберётся с этим недоразумением.
Ловлю её взгляд. Но в нём нет былой теплоты. Страх. Ненависть? Что произошло, пока мы отсутствовали? Она с отвращением осматривает меня, и я тоже опускаю глаза. И всё становится по своим местам. Одежда. Комбинезон заблудших. И Марк одет точно так же. Куда делась наша привычная осторожность? В голове за секунду прокручивается множество мыслей, вплоть до самой безумной – будто мы схватили Ламу и заставили его идти с нами. Глупо, но если хотя бы одному из нас удастся спастись – всё было не зря. Но он догадывается и качает головой.
–Не вздумай, Сель,– у него вырывается горький смешок.– Это только укрепит их подозрения. Однажды получив мощный удар по загривку, обретаешь навык распознавать ложь. Тем более насколько очевидную.
Теперь он уже смотрит не на меня. Выискивает кого-то среди ребят.
–Где Тик?
Кто-то красноречиво усмехается.
–Бросай строить из себя дурака. Не убедительно,– Кит тяжело дышит, и подбородок её дрожит от еле сдерживаемой ярости.– Только интересно, когда он успел переодеться и встретиться с вами? Всего пятнадцать минут назад собирался на обход. Или это только прикрытие, а, Тик?
Нет, это не ярость. Слёзы. Она подходит вплотную к Марку, убирается пальцем в его грудь.
–Ты,– шипит она тихо, но голос слышен всем.– Чёртов предатель! Даже спрашивать не хочу, зачем ты так поступил. Единственное, чего не пойму – как тебе удавалось столько времени скрывать. Он,– кивок в сторону Ламы,– хотя бы уходил постоянно. Удивительно, как мы не раскусили только. Но ты, Тик! Ты всё время был рядом.
–Кит,– зову я, прекратив вырываться.– Это не Тик. Слышишь?
Марк, тоже с заломленными за спину руками, растеряно смотрит то на меня, то на Кит. Такой ли приём ожидал он? Кит бросает на меня тяжёлый взгляд.
–И кто же, по-твоему, передо мной?
Я тяжело вздыхаю. Как объяснить человеку, который не хочет слышать? Она уверена в своей правоте. И разве не абсурдно будут звучать мои слова о выжившем брате-близнеце?
–Пошлите кого-нибудь в лагерь,– устало прошу, наконец.– Пусть найдут Тика. Ты будешь весьма удивлена, Кит, узнав правду.
Девушка недоверчиво хмурится, но через пару минут отправляет нескольких ребят на поиски, как я и просила. После, поколебавшись, требует нас освободить. Но радоваться рано: на нас по-прежнему направлено несколько пистолетов. При малейшем подозрении пули без промедления вгонят нам под кожу. И не думаю, что эти пули усыпляющие.
–Если ты солгала,– говорит Кит, подходя вплотную,– Можешь начинать прощаться с жизнью. Здесь свои порядки, Сель.
Она опускает взгляд.
–Не заблудшая, говоришь?– губы расползаются в насмешливой улыбке.– А я в таком случае – президент,– в ответ на моё молчаливое недоумение она поясняет, легонько постукивая по обратной стороне ладони.– Ты забыла о своей повязке. Не зря говорят, что шпионы обычно прокалываются на мелочах.
Ещё не до конца понимая, смотрю туда же, куда и Кит. И мысленно отвешиваю себе увесистый подзатыльник. Во время борьбы рукав комбинезона сбился наверх, открывая запястье. Теперь татуировку ничто не прикрывает. О повязке и маскирующем креме в последние дни я совершенно забыла, да и до них ли было? И теперь все улики на лицо. Смогу ли я как-нибудь оправдаться?
Но девушка уже уходит, не собираясь тратить на меня время. Скрывшись за спинами ребят, она периодически оборачивается, исподтишка, будто случайно, рассматривая Марка. Тот, нахохлившись, садится прямо на землю. Я тоже сажусь, спиной облокотившись на сосновый ствол. Активность на нашем небольшом пяточке спадает. Ребята, по-прежнему готовые к защите, успокаиваются, возвращаются к своим разговорам. Лама стоит шагах в десяти, блуждает по деревьям его отсутствующий взгляд. Услышит, если позвать? Да только вряд ли дадут сейчас поговорить без свидетелей.
–Куда?– один из вооружённых парней мгновенно наводит на меня руку, стоило мне встать.
–Мне нужен рюкзак.
–Сиди и не дёргайся,– отрезает он, подбородком указывая садиться обратно.
Нет, так нет. Снова сажусь, обхватываю колени руками. Холодно. Неважный выдался год в плане погоды. Обычно в это время ещё стоит жаркое лето, а сейчас – настоящая осень. Подкралась незаметно. Не за горами и зима. Короткий месяц, полный снежных бурь и трескучих морозов. Как пережить его здесь, без отопления, крепких стен, подходящей одежды? Да и увижу ли я вообще зиму? Тут и в сегодняшнем вечере абсолютно никакой уверенности.
Первым крики ребят слышит Лама. Весь подбирается, словно готовясь к драке. Но различив знакомые голоса, немного успокаивается.
–Идут.
Теперь и все мы слышим. Узнав среди прочих голос Кора, ловлю себя на том, что улыбаюсь. И сердце колотится где-то в горле. Он подтвердит мою невиновность! Однажды ведь он сказал при Кит, что мы учились вместе, он первый меня вспомнил, и у нас тогда не было времени сговориться. Если бы ещё и Мира пришла в себя, если бы вернулась к ней память…
Лес снова наполняется голосами, перебивающими друг друга. Кор пробивается ко мне, кричит что-то, но его отталкивают. Кто-то требует, чтобы все замолчали. Наши охранники тычками сгоняют нас ближе, окружая рваным кольцом. Боятся – сбежим в суматохе? Лама успокаивающе сжимает мою ладонь, но я чувствую: ему тоже не по себе.
–Ты не знала, зачем мы пошли туда,– беззвучно, одними губами произносит он.– Марк в курсе?
Киваю. Марк присутствовал в комнате, когда Фил управлял моим сознанием и выпытывал, зачем я пришла к ним. Не знаю, многое ли он понял и запомнил, но про переговорник точно слышал. Лама досадливо морщится, но быстро берёт себя в руки.
–Выпутаемся,– скорее угадываю, чем слышу его. В ответ снова киваю. Несколько минут назад слабо в это верилось, но присутствие Кора немного успокоило. Совсем немного, но достаточно, чтобы не трясло от переживаний. Никогда бы не подумала, что буду так рада появлению почти совсем чужого мне человека. Хоть мы и одноклассники, но я совершенно не помню его. Не окликни в тот раз на дереве – прошла бы мимо.
–Ну?
Кит перестаёт изучать Марка и подбегает к пришедшим. Отсюда не слышно, что ей отвечают. Девушка сосредоточенно выслушивает, несколько раз кивает. А после оборачивается, и взгляд её не сулит ничего хорошего. Что же сообщили ей? Долго ждать не приходится: Кит уже идёт к нам.
–И чего вы добивались?
Краем глаза замечаю, что ребята, с которыми она только что говорила, вновь уходят. Их отправили искать дальше? Тика среди пришедших не видно.
–Кит, объясни прямо, в чём дело? Где Тик?– Лама старается говорить тише. Не хочет, чтобы остальные услышали наш разговор?
–Самому не надоело?– она скрещивает на груди руки и разглядывает нас по очереди с таким видом, словно в первый раз видит по-настоящему.– Очевидно было с самого начала, что вы что-то задумали. Но я до последнего верила, хотела верить, что всему есть какое-то объяснение.
–Оно есть,– почти беззвучно отвечает парень.– Поверь.
–Так говори! Найди оправдание, ну!
Но он не хочет говорить здесь, и Кит тоже понимает это. И ей хочется пойти с нами и услышать, но решиться непросто. А я вдруг вспоминаю одну деталь. Маленькую, но очень важную деталь.
–Хочешь получить доказательство, что перед тобой другой человек? Марк, подойди. Закатай рукав, пожалуйста.
Я сама подаюсь ему навстречу. Вспоминаю, чуть помедлив, нужную руку. Ткань нехотя отрывается от вспотевшей от долгой ходьбы и волнения кожи. Наконец, закатываю рукав до локтя. Все, включая самого Марка, непонимающим взглядом изучают его руку.
–И что?– спрашивает девушка.– Что я должна увидеть тут?
–Наоборот. Должна не увидеть.
–Не понимаю.
–Помнишь первый поход в зоопарк?– поясняю я, чувствуя, что она начинает закипать.– Когда звери взбесились. Тик остался их усмирять. И его ранили.
–Шрам!
Кит хватает руку Марка, несколько раз проводит по ней пальцами.
–Поразительно,– потрясённо бормочет она.– Он не мог сойти так быстро, просто не мог! Стэл ведь наложил швы и запретил снимать повязку ближайший месяц. А теперь… я не понимаю.
Лама жестом приказывает мне молчать: теперь его черёд.
–Нам в самом деле есть, чем поделиться с тобой,– последнее слово он произносит с особым нажимом.– Покаяться тоже. Но есть новости, которые не могут ждать. Мы спешили, как могли. Пожалуйста, скажи всем, чтобы они разошлись. Либо уйдём мы – вместе с тобой. Разговор не для чужих ушей. Точнее, не для неподготовленных,– поправляет он сам себя.– Чужих у нас, понятное дело, нет.
Прищурившись, девушка смотрит на него снизу вверх. Нервно теребит пуговицу на груди.
–Хорошо,– решает она через несколько минут. Любопытство всё же берёт верх над сомнениями.– Но я буду с оружием. Вы трое передо мной, в пределах видимости. Никаких фокусов. И двоих,– кивок в сторону ребят из лагеря,– Беру с собой. Стоять они будут далеко, ничего не услышат. Но для выстрела расстояние не помеха.
Совсем скоро кроме нас среди деревьев никого не остаётся. Ребята, охраняющие Кит, тоже растворяются среди стволов. Маскирующая одежда сохраняет их невидимость. Наверно, именно поэтому мы не заметили никого при приближении к лагерю и позволили застать себя врасплох.
–Тика нигде не нашли. Но и это не он, если верить вашим словам и моим глазам. Я не просто жду объяснений, я их жажду.
Мы устраиваемся на траве. От земли уже идёт холод: осень и вечер близко. С наслаждением кутаюсь в тёплый свитер: рюкзак я всё-таки заполучила, хоть и не без труда. И теперь вновь запускаю руку внутрь. Пришла пора раскрывать карты.
–Загадка переговорника не давала мне покоя,– начинает Лама, беря протянутый мной прибор.– И возникшие догадки не радовали. Вариант, что подарок от городских, откинул сразу. Не в их стиле. Для бомбы слишком мудрено, а другого от них не дождёшься. Из наших тоже никто не мог. Оставалось только одно.
Он тянется к шнуровке ботинка, но на полпути замирает, решив на этот раз ограничиться словами.
–Да, я заблудший. Здесь ты права. И я, и он. Но Сель не виновата. Она родилась в Городе и жила там до момента изгнания. И в лесу мы подобрали её совершенно случайно, ей просто повезло. Я и сам усомнился в один момент, но моим словам есть подтверждение.
–Какое же?
–Всему своё время. Давай я расскажу по порядку,– Кит не возражает, и он продолжает рассказ.– Я родился там и жил, не помышляя о бегстве. Не достигшим совершеннолетия запрещалось самостоятельно покидать пределы здания. С раннего детства предупреждали нас об опасностях, грозящих снаружи.
Я хмурюсь. Вновь не даёт покоя та же мысль: подобные порядки практически копируют те, что в Городе. Это не может быть случайностью. Но для чего копировать порядки того места, откуда тебя изгнали? Если не ошибаюсь, не мне одной не нравились подобные запреты.
–У нас не было окон, и на улицу я ни разу не выходил, но твёрдо знал о трёх главнейших опасностях. Лес и дикие звери, обитающие в нём. Закрытый завод и заражённый на несколько километров вокруг воздух. Город с множеством людей, ненавидящих нас. Но если от первой защитит оружие, а от второй шлем, обеззараживающий воздух, то перед третьей проблемой мы бессильны. Наставники говорили – мы изгои. Поначалу все мы допытывались, в чём причина. Но тайна открывалась только по завершению ученичества – при вступлении в совершеннолетие. То есть в девятнадцать лет.
–А почему нельзя сказать раньше?
–Видимо, нас хотели в достаточной мере подготовить,– пожимает плечами Марк, внимательно слушающий Ламу.– Покидать дом разрешается с семнадцати лет. Но это очень редкие вылазки и обязательно с сопровождением. Мне повезло: уже этой весной я побывал в Городе.
–В Городе?– переспрашивает Кит.– Но зачем, если это настолько рискованно?
–Я не знаю,– снова жмёт он плечами.– Настоящая цель известна только тем, кто давно оставил ученичество за спиной. А я наблюдал, привыкал,– Марк нервно теребит застёжку на комбинезоне.– Нас было трое на обучении. Они старше меня, вот-вот девятнадцать должно исполниться. Это я подговорил их пробраться в поезд. Мы хотели просто прокатиться! А потом увидели спящую девушку, я… Прости, Сель, я правда дурак, не знаю, что стукнуло в голову. Я люблю рисовать и таскаю с собой мини-палочку для создания татуировок. Мы так и не признались потом, что натворили, нам и без того влетело за самовольство.
–Мальчишки,– фыркает Кит.– Какие же вы ещё мальчишки.
–Я жил так примерно до одиннадцати лет,– вновь берёт слово Лама, пропуская замечание Кит мимо ушей.– И остался бы там до сих пор. Но однажды услышал разговор. Я не был готов узнать то, что узнал. Хотя, если честно, узнал не так и много, мне открылась лишь малая толика правды. Но хватило и этого. Нет,– предупреждающе вскидывает он руку.– Не спрашивайте. Возможно, я не открою этого никому, никогда. Суть в другом: мне стало страшно оставаться там дальше. Отчасти потому, что могли догадаться, что я в курсе некоторых вещей, о которых почти никто не знает. Отчасти из-за того, что о них узнал. Но я понимал, что так просто не выбраться, нужен план. Я пытался проникнуть в закрытые для свободного посещения комнаты, думая, что там может храниться информация, которая поможет улизнуть. Что-то вроде планировки здания. Но нашёл совсем другое.
Он хмурится, вспоминая один из множества оставшихся за спиной дней. Лоб разрезает морщина, подходящая больше пожилому мужчине, чем семнадцатилетнему парню.
–По-моему, это было на нижнем ярусе. По крайней мере, дальше подъёмник не спускался. Прежде я никогда не был там. Двери, разумеется, были закрыты, поэтому я выбирал только те, где нужно вводить код. Ключ достать было невозможно. Я поджидал, когда кто-то пройдёт, отслеживал комбинацию и заходил. Не всегда правильно запоминал с первого раза, но в итоге попадал практически в любое место, куда хотел. Здесь я прождал три дня.
–Ты три дня сидел в коридоре под дверью?
–Нет, конечно,– Лама кривит губы в подобии улыбки.– Я не мог исчезать надолго, не вызывая подозрений. Не забывай, у нас ведь шло обучение, свободного времени оставалось не так много, как хотелось бы. А ночью на двери комнат устанавливали защиту. Чтобы не заблудились, отправившись бродить по зданию. Мы ведь были детьми, любопытство никуда не денешь.
Не знаю, как Кит, но мы с Марком отлично понимаем друга. Марк и сам недавно жил в тех же условиях, а я никак не могла забыть его слова о том, что здание на двадцать семь этажей уходит под землю. Целых двадцать семь! В Городе в моей зоне не встречалось ни одного дома выше девятнадцати. Да и в коридорах, по которым меня водили, немудрено заблудиться, их переплетения напоминают лабиринт.
–Но, наконец, я попал внутрь. Не знаю, как описать, что я почувствовал тогда. Шок, ужас, восхищение, недоумение? Там…
Лама вдруг замолкает.
–Что ты увидел там?– торопит его Кит. Марк, сам того не замечая, подвигается немного ближе. Похоже, он не осведомлён о том, что скрывается на нижнем ярусе убежища заблудших.
–Это было огромное помещение. Действительно огромное. Что-то вроде склада. Не уверен, что за всю оставшуюся жизнь увижу что-то, хотя бы отдалённо напоминающее его. До сих пор задаюсь только одним вопросом: откуда у изгоев, живущих в глухом лесу, столько техники? Мне не с чем сравнивать, насколько она навороченная, но даже тогда я понимал, что эти штуки могут многое, очень многое и стоят баснословных денег. Не помню, сколько ходил там, я потерял счёт времени. В одном из отсеков обнаружил защитные шлемы. Так я узнал, что они выполняют не только защитную функцию. С помощью них можно поддерживать связь. Дальше разбираться в их функциях было некогда, боялся, что меня обнаружат. Откладывать побег не решился. Шлем прятать было негде, а пробираться второй раз – могло ведь и не повезти больше так. До ночи оставалось несколько часов, и я решился. План этажей так и не нашёл, пришлось довериться интуиции.
Лама ненадолго прерывает рассказ. В который уже раз изучает переговорник, как будто отыскивает что-то новое. Но мы понимаем: делиться воспоминаниями нелегко. Особенно ему, всегда замкнутому, молчаливому.
–Живя внутри, в ограниченном пространстве, где нет ни малейших щёлочек во внешний мир, трудно вообразить, насколько он огромен. Да что уж там, я впервые увидел – не в фильмах – что такое ночь. Впервые наступил на траву, а не на гладкий пол. Всё было впервые и очень чудно, странно. Но приходилось спешить. Я ведь даже не понял тогда, что мой дом, бывший дом,– поправляет он себя,– Находится под землёй, уходит вглубь. Помню только несколько невысоких холмов вокруг и лес. Бежал я долго, не выбирая направления. Когда перестало хватать воздуха и больно жгло внутри, забился под наломанные сучья. Сон не шёл, внутри сидел страх, что вот-вот они нападут на мой след, вернут обратно. Не знаю даже, чего боялся сильнее: возможного наказания или самого факта, что придётся жить дальше, что придётся смириться. Когда рассвело, отправился дальше. Точно уже и не мог определить, с какой стороны вышел. Шлем пришлось оставить на месте ночлега. То ли в нём была неисправность, то ли я не разобрался с настройками, но свои функции он не выполнял.
–У них индивидуальные настройки,– говорит Марк.– А тот, который взял ты, мог быть вообще не активированным.
Вспоминаю, как едва не задохнулась, когда убегали от заблудших. Лама кивает.
–Больше ничего интересного не произошло. Через несколько дней меня нашли ребята из лагеря: я подошёл совсем близко. Поначалу расспрашивали, как оказался здесь. Что-то удержало меня от правдивого рассказа. Я хорошо знал, как устроена жизнь в Городе, нам рассказывали об этом с ранних лет. И одежда моя ничем не отличалась от их. Выдумал слезливую историю о том, что не знаю своих родителей, и жизнь совсем несладкая. Они решили, что я сбежал. И даже одобрили мой поступок. Так я обрёл новый дом.
Я внимательно смотрю на парня. А так ли далека выдумка от действительности? Поправки есть, но совсем незначительные. Лама ловит мой взгляд. Лёгкий пожатие плечами – вот ответ на не прозвучавший вопрос.
–Ну а Сель? Что скажешь на счёт неё?– после недолгих размышлений спрашивает Кит.– Какие для неё найдутся оправдания?
–Ей не в чём оправдываться. Про татуировку ты уже знаешь: это дело рук Марка. А вторая причина, почему я поверил…– он тихо улыбается своим мыслям.– У заблудших есть один закон. Я не знал о нём до побега. Тех, кто ушёл, обратно не принимают. Даже если ты и найдёшь дорогу, ты не переступишь порог убежища. А Сель пошла со мной. Она ведь сразу поняла, куда я её веду, но пошла. И её приняли.
За нашими спинами раздаётся хруст ломающегося прутика. Оборачиваюсь – никого. Скорее всего, выставленная охрана бродит вокруг. Но Кит заметно напрягается, хоть и старается не выдавать волнения.
–Хорошо,– вздыхает она.– Допустим, я поверила вам. Но это ещё не значит, что обвинения сняты. В конце концов, вы ведь и есть заблудшие. И нет никаких гарантий, что не готовится новое нападение. Я не могу подвергнуть угрозе столько людей.
Она нервно покусывает костяшки пальцев. Лама, не выдавая нетерпения, ожидает её вердикт.
–Но и вы… не оставлять же вас так…
–Что случилось в лагере, пока мы отсутствовали?
Почему он думает, что что-то случилось, что его насторожило? Лес спокоен, и в воздухе атмосфера приближающейся осени. Может, его смутил приём, оказанный нам лесными? Но на что могли рассчитывать бродяги, двое из которых в одежде заблудших? Причина кроется в другом.
–Ждёте гостей?
Каких гостей? О чём он? Но лицо Кит не выражает удивления.
–Можно сказать и так. Теперь мой черёд рассказывать. Только займёт это гораздо меньше времени. На нас напали.
–Наши?– округляет глаза Марк. Но девушка качает головой.
–Городские.

Ночь. Темнота вязкая, сырая, холод пробирает до костей. Я так и не поменяла комбинезон на другую одежду, только накинула сверху свитер. За мохнатыми макушками сосен не видно звёзд. В низинах среди стволов начинает собираться туман, утром он расползётся далеко по лесу и поднимется высоко молочной непроглядной дымкой. Справа от меня Лама разговаривает о чём-то с Кит. Слева Марк и двое ребят из лагеря – те самые, которые оставались днём охранять от нас Кит.
Её рассказ действительно отнял совсем немного времени. Неделю назад, через пару дней после нашего исчезновения, в лагере появилась городская охрана. Их было трое. В каждой руке по пистолету. Шли, не таясь, цепко выхватывая взглядом всё по сторонам. Они всматривались в лица каждого проходящего мимо человека. Кит с Мирой и Кором как раз возвращались с озера. Ещё издалека заметив неладное, Кит почти сразу сообразила, что искали кого-то определённого. Но кого именно? Дав спутникам знак оставаться на месте, Кит перебежками подобралась поближе. Охранники уже уходили.
Поняв, что не простит после своей трусости, девушка решилась. Стараясь оставаться незамеченной, она двинулась следом. Приближаться ближе десяти шагов опасалась, несмотря на то, что долгая жизнь в лагере приучила к бесшумным передвижениям. Но основную суть разговора она уловила. Охране поручили найти какую-то девчонку. Где она сейчас – никому не известно. Возможно, в Городе, возможно, где-то в лесу. Да и жива ли? Кит не разобралась, для чего её ищут. Кажется, стянула что-то важное. Сейчас её заботило совсем другое. Она вдруг поняла, что охрана идёт в сторону зоопарка. Но ведь путь к Городу в другой стороне!
Долго не пришлось томиться в неведении. Конечной точкой маршрута оказалась заброшенная база на западной стороне, тот самой, которую прозвали запретной. Перебарывая всё возрастающий страх, девушка продолжала идти следом. Проследила, как один за другим скрываются охранники в полуразвалившемся здании. Несколько минут ещё слышались их голоса и звуки, будто отодвигают что-то тяжёлое. И наступила тишина. Выждав какое-то время, Кит ползком подобралась совсем близко, заглянула в оконный проём. Заброшенный диспетчерский домик был пуст.
Вырвавшись из размышлений, я оглядываюсь. Это не от ночного холода мурашки, это зябко от внутреннего холода. Кит сказала тогда: они вернутся. Вернутся, чтобы стереть с лица земли лагерь. По их лицам было видно, что они не оставят всё, как есть. Каково это – жить в ожидании конца? Вчера, сегодня, завтра. Они могут прийти в любой момент, в любую минуту. Могут уже сейчас, пока мы сидим здесь, подбираться со спины, готовясь нанести сокрушительный удар. Посты стоят по всему периметру, но любого ли противника под силу одолеть им? И Тик так и не нашёлся.
Я незаметно кошусь на Марка. Не то чтобы я его подозреваю… И всё-таки, всё-таки.
Меня отвлекает голос Кит.
–Нам нужно оружие.
Неплохая мысль. Только где его взять? У нас с Марком пистолеты заблудших, большинство ребят тоже вооружено: на складе, как оказалось, имелись небольшие запасы. В который раз уже задаюсь я вопросом: откуда? Но для противостояния охране этого недостаточно.
–Склад пуст, ты сама сказала,– голос Ламы звучит приглушённо.
–Наш склад,– загадками отвечает девушка.– Но есть ведь другой, на котором оружие не переведётся никогда.
–Не глупи,– раздражённо бросает он после недолгого молчания.– Нашла время.
Но Кит не сдаётся и несколько минут продолжает уговаривать Ламу. Потом, обиженная, придвигается ко мне ближе.
–Самое интересное,– обращается она ко мне,– Что он признаёт мою правоту. Но сделает всё по-своему. Не удивлюсь, если через пару часов он вновь пропадёт, чтобы через несколько дней объявиться и сказать, что всё готово.
–Про какой склад ты говорила?– я стараюсь не обращать внимания на её недовольный тон, давным-давно уяснив, что не стоит лезть в чужие размолвки, если не хочешь оказаться крайней.
–Городской,– охотно поясняет Кит.– Ты хотела узнать, откуда у нас столько совершенно не вписывающихся в отшельническую жизнь вещей? Так вот знай: всё это из Города. Только не подумай, что мы совершаем туда прогулки каждую неделю. Риск огромнейший. Выбираемся, когда возникает острая необходимость. Лекарства заканчиваются, например.
–Всегда удачно?– вопрос Марка пугает своей неожиданностью. Он молчал уже несколько часов.
Кит молча качает головой. Она не успевает ответить, Лама останавливает разговор резким взмахом руки.
–Ещё громче нельзя? Хотите трепаться – идите к домикам.
Мы замолкаем. Чувствую волны раздражения, исходящие от Кит. После недавнего объяснения Лама вновь становится главным в лагере. Это происходит само собой, без каких-либо объявлений. Просто невозможно не считаться с его силой и уверенностью, и Кит без возражений принимает это.
Становится так тихо, что слышно потрескивание костра, идти до которого не меньше десяти минут. Или это в ушах трещит что-то? Марк снова уходит в себя, Кит борется с раздражением, Лама покачивается с прикрытыми глазами. Ещё двое ребят, чьи имена до сих пор не запомнила, сливаются с деревьями и совсем не видны. Ночь холодная. Ничего интересного не предвидится. Остаться здесь, с теми, кто за последние дни стал гораздо ближе многих, с кем жила когда-то рядом, или прогуляться до костров? Уходить неловко и я, нахохлившись и обняв колени, продолжаю сидеть. Глаза привыкают к темноте, но всё-таки довольно трудно различать что-то дальше десяти шагов. Как успеем мы вовремя заметить подбирающихся врагов, если они не выдадут себя неосторожным шагом? Кто-то касается моего плеча. Клевер – так, кажется, его зовут – протягивает мне две спаянные трубки.
–Что это?
–Посмотри через них,– шёпотом объясняет Клевер.
Я смотрю. Стволы, трава, тропинки – я вижу всё, окутанное зелёной дымкой.
–Прибор ночного видения,– продолжает шептать парень над ухом.– На каждом посту есть такой. Без них наше просиживание здесь теряет абсолютно весь смысл. Человеческий глаз не настолько привычен к темноте, чтобы вовремя заметить опасность.
Я киваю, не отрываясь от прибора. Медленно встаю. Кто-то бежит сюда. Несколько человек. Слышат их все, но вижу только я.
–Спокойно. Это наши.
Клевер забирает прибор, но и без него уже можно различить спешащие сюда силуэты.
–Кто?– стальным голосом окликает Лама. По спине проскальзывает холодок от его тона.
–Свои! Уберите оружие. Там Тика нашли!
Марк тоже распрямляется. Кладу ладонь на его плечо, придерживая: кажется, он готов в любую секунду раствориться в темноте. Плечо его чуть заметно дрожит от напряжения.
–Где?– Кит спрыгивает вниз со ствола, к которому привязан один из концов верёвочной сигнализации.
Её окружают. Их четверо. Тревожное возбуждение передаётся каждому из нас.
–На другой стороне, не так далеко от лагеря. Похоже, он решил наведаться в зоопарк. Но не дошёл.
–Почему?– удивляюсь я.– Кто-то помешал?
Именно в сторону зоопарка уходили охранники. Не за ними ли пошёл Тик?
–Он ранен, лежит без сознания в траве.
Не дослушав, Лама срывается с места. Кит уже готова бежать за ним, но прежде указывает на Клевера и другого парня.
–Вы оба. Хотя нет. Ты,– кивает она Клеверу.– Отправляешься в лагерь и предупреждаешь всех. Повышенный уровень защиты.
Брови Клевера ползут вверх. Но Кит уже отворачивается.
–Теперь вы. Двое остаются здесь, нельзя снимать охрану. А двое идут с нами, покажете, где нашли Тика. И нужно будет перенести его, оказать помощь. Идём.
Напряжение сгущается и повисает над нами в воздухе. Пересекаем лагерь по окраине. Движемся цепочкой, и я оказываюсь замыкающей. Оглядываюсь постоянно: не получается избавиться от ощущения, будто в спину упирается чей-то изучающий взгляд. Но видимость почти нулевая, ноги по колено скрывает туман. Я сутулюсь и мысленно подгоняю остальных, и без того почти переходящих на бег.
–Здесь,– слышу голос одного из провожатых.
Вижу Ламу, опустившегося на колени. Он на секунду поднимает взгляд и снова склоняется над Тиком. Рядом стоит ещё кто-то. Наверно, из патруля, который и нашёл Тика.
–Переносить опасно,– голос Ламы выдаёт тревогу.– Он потерял слишком много крови. И что хуже – она не останавливается. Когда его видели последний раз?
Кит хмурится, вспоминая.
–Часов пять назад. Как раз перед встречей с вами.
У девушки тоже дрожит голос. Она садится рядом с Тиком, касается его волос, слипшихся от крови.
–Шанс есть?
–Мизерный,– честно отвечает Лама.– Я не изучал медицину. Хватит терять время, ему нужен Стэл. Если ещё не поздно.
Кит зажимает рот ладонью, всхлипывает. Через несколько секунд девушку уже не видно, только хруст ломаемых подошвами веток повторяет её путь к лагерю.
В руках Лама сжимает какую-то тряпку. Кажется, раньше она была частью футболки Тика. Теперь она намокла и окрасилась в темный цвет: Лама прижимает её к ране, пытаясь остановить кровотечение. Марк отстраняет его и сам занимается братом. Лама понимающе отходит в сторону.
–Чертовски похожи,– бормочет он еле слышно.– Одно лицо просто.
Нудно тянется ожидание. На самом деле не проходит и пятнадцати минут, как Стэл, звеня пузырьками, выплывает из тумана. Мне же кажется, что прошло много часов.
–В лагере ещё один,– сообщает нам Кит, тяжело дыша после бега.– Он жив. И тоже ранение в голову. Похоже, нас окружают.
С трудом оттаскиваем Марка от брата: нельзя мешать лечению. Стэл, опустившись на корточки, вскидывает изумлённый взгляд, но ничего не спрашивает. Он промывает рану, достаёт мазь. Мы заворожено следим за его действиями. Наконец, он перебинтовывает голову и шумно, устало выдыхает.
–Жить будет. Это не выстрел. Похоже, оглушили чем-то тяжёлым со спины. Помогите перенести в лагерь, ему нужен покой.
–А кровь?– почему-то совсем тихо спрашиваю я.– Разве он не много её потерял? Не потребуется переливание?
Стэл качает головой.
–Я сделал всё, что мог. Это немного другие технологии. Через пару дней он придёт в себя.
–Через пару дней?– ладони Марка сжимаются в кулаки.– Ты сказал, это обычный удар!
–Удар, но удары тоже бывают разными. Пролежи он здесь ещё несколько часов – и моё присутствие было бы лишним.
Пресекая зарождающуюся ссору, Лама склоняется над Тиком. Он не повышает голос, но его команды слышны всем. Вскоре Тика, устроенного на импровизированных носилках из перекрещенных рук, уносят в лагерь. Мы с Кит и Стэлом движемся за нами, а провожатые, о которых я совершенно забыла, уходят в другую сторону. Наверно, присоединятся к одному из постов.
Ночь тянется долго, тревожно. Не знаю, что чувствуют другие, все разбиваются на небольшие группки и молча всматриваются в туман. Меня же не отпускает ощущение, что мы забрались в самую глубь мышеловки, которая вот-вот захлопнется. И что обидно – мышеловка была пуста. Оружия не хватает на всех. Железные палки, топоры – разве это равноценная замена пистолету, заряженному пускай даже сонными пулями? Машинально ощупываю карман: на месте ли мой?
–Ты чего дёргаешься?– шуршит голос Кит над ухом.
С трудом приоткрываю закрытые на минутку глаза. Когда я успела задремать? Под плечом тёплый бок Кит. Туман совсем сгущается, его можно зачерпнуть ладонью. Светает. Смущённо улыбаюсь, девушка устало улыбается в ответ.
–Лама рвался поговорить, но я не разрешила будить тебя. Ночь прошла спокойно, больше ни на кого не нападали. Тебе бы отдохнуть, совсем на ногах не держишься.
Я качаю головой. Короткий отдых не вернул силы, и я чувствую себя ещё более разбитой, чем прежде. Но отдыхать ещё не время. Где-то внутри зарождается нехорошее предчувствие. Лама вновь хочет втянуть меня во что-то. Но тяни – не тяни, разговора не избежать.
–Он ждёт около костров,– нехотя отвечает Кит на незаданный вопрос.– Но на твоём месте я бы отправилась спать.
Проигнорировав благое пожелание, отправляюсь к Ламе. Уверена, ничего хорошего ждать не стоит. После прошлого разговора из меня едва ли не сделали подопытного кролика. Что на этот раз?
–Нам действительно нужно оружие.
Лама сидит на бревне, впитавшем тепло огня. Носком ботинка расковыривает землю. Но вскоре отодвигает ногу: ботинок тоже нагревается и обжигает пальцы. Лама говорит и упорно не поворачивается ко мне. И это неприятно. Эрик тоже делал так, когда готовился сообщить то, что мне точно не понравится. Воспоминание о брате заставляет сжаться что-то в горле. Но я привычно загоняю тоску вглубь.
–Я не маленькая,– отвечаю резче, чем хотела.– Говори прямо.
–Нам нужно оружие,– повторяет он.– Мощное оружие.
–Это я поняла. Ты можешь что-то предложить?
–Да.
Он встаёт, чтобы подкинуть в костёр поленья. Огонь жадно облизывает сухие деревяшки, протяжно попискивает.
–Я не всё рассказал про ту комнату у заблудших.
Не сразу соображаю, что речь идёт о той огромной комнате, где Лама нашёл шлемы.
–Ты умолчал о том, что там ещё и оружейный склад?
Не знаю, что заставляет его, наконец, оторваться от созерцания собственных ботинок, возможно, нотка недоверия в моём вопросе. Напряжённо закусив губу, он кивает несколько раз. На другой стороне костра всего два человека, один из которых практически спит, но Лама всё равно пододвигается ближе, и теперь почти что шепчет.
–Там целый огромный отсек с оружием. От маленьких пистолетов до большущих пушек. И вертолёт! Там настоящий вертолёт, представляешь?!
Представляю. Не поверишь, насколько хорошо представляю. И ветер, вырывающий из сиденья при взлёте и треплющий волосы, и восторг, когда огни Города внизу двоятся от того, что глаза слезятся. И ужас, когда вертолёт уходит вверх, а я остаюсь, тоже не забыть. Только всего этого я не расскажу. Никому. Никогда. Вместо этого недоуменно развожу руками.
–Боюсь, пушки разнесут не только охрану, но и весь лагерь.
Лама сердится.
–Не валяй дурака. Ты прекрасно поняла меня.
Да. Я поняла. И поняла ещё одно: даже если это единственный возможный вариант добычи оружия, Ламе придётся искать себе другого спутника. Я не вернусь к заблудшим, путь туда заказан. Вот только как объяснить свой страх?
–Понимаешь,– признание даётся нелегко.– Мне нельзя туда.
–Но ты ведь не заблудшая. Я всё продумал. Ни мне, ни Марку уже не пройти туда. Кит не оставит лагерь в моё отсутствие. А ты пройдёшь. Ты не из них. И я правильно понял, что тобой там заинтересовались? Марк что-то такое сказал.
Обида зарождается где-то глубоко внутри и быстро овладевает мной. Что это? Неужели в нём насколько крепко засело чувство ответственности перед лесными, что он готов пожертвовать мной ради призрачной возможности раздобыть оружие и защитить остальных? Но чему удивляться: я здесь совсем недавно, а они столько лет живут рядом. Возможно, на его месте я поступила бы так же.
Но сейчас я на своём месте. И мне тоже есть ради кого жить и ради кого бороться.
–Я человек. Не игрушка, не подопытное существо, над которым можно издеваться.
–Ты чего?– изумлённо отшатывается Лама.– Причём здесь игрушки?
–Я стреляла в Стива. Он хотел экспериментов, а я в него выстрелила.
–Ты убила Стива?
Теперь он бледнеет. И это было бы смешно, если бы не комок слёз в груди.
–Пули сонные. Но думаю, это не уменьшит его злость. Если честно, весь обратный путь я ожидала как минимум ответного выстрела,– вспоминаю, как подгоняла спутников, сокращала и без того короткие привалы. И кровавые мозоли на ногах – боль до сих пор не спадает.
–Я не понимаю,– признаётся парень.– Ты стреляла в Стива. Но почему? О каких экспериментах ты говоришь?
–Датчик. Он хотел управлять мной, моими эмоциями. И это жутко,– мне кажется, или он не понимает, о чём речь? Впрочем, если он родился не в Городе, ему не приходилось проходить подобную процедуру. Удивительно, что он вообще что-то слышал про датчики.– Ты ничего не знаешь? Это долгая и очень неприятная история. Я расскажу, но позже.
Впервые с момента моего изгнания мы меняемся ролями: теперь и мне известно что-то, о чём не слышал даже всезнающий Лама. Он выглядит настолько потерянным, что даже не спорит. И уже через полчаса мы почти готовы вновь покинуть лагерь: подавленный, Лама теперь не сопротивляется предложению, которое выдвинула Кит. Мне предстоит знакомство с очередной тайной лесных. Откроется ли она?
Кто-то тихо произносит моё имя. Оборачиваюсь. Мира. На её лице странная смесь отчаяния, вины и решительности. Девушка тянет меня в сторону и боязливо озирается.
–Это меня ищет охрана.
Лама и Марк, который вызвался идти с нами, вопросительно посматривают в нашу сторону. Они не слышат слов Миры: она успевает увести меня на несколько шагов в сторону и говорит так тихо, что шуршание ветра в траве заглушает её голос.
–Они за мной приходили в лагерь,– продолжает девушка, не отпуская мою руку и сжимая её всё сильнее с каждым последующим словом.– Меня не сразу изгнали. Вернее, не изгоняли вообще. Всё время после расформирования класса и до появления здесь я провела в каком-то испытательном центре.
Чья рука дрожит – её или моя? Я понимаю гораздо больше того, что хочет сообщить Мира. Не пройди я через нечто подробное, любой, даже самый подробный рассказ не заставил бы меня испытать то, что чувствую сейчас. Ужас, животный ужас. И холод, иголочками расходящийся по коже. И вновь это ощущение полной отрешённости и невозможности управлять собственными мыслями и действиями. Но я смогла перебороть подчинение. А могла ли Мира?
–Вижу, ты понимаешь, о чём речь,– совсем убитым тоном произносит она.– Значит, я не ошиблась с выбором. Ты не выдашь меня.
Это не вопрос – утверждение. Но даже не испытав на себе подчинение, я не рассказала бы никому о том, что услышала сейчас.
–Только один вопрос,– торопливо шепчу я, потому что время на исходе: Лама стучит согнутым пальцем по запястью, намекая, что я задерживаю выход.– Что могло заставить их зайти так далеко в лес? Что тебе известно о них?
Мира так резко меняется в лице, что мне становится не по себе.
–Не спрашивай об этом, Сель. Я не желаю тебе зла. Ни тебе и никому другому. Моё появление здесь было ошибкой. Ни Тик, ни другой парень не должны были пострадать. И чтобы подобное не повторялось, я иду с вами. И это не просьба,– она качает головой.– Прошу только об одном: не говори никому настоящую причину моего ухода.
Она отпускает мою руку и первая уходит вслед за Ламой и Марком. На спине рюкзак, на голове тёмная повязка поверх волос. Я растираю покрасневшие пальцы и растеряно бреду за ней.

-Да что с тобой, Сель?
Лама ждёт, пока мы с Марком нагоним его.
–Ты сама не своя весь день.
Он хочет что-то добавить, но переводит взгляд на Марка и молчит. Тот выглядит немногим лучше меня: мрачнее тучи и взгляд отсутствующий. Подозреваю, что он пошёл с нами, желая отомстить: Тик так и не пришёл в себя к моменту нашего ухода. Стэл сказал, что выживет. Надеюсь, он прав.
Лама смотрит за мою спину и тоже мрачнеет. Нельзя сказать, что он обрадовался, когда Мира сообщила о своём намерении составить нам компанию. А когда спустя час из кустов вдруг выскочил Кор… Сначала он едва не завернул всех обратно. До сих пор не понимаю, почему ему это не удалось.
–Сложное лето выдалось,– наконец отвечаю я. За спиной раздаётся сдавленный смешок.
Вскоре Лама не выдерживает.
–Привал.
Он первый кидает свой рюкзак в траву. Ещё не вечер, даже не темнеет, но никто не спорит: состояние у всех подавленное. Не сговариваясь, мы с Ламой отправляемся собирать основу будущего шалаша – прочные палки и еловые ветки. Прошлое совместное путешествие выработало привычку не расслабляться, пока не приготовишь ночлег. Но Марк отправляет меня отдыхать, заявив, что они и сами прекрасно справятся.
–Ты и в самом деле сегодня другая. Не знаю, что тебе сообщила Мира, но разговор, уверен, был не самый приятный.
Какой же он проницательный. Но я лишь неопределённо пожимаю плечами. Это не моя тайна. И пусть расценивает, как хочет.
Разыскав Ламу, выпытываю у него график дежурств. С трудом верится, что наконец-то получится выспаться: сегодня не мне стеречь ночной покой. Даже не поужинав, устраиваюсь в шалаше, где запах хвои смешивается с древесным запахом. И мгновенно засыпаю, стоит щеке коснуться рюкзака, подложенного вместо подушки.

Кто-то шевелится под боком, тёплый, сонный. Звенят приглушённо сверчки. В шалаше темно и душно: успели надышать за ночь. Еще не утро, светать, наверно, начнёт часа через два. Переворачиваюсь на другой бок, а сон не идёт. На душе тревожно. В голове по кругу тяжёлые мысли. Разумом понимаю, что нельзя поступить так, как просит сердце, но сердцу не прикажешь. Я упорно глушила в себе чувства последние месяцы, но теперь…
Привстав, я укрываю Миру, сбросившую с себя во сне кофту. Руки у девушки холодные. С другой стороны от неё Кор. Хмурится во сне, между бровями глубокая складка. Осторожно, чтобы не потревожить, выползаю наружу. Марк шагах в десяти – смутный силуэт, прислонившийся к такому же силуэту-стволу.
–Привет.
Трава мокрая: на ботинках то ли роса, то ли капли прошедшего дождя. Марк стоит, съёжившись. Замёрз? Заметив меня, кивает, пытается улыбнуться. Кажется, он не спал всю ночь. Даже в темноте заметна его усталость.
–Ты чего встала? Утро ещё нескоро.
–Не могу,– признаюсь я.– А где Лама? Я думала, вы вместе.
–Минут двадцать назад ушёл. За завтраком.
Я киваю. Нельзя придумать ничего глупее ночной охоты. Верная смерть. Но Лама есть Лама.
–Хочешь, подменю? У меня есть оружие,– демонстративно хлопаю себя по карману.– Тебе тоже не мешает отдохнуть. Нам ещё дня полтора идти при самом лучшем раскладе.
Лама и сам не знает точно, сколько займёт путь до Города. Всё дело в охране. Защитный периметр непостоянен, каждый день посты расставляют по новым точкам. Возможно, придётся ждать, пока появится возможность пройти.
Марк виновато качает головой.
–Не могу. Закрываю глаза и как будто снова вижу всё это,– его передёргивает.– Не знаю, может, лучше мне вообще было не пытаться увидеться с братом…
Моя беда в том, что про себя я точно знаю, как лучше. Как правильней. И от этого гораздо больней.
–Я чувствую себя виноватым в том, что произошло. Кто его ранил? Зачем? А если это моя семья из мести? Шли следом, но перепутали и едва ли не убили другого?
Его голос срывается от волнения и готовых прорваться слёз.
–Марк,– я старательно подыскиваю слова, готовые успокоить друга, но найти их сложно.– Твоя версия похожа на правду, и всё-таки это не так. Заблудшие в самом деле могли отправиться за нами,– но совсем по другой причине, добавляю я про себя.– Но скажи, как в таком случае они оказались на другой стороне лагеря, если всё время следили за нами? Ты оставался на виду, ничем не защищённый. И потом, ранили не только Тика. Напали ещё на одного человека. Думаю, здесь дело в другом.
–В чём же?– теперь в его голосе прослеживается интерес.
–Это городские. Охрана. Ты же слышал, что говорила Кит. И именно поэтому мы и идём за оружием: ты ведь не хочешь, чтобы нас поубивали одного за другим?
–А если они придут раньше нас?– он задаёт тот самый вопрос, который не даёт покоя каждому из нас.– С чего Лама взял, что мы будем первыми? Ведь прийти могут в любой день.
Что я могу ответить? Что надеюсь, что он был прав, приняв такое решение? Других вариантов всё равно не имелось. В Город или к заблудшим – идти всё равно пришлось бы. Даже если наступление произойдёт раньше, мы ничем не смогли бы помочь.
–Меня больше беспокоит другое,– признаюсь внезапно севшим голосом.– Вряд ли на этой войне станут использовать сонные пули. Ты сможешь убить человека? Я нет.
–Сможет.
Лама приближается бесшумно, как и всегда.
–Заблудших не зря боятся: нас обучали как машины для убийств. Именно поэтому я ушёл, Сель. Я узнал правду.
Его лицо белеет в утренних сумерках. Машины для убийств. Звучит жутко. Эти слова заставляют взглянуть на Марка под другим углом: прежде он мне казался безобидным, почти что городским. Но это не так. Он ведь практически завершил обучение. Стоит ли бояться его, если он за нас? Хоть Марк и ушёл от заблудших, но слова Стива прочно засели в памяти: в лесу никому нельзя доверять. Никому. Кроме самой себя. И если быть честной до конца – это главная причина, почему я не выдала Миру и даже рада, что она идёт с нами. Я не простила бы себя, оставив её в лагере.
–И раз уж ты проснулась, будь добра, разведи костёр. Он как раз за твоей спиной.
Я беру протянутую Марком зажигалку так осторожно, словно она вот-вот рванёт в моей руке. Тот смеётся.
–Запугали,– сообщает он почти что весело.
Тонкие прутья, впитавшие влагу, загораются не с первого раза. Лама присаживается на корточки по другую сторону костра. Под глазами тёмные круги от бессонной ночи.
–Когда на кону будет стоять жизнь, тебе придётся принять выбор. И что-то мне подсказывает, выберешь ты не смерть.

Шаг за шагом, километр за километром. Ботинки тяжелые от налипшей грязи. Лес не сплошной, порой пересекаем разрывы – поляны или опушки. Один раз приходится повернуть обратно: возле маленького болота после дождя образовалась труднопроходимая топь. Мозоли, натёртые во время прошлого путешествия, каменеют и больше не кровоточат. Мы движемся цепочкой. Впереди Лама и Марк. Кор замыкающий. За мной Мира, самая слабая среди нас. Оборачиваюсь, ободряюще улыбаюсь подруге, и снова смотрю на фотографию, зажатую в руке. Две другие в кармане.
Я совсем забыла о них и нашла совершенно случайно, доставая из рюкзака ножик. Там же обнаружила пластинку – чуть больше той, что вытащили из моей головы. Но она мало походила на датчик управления. Пластина была завёрнута в записку. "Подключи передатчик к носителю". Что это значит? Никто не смог ответить на мой вопрос, и я убрала пластину обратно, опасаясь повредить. Фотографии оказались многословнее.
Первую я уже видела мельком: группа мужчин, один из которых обведён красным маркером. На обратной стороне указаны имена. Шон Слондер – это красным цветом. И синим – Дэри Мэллон. Наверно, так зовут человека, который положил руку на плечо того, что выделен красным цветом. Марк согласен со мной: на другой фотографии они вновь вместе. Шон смеётся, а Дэри то ли обижен, то ли что-то насторожило его. На третьей фотографии, чуть пожелтелой и как будто попавшей под дождь, один Дэри. Он не смотрит в камеру. Словно в последнюю секунду отвёл взгляд. В глазах тоска, уголки губ опущены. В черных волосах первая седина, хотя он далеко не старый. Чуть старше Эрика. Пальцы одной руки сжаты в кулак, но не от злости, а как будто зажимая что-то. В другой тонкий провод. Заметив его, несколько минут чувствую давящий холод в солнечном сплетении: оживают в памяти минуты, проведённые лаборатории Стива. Есть ли здесь взаимосвязь?
Определённо фотографии попали в мой рюкзак не без помощи заблудших. Но для чего? Ни одно лицо не вызывает воспоминаний, эти люди не знакомы ни мне, ни моим спутникам. И опять же эта таинственная пластина…
–Стойте.
Убираю фотографию к двум другим и смотрю на Ламу. Он жестом подзывает ближе и прижимает палец к губам.
–Нам придется разделиться. Граница близко, идти дальше впятером безумие, незамеченными не пробраться.
Он оглядывает каждого из нас, принимая решение.
–Со мной пойдёт один человек. Остальные останутся в убежище. Возможно, сейчас там есть кто-то из наших: возле Города часто ходят наблюдатели. Марк, ты со мной. Нужны крепкие руки. Кор, девчонки на тебе, отвечаешь головой.
Несмотря на шутливый тон, прозвучало это совсем не как шутка. Кор с Марком синхронно кивают. Не знаю, как Мира, но я совсем не довольна подобным поворотом событий. Но молчу. Пока молчу. Опускаю взгляд под ноги, боюсь, что кто-то разгадает мои намерения. Но на меня никто не смотрит.
–Возражений нет? Замечательно. Теперь идём строго за мной и никаких разговоров.
Он сворачивает в сторону, уходя с протоптанной тропинки в лес. Лихорадочно кручу головой по сторонам, запоминаю ориентиры. Деревья, деревья, деревья, одно похоже на другое. Как проводник не сбивается с пути на таких далеких расстояниях?
Убежище открывается неожиданно. Как лисья нора или дом заблудших: такой же лаз, на который не обратить внимания, если не знаешь, что искать.
–Нам лезть туда?
Похоже, у Кора помимо страха высоты есть еще и фобия замкнутого пространства. Лама кивает с каким-то затаённым удовольствием.
–Раз уж ты здесь, давай обойдёмся без пререканий?
Похоже, он так и не простил Кору его самовольства. Не дожидаясь, когда парни прекратят прожигать друг друга взглядом, первая подхожу к лазу и ныряю в темноту. Она принимает меня запахом сырой земли и холодом. Проход постепенно становится шире и внезапно выплывающую дверь я встречаю, уже не пригибаясь. Толкнув ее, оказываюсь в просторной комнате. Уже знакомые гамаки, один покачивается: там кто-то спит.
–Да, как и думал, скучать не придется. Где один наблюдатель, там и второй, и третий,
Отхожу с прохода, пропуская остальных. Но Лама остаётся на пороге.
–Располагайтесь. Можете поспать. Если голодные, кое-что из еды найдете в дальнем углу, там шкафчик. Мы вернемся примерно через полдня.
Если вернемся, повисает беззвучное в воздухе. Но парень отмахивается и как-то по-детски подмигивает.
–Вас в любом случае выведут отсюда. Не сегодня – так завтра. Убежище надёжное, за столько лет ни один пост не наткнулся. Главное, не высовывайтесь.
И они уходят.

Гамак мягко покачивается вперёд-назад. Левее Кор о чем-то шепчется с наблюдателем. Шепчется, потому что Мира уснула. Меня тоже хотели отправить спать, но встретив мой взгляд, бывший одноклассник поспешно ретировался. И теперь ничто и никто не мешает воплотить задуманное. Кроме меня самой.
Решиться страшно. Очень. Но не за себя. Имею ли право так рисковать другим человеком, самым близким, самым важным? Ответа никто не даст. Никто не принимает настолько важные решения за других. Да и разве расскажешь? Не одобрят – это мягко сказано.
Стараясь не шуметь, достаю из рюкзака одежду – ту самую, которую собирал еще Эрик. Чёрные джинсы и серый свитер с высоким горлом. Надеваю поверх комбинезона заблудших, с которым почти что срослась в последние дни. Рассовываю по карманам необходимое: фотографии, пластину с запиской, ключи. Протягиваю руку, хватаю с соседнего гамака кепку Кора с надломленным козырьком. Теперь не привлекая внимания добраться до выхода, словно осматриваясь. Они спохватываются слишком поздно. Спрыгивая с гамака, наблюдатель сбивает с ног Кора, и оба падают.
–Не смей!
Возмущённый оклик будит Миру. Она приподнимается на локте, непонимающе смотрит на них, на меня.
–Простите. Я не могу иначе. Если не вернусь до темноты, уходите и не вздумайте искать меня.
Пока никто не опомнился, вылетаю за дверь, бегом по извилистому лазу наверх. Перед самым выходом замираю, прислушиваясь. Кажется, никого. Выползаю, поспешно отряхиваюсь от земли. Когда в спину ударяет отчаянное "Сель", я уже далеко, и вековые стволы глушат крик.

Это ребячество. Нельзя. Нельзя, нельзя! Но ноги сами упорно ведут к Городу. Не знаю, каким чудом не натыкаюсь на посты. Пару раз, заслышав голоса, падаю в траву и сдерживаю шумное от волнения дыхание. Один патруль проходит так близко, что чувствую запах пота, слышу, как скрипит кожа ботинок. А они? Они слышат, как стучит мое сердце – громче, чем звук удара о металл? Ладошки потеют от страха. Но патрульные проходят мимо, они не верят, что кто-то может подкрасться настолько близко, они не заметят меня, даже столкнувшись нос к носу.
Ключ от потайной калитки со мной, на связке с ключами от дома. Но не стоит рисковать напрасно, днём тем путём невозможно пройти незамеченной. Я ползком добираюсь до дыры под забором, сдвигаю маскировочную листву. Сердце колотится всё сильнее, и вокруг ничего не слышно от его грохота. Несколько мучительных мгновений – голова, живот, ноги. Вскоре листья вновь ложатся обратно, маскируя подкоп. Не хватает воздуха, но я рывком поднимаю себя с земли. Секунды безжалостно убегают в небытие. Нужно спешить.

Город совсем не меняется. Всё те же дома и улицы, по-прежнему немноголюдные. Задерживаюсь у стеклянной витрины: все ли в порядке, не выглядывает ли комбинезон заблудших? Нет, я ничем не отличаюсь от других девушек, живущих в пограничной зоне. Непритязательная одежда, короткие русые волосы, взгляд под ноги. Нарушает образ лишь длинная тонкая царапина на щеке – полоснуло веткой. Уже на ходу стряхиваю зацепившийся за ворот сухой лист.
Возле больницы пусто. Поколебавшись, сажусь на перила. Козырек кепки надежно закрывает лицо, и всё равно я смотрю себе под ноги. Но удача на моей стороне: сидеть долго не приходится.
–Вы кого-то ждете?
Бросаю быстрый взгляд на девушку. Я помню её, встречала когда-то, навещая Эрика. Она только-только перешагнула порог совершеннолетия.
–Да,– горло сдавливает удушливый спазм. Я откашливаюсь и говорю чуть громче.– Но я сильно спешу. Вы знаете Эрика? Он из отделения хирургии.
Подумав, девушка кивает.
–Передайте, пожалуйста, вот это. Он поймет.
Я отстегиваю один из ключей со связки. Остается надеяться, что Эрик по-прежнему не запирает второй замок. Сидеть в подъезде под дверью я не решусь.
–Ещё что-нибудь?
Я качаю головой. Девушка скрывается за дверью, и я быстрым шагом удаляюсь прочь. Идти совсем недалеко, но на всякий случай выбираю окружной путь и петляю меж домов. И вот до боли знакомая дверь. Пальцы сами набирают код, быстрее, чем вспоминаю последовательность цифр. Подъёмник, подрагивая, ползет вверх. Я права: Эрик не изменяет старым привычкам. Заперт только один замок, второй, который иногда заедает, не тронут. Остается толкнуть дверь, перешагнуть порог. Но я стою, и передо мной проносятся картинки из прошлого. Вот возвращаюсь со школы, и родители ещё живы и встречают меня. А вот, уже повзрослевшая, я одна, а Эрик на очередном дежурстве. Или это после взрыва во многоэтажке, когда он не возвращался почти неделю, а потом пришел – посеревший, осунувшийся. Но свежее всего – последний вечер. Ловлю прощальный взгляд брата, а он отворачивается. Всё в тумане от слез, и я вхожу словно в этот туман, а не в квартиру.
На первый взгляд ничего не изменилось. Только чем дольше разглядываю знакомые вещи, тем очевиднее бросается в глаза запустение. Может, ему тяжело возвращаться в пустую квартиру? На столе крошки и пыль. Пыль на подоконнике, на шкафу.
–Эрик, Эрик, прости.
Скидываю кепку и привожу комнату в порядок. Мусор в пакет, влажная тряпка поглощает пыль. А после сама забираюсь под душ. Вода едва теплая, но я всё стою, стою, отмывая грязь, пот, страх.
В зеркале я и не я. Сложно привыкнуть к той, что смотрит из отражающей поверхности. А Эрика всё нет. Понял ли он мой знак? А что если ключ передали не тому человеку? Что если он не узнал и не вернется сегодня домой?
Чтобы скоротать время, достаю фотографии. Общие откладываю в сторону, меня интересует только Дэри. Раньше я любила рисовать. И сейчас что-то толкает взять карандаш и лист бумаги. Вскоре на нём появляются очертания мужчины. Он похож… На кого он похож? Стираю случайную складку на переносице, и сходство пропадает.
–Глупость какая.
И что-то меняется в воздухе. Он вдруг делается плотным. Нет, звонким. Тягучим. Ключ не сразу попадает в замок, как будто трясутся руки. Но вот он поворачивается. Эрик входит, и взгляд у него такой, что хочется рассмеяться, но я плачу.
А дальше все сливается, смешивается. Эрик сминает, прижимает так крепко, что воздух с хлопком выходит из меня, и получается только пропищать что-то неразборчивое. После отстраняет, жадно всматривается, кусает губы.
–Я знал. Я знал,– повторяет он.– Я знал.
Мне тревожно. А что если услышат соседи? Прижимаю палец к губам, успокаивая его. Эрик затихает, хоть и с трудом, и продолжает глупо улыбаться.
–Ну, говори же.
Говорить – что? Я молчу, уже не плачу, но молчу. Я не могу найти нужных слов. Эрик смотрит на меня, прищурившись. Пальцы жестко сжимают подбородок, заросший щетиной. А раньше он брился.
–Сель?
Ты же понимаешь, Эрик. Ты все понимаешь, просто не хочешь поверить.
И он в самом деле понимает. Вздрагивает всем телом, и в глазах животный ужас.
–Сель, скажи, что это неправда!
И его боль ощущаю как свою.
–Сколько у тебя времени?
Мало, слишком мало. Я достаю пластину, протягиваю ее брату. Тот вертит передатчик, поднимает вопросительный взгляд.
–Мне нужно узнать, что хранится здесь,– голос у меня неожиданно хриплый и подчиняется с трудом.– Как это сделать?
–Нужен носитель. Что-то с монитором,– поясняет он.
Вспоминаю: подходящие устройства есть в больнице. Взглядом прошу помощи. Эрик качает головой.
–Пожалуйста.
–Тебя могут заметить. Это действительно важно?
Да, это действительно важно. Иначе Стив – а я уверена, это его рук дело – не подбросил бы сначала переговорник в зоопарк, а потом фотографии и непонятную пластину в рюкзак.
–Но камеры, Сель. Тебя вычислят!
Насмешливо улыбаюсь в ответ. Я изменилась. Меня не должны узнать, поэтому меня не узнают.
–Вся ответственность на мне,– говорю брату, забирая у него пластину и фотографии со стола.– От тебя нужно только две вещи: достать белый халат и провести внутрь.
–Только?– иронично и как будто обиженно переспрашивает он.– Как и всегда на мне самое сложное.

Стив смотрит с экрана, за его спиной уже знакомый зал, где собирался совет, и мне рассказали про датчик. Говорит он медленно, запинаясь, словно каждое новое слово отнимает множество сил. Спохватываюсь, что все прослушала, прошу Эрика поставить запись заново. Он молча выполняет просьбу и отходит обратно к двери – следить, чтобы никто не заметил нас.
–Началось это примерно семдесят лет назад,– если закрыть глаза, несложно представить, что мужчина сидит в нескольких шагах от меня.– Вернее, немного раньше. Но свой рассказ я счёл нужным вести с этого момента. Дэри Мэллон и Шон Слондер, лидеры в среде изобретателей, напарники, двоюродные братья, лучшие друзья, в конце концов, продолжают важнейшее расследование минувшего века. Засекреченное расследование. Датчики, способные управлять человеком, контролирующие эмоции, направляющие ход мыслей – вот то, чем они занимались. Изобретение принадлежало отцу Дэри. После его смерти сын и племянник продолжили изучение и совершенствование прибора. Датчик, маленькая тонкая пластинка с микросхемой, внедрялся в голову человека в первые дни после рождения, не оставляя ни шрама, ни других следов. Напрашивается вопрос: возможно ли его обнаружить самостоятельно? Нет. Люди живут, не догадываясь, что ими управляют.
–Что это за парень?– подозрительно интересуется Эрик.– Ты его знаешь?
–Имела счастье познакомиться,– по моему тону несложно догадаться, что ни о каком счастье и в помине речи идти не может.
–Разумеется, испытания проводились на живых людях. Первому поколению, вовлеченному в эксперимент, на тот момент исполнилось двадцать пять лет. Дэри было двадцать восемь, Шон двумя годами старше. Совсем ещё мальчишки. Стоит ли удивляться тому, что Дэри влюбляется в одну из подопытных? Это вполне закономерно. Странно другое: он открывает ей правду. Напарник предъявляет Дэри запись с камеры с его откровениями. Слово за слово между ними вспыхивает ссора, которую довольно быстро заминают. Но раскол неминуем. Шон твердит, что девушку придется убрать. Они не могут оставить ее в лаборатории навечно, а отпустить, учитывая её осведомленность, невозможно. Дэри сам себя загоняет в ловушку. Узнав о беременности возлюбленной, он совершенно теряет голову и решается на побег. Заодно уносит с собой данные последних расследований. К тому моменту к Дэри приходит осознание, что они направились не по верному пути, но Шон отказывался прислушаться к словам брата.
Эрик теперь слушает гораздо серьёзнее. Его пальцы осторожно ощупывают затылок.
–Шон не простил предательство. Охрана вычислила, где скрывались беглецы. Дэри сумел выбраться, но девушку убили.
Лоб покрывается испариной. Какой была её смерть – быстрой, мучительной? О чм она думала в последние мгновения? А ребенок? Родился ли он? Какая участь была уготована ему?
–Погоня загнала его в лес. Он нарушил границу, Но разве это нарушение шло в сравнение с предыдущим? Там, в лесу, он наткнулся на поселение лесных. Прежде Дэри не догадывался, что за пределами Города существует жизнь. В то время охрана ещё не практиковала выселение нарушителей дальше пограничной зоны.
–Что?
Я растерянно смотрю на Стива, как будто он может дать ответ. Но кто же тогда жил в лесу? Кто основал поселение?
–Дэри жаждал мести. Он не забыл гибели своей возлюбленной и не родившегося ребенка. Он требовал поднять восстание.
Получается, история, рассказанная Кит, не совсем достоверна. Девушке тоже открыли лишь часть правды.
–В лагере произошел раскол. Многие были против желаний Дэри, но нашлись и сторонники. Их прозвали заблудшими. И Дэри повел их за собой в леса. Он понимал, что их сил недостаточно: восстание, поднятое жалкой горсткой человек без оружия, обречено на провал. Он шёл не без цели: Дэри слышал о заброшенных лабораториях, построенных в лесной чащобе. Их давно не использовали, но Мэллон надеялся, что они не пришли в полный упадок. И оказался прав. Две лаборатории восстановлению не подлежали, казалось, им довелось перенести поджег или подрыв. Оттуда вынесли все, что уцелело. Но третья оказалась вполне пригодной для жизни и проведения исследований. Попав внутрь, Дэри сначала готов был вновь удариться в бега: на мгновение ему показалось, что он очутился в Городе. Здание сохранилось в таком идеальном состоянии, будто люди не покидали его.
Стив прерывается, закашлявшись. После пьет – до ужаса медленно, и вода в стакане будто не убывает.
–Насколько можно верить его словам?
Эрик яростно грызет ноготь и ждет ответа.
–Не знаю,– признаюсь я.– Но датчик он из меня вытащил.
Подойдя к брату, протягиваю руку и его пальцами прикасаюсь к шву за ухом. Тот практически сошел, все, что может почувствовать Эрик,– легкий бугорок. Но он кивает. Жестом останавливает вопрос, готовый сорваться с моих губ. Да, нелегко принять такое. И, кажется, я готова понять заблудших: сообщать правду не легче, чем узнавать её.
–Дэри возобновил исследования,– продолжает Стив.– Параллельно с этим открыл нечто вроде школы. Каждый мальчик с пяти лет проходил обучение, схожее с обучением охраны, только куда более строгое. Девочки тоже обучались, но отдельно и несколько иначе. Дэри растил свою армию. Время шло, никто не мог выйти на его след. И тогда он понял, что пришло время действовать. Он отобрал лучших из лучших и установил слежку за Городом. Оставаясь в тени, он знал все, что происходит в его бывшем доме. Но в охрану тоже не брали кого попало. Порой заблудших ловили. На этот случай у них было нерушимое правило: не оставаться в живых. И Дэри… Дэри однажды тоже пришлось подчиниться тем законам, которые он сам составил,– в голосе Стива проскальзывает неожиданная горечь. Наверно, Дэри был для него всем – кумиром, богом.– Он погиб в семьдесят лет. Думал, спустя столько времени в Городе забыли его. Оказалось – нет. В убежище у него остался сын. Ему пришлось взять управление на себя. Ему тогда только-только исполнился двадцать один год.
Лицо Эрика вдруг перекашивает от страха. Он разрывает контакт между передатчиком и монитором, оборвав Стива на полуслове, и сует мне пластину. Монитор тускнеет.
–За мной, живо.
Мы выскакиваем в боковую дверь: пожарный выход. В другую дверь спустя несколько секунд кто-то входит.
–Какого… А ну стоять!
Но мы бежим. Бежим так быстро, как только позволяют длинные халаты и подламывающиеся от страха ноги. Эрик петляет по коридорам, уводя нас все ниже. Больница пустует, нам встречаются всего два человека. Что подумали они о бегущих, словно обезумевших врачах,– именно так мы выглядели в их глазах. Горло жжёт и в груди тоже. Я плохо ориентируюсь в здании, но если бы Эрик бежал к выходу, мы давно были бы на месте. Кажется, мы на подземном этаже.
–Сюда!
Эрик хватает меня за руку и тянет в темную маленькую комнатку. В нос ударяет запах дезинфицирующих средств. И еще один, едва уловимый. Запах тления. Закрываю лицо ладонями, пытаясь подавить рвотный позыв. Дышу через раз.
–Издеваешься?
–Других вариантов нет. Или соскучилась по охране? Думаю, на главном выходе тебе устроят горячий прием.
Он снова берёт меня за руку и тянет за собой. Послушно следую за братом, стараясь не смотреть по сторонам. Хотя все надёжно сокрыто темнотой. Вскоре начинаю различать ещё один запах: улицы и дождя. Становится прохладнее.
–Здесь старая вентиляционная труба,– он смеётся.– Никогда не думал, что буду так рад, что в своё время ее не забетонировали. Главное, ругался со всеми: плесень от неё и вода затекает.
Нащупываю внутри скобы. Они действительно влажные, кое-где поросли мхом, но прочные, выдержат.
–Спасибо тебе,– я неловко обнимаю брата. Его сердце бьется в мою щёку.– Ты…
–Меня не узнали. Проблем не будет.
Тяжело выдыхаю, но тревога всё равно не уходит.
–Будь осторожен.
В темноте не видно Эрика, даже силуэт с трудом различим. Но сложно не почувствовать идущее от него отчаяние.
–Что они с тобой сделали… Моя маленькая Сель,– он вдруг тянет меня рывком к себе, тащит обратно.– Останься. Не уходи, прошу! Я спрячу тебя, никто не догадается, что ты вернулась. Сейчас ты пересидишь здесь, а после полуночи…
Я стираю влагу с его щеки тыльной стороной ладони. Я ухожу по своей воле, и это гораздо больнее, чем уходить под конвоем. Но разве можно поступить иначе? Марка гнетет осознание мнимой вины, но моя вина будет настоящей. И от неё не укроешься. Не получится забыть, что именно я разрушу его жизнь. А у него так много впереди! Я мягко отталкиваю Эрика и рывками поднимаю себя вверх. Пальцы крепко, до боли, обхватывают скобы, бесконечной вереницей уходящие вверх.

То ли день стал настолько короче, то ли в больнице времени провели больше, чем ожидала. Когда последние скобы остаются внизу, и я выбираюсь наружу, над Городом уже ночь. Выход из вентиляции на небольшом пустыре с обратной стороны больницы. Рядом мусорные контейнеры. Закидываю в один из них уже не такой белоснежный халат. Оглядываюсь. Вроде никого. Привычно отмечаю расположение камер. Их всего две, и ни одна не направлена в мою сторону. Пробираюсь вдоль стены, стараясь держаться в тени. И вдруг неприятным холодом обдает внутри – кепка! Она осталась где-то в больнице. Но тут же успокаиваю себя. Вряд ли по ней можно опознать владельца. Решат, забыл кто-то из персонала.
Улицы пусты, как и всегда. Слышу вдалеке гудок поезда. Только теперь понимаю, что за несколько месяцев успела отвыкнуть от множества мелочей, прежде составлявших основу моей жизни.
Шаги ночного патруля, неторопливый разговор – всё это доносится задолго до того, как охрана появляется в поле зрения. Успеваю затаиться и, незамеченная, миную все посты. Цветник ночью выглядит пугающе. Но что он в сравнении с предстоящей прогулкой по лесу? Нет, боюсь не диких животных: за все дни, проведённые в лагере, я видела их только в зоопарке, в клетках. Думаю, волк на школьной экскурсии – редкое исключение. Волнует другое. Как найти укрытие наблюдателей? Я очень смутно помню, как убегала оттуда. Волнение сыграло со мной злую шутку: вместо того, чтобы запоминать ориентиры, думала о предстоящей встрече.
А что если все ушли?
Едва не застонав, прекращаю ворошить листья, прячущие лаз. Ведь сама, сама сказала, чтобы они уходили. Что же теперь?
Нет, Лама не поступит так. Он скорее отправится в Город, чем просто уйдёт. Он ведь знает, прекрасно знает, что вернуться домой я не могу. Главное – выбраться в лес. Там меня найдут.
По рукам ударяет луч света. Сначала оторопело смотрю на него, соображая. А после отшатываюсь. Охрана! Я совсем забыла, что они всегда стоят по периметру, когда наступает ночь. Бежать, не попасть в их руки! На что способен охранник, поймавший изгнанную? Слишком многое не сделано в этой жизни. Слишком многое не сказано. Я бегу и хочется завыть от отчаяния. Свет фонарика вновь подрезает меня, и я падаю в высокую траву и накрываю голову руками, как будто это может помочь. Шаги все ближе, пятна света окружают неровным кольцом.
–Где-то здесь,– доносится хриплый голос.– Осторожнее, не упустите.
Я думаю об Эрике. Насколько же бестолковая вышла встреча. Такой ли представляла ее себе? Передатчик, подвал с тошнотворным запахом. Страх, что кто-то заметит или услышит. Не попрощалась, не обняла даже. Вспоминаю обиду в прозвучавшем "Только?". Что он теперь подумает обо мне? Какой я была в его глазах? Ворвалась, ничего не сказала, втянула в проблемы. Я использовала его. Использовала Эрика. А что если он соврал мне, что не будет ему ничего? Что если его сейчас допрашивают? А если…
Щёки мокрые от слез, и земля под щекой тоже.
–Смотри!– голос патрульного над самой головой.– Ушла мерзавка! Вон, смотри же!
Ничего не понимаю, а пошевелиться страшно. Шуршит трава – всё дальше и дальше. Гулко стучит в ушах. Кажется, всё это время я не дышала. Не поднимая головы, ползу по направлению у лесу. Снова слышу гудок, совсем близко. Приподнимаюсь и вижу, как из деревьев вырывается поезд, набирает ход. И словно вырезают несколько мгновений из жизни: вот я лежу, но в другую секунду уже бегу за поездом, готовая запрыгнуть. Наперерез бросается тень, сбивает с ног. Больно удаляюсь о землю, шиплю сдавленно, вырываюсь.
–Куда тебя опять несет, сумасшедшая?– шёпотом кричит тень голосом Ламы, а его руки удерживают мои.– Голову оторву, Сель! Как можно быть такой ненормальной?!
Продолжая вырываться, снова всхлипываю – теперь в голос.
–Разревись мне еще. Нашла время. Зря я что ли охрану по ложному следу пустил? Давай покричи, чтобы наверняка услышали.
Он тянет меня за руку, поднимая с земли. И мы бежим. Через железную дорогу, через поле, по лесу. Что это, опять слезы? Нет – дождь. Отсыревший, весь в земле, свитер холодит тело, несмотря на плотный комбинезон под ним. Или трясёт от волнения? Лама бежит всё медленнее, переходит на шаг.
–Вот теперь можешь плакать,– милостиво разрешает он.
И я смеюсь.

-Как ты понял, где меня искать?
Лама, не оборачиваясь, идет впереди.
–Как? Но ты же сама рассказывала, как выбиралась из Города. У костров, помнишь?
Помню. И помню еще то, что Ламы как раз там не было. Впрочем, удивляться бессмысленно: он из тех людей, которые всегда всё знают.
–Марк нашел кое-что,– признается вдруг Лама.– Прости, пришлось залезть в твой рюкзак: мы хотели понять, взяла ли ты с собой оружие.
–И что там?– пропускаю мимо ушей его оправдания.
–Ещё одна фотография. Почему-то она лежала отдельно.
Все интереснее и интереснее. Что ещё заготовил для нас Стив? Когда наступит конец его сюрпризам?
–Это снова Шон. Правда, сфотографирован издалека, в толпе людей. И знаешь, что любопытно? Марк узнал его.
Внутри леденящий холод, как перед прыжком в пустоту. Как можно узнать человека, которому семьдесят лет назад было тридцать? Даже если до сих пор жив, он разительно отличается от себя на снимках. Что-то здесь не так. Мы упускаем какую-то важную деталь.
–Это невозможно.
Лама оборачивается так резко, что пугает меня.
–Ты что-то знаешь,– и это не вопрос.
–Да. Марк обознался. Тому Шону, который на фотографиях, сейчас около ста лет.
Разговор стихает сам собой. Лама, мрачный, насупившийся, возобновляет шаг. Вскоре мы выходим к убежищу. Сбрасывая оцепенение, парень свистит, как птица. В ответ раздается такой же посвист.
–Порядок. Идем.
К уже знакомым лицам прибавляются еще трое: наблюдатели. Но сколько ни оглядываюсь, оружия нигде не видно.
–Вы ничего не достали?
В улыбке Ламы проскальзывает самодовольство.
–Достали. И даже больше, чем рассчитывал. Но я не такой дурак, чтобы всё это несколько дней тащить на себе обратно через лес. Есть более надежный способ.
–Какой же?
–Поезд.
Его веселит мое замешательство. Он подходит к стене и пальцем начинает чертить невидимые линии.
–Смотри. Мы тут. Склад рядом. Но отсюда до лагеря чуть больше двух дней. Если идти таким же крюком. По-другому и не получится, места совсем непроходимые. Но вот тут,– он выводит дугу,– Проходит железная дорога. И если здесь,– разрушает линию,– Если здесь сойти, придётся потратить всего полдня. Понимаешь?
–Здорово! Только…
–Не знает ли об этом охрана? Нет, не думаю.
–Но как-то же они попали к вам?– это уже Мира.
–Это мы тоже выясним.
Он устраивается на одном из гамаков.
–И вы бы отдохнули. Поезд выходит рано, а нам еще пробраться внутрь надо. Через три часа подъём.
Но внутри зарождается чувство уверенности, что вот он – тот момент, когда приходит время покончить с недомолвками. Через неделю или даже утром информация может потерять свою актуальность. Если действовать – то сегодня. Сейчас. И я говорю:
–Нет.

Меня окружают неровным полукругом и слушают, внимательно, жадно, боясь упустить хоть одно слово. Никто не перебивает, не смотрит с насмешкой или пренебрежением. Мне верят, полностью верят впервые за много дней. И я рассказываю – всё, что знаю. То, что услышала от Стива у заблудших, то, что услышала сегодня в записи. Жаль, не удалось досмотреть до конца, но основное всё же понятно. Изобретатели зашли слишком далеко. Стив прав, их пора остановить. Эксперименты не прекратились, и передо мной живое тому подтверждение – Мира. Она, бледная, взволнованная, смотрит на меня в упор. И вдруг медленно кивает.
–Сель говорит правду. Они продолжают совершенствовать датчики.
–Что?!
Теперь все смотрят на девушку. Та снова кивает.
–Я была там,– тихо объясняет она.– В лесу охрана искала меня. Прости, Марк, твой брат пострадал из-за моей трусости и глупости. Я хотела навредить им и украла какой-то важный листок с их стола. Я ничего не поняла, видимо, это был шифр. Заучила его на всякий случай, а листок уничтожила.
Мы с Ламой переглядываемся. Вот оно. Один из ответов найден. Теперь бы еще подобрать ключик к тому шифру, который она бормотал во сне.
–Мне удалось сбежать. Видимо, с помощью системы наблюдения им удалось выяснить, что в Городе меня нет.
–Мне кажется,– снова беру я слово,– Стив хотел, чтобы мы ликвидировали систему.
–А больше ему ничего не хочется?– возмущённо спрашивает кто-то из наблюдателей.– Слишком изощренный способ самоубийства.
–Я не зову никого с собой,– качаю я головой.– В конце концов, Лама правильно сказал: чем больше человек, тем выше вероятность, что их заметят.
–То есть я правильно понимаю, что ты пойдешь одна, сама не зная куда, бороться с целым Городом?– Лама вопросительно приподнимает бровь.– Одна? С пистолетом, заряжённым сонными пулями? Ты хотя бы знаешь, где находится лаборатория?
Он снова попадает в точку, и мне нечего ответить. Но я упрямо говорю:
–Выясню.
–Я иду с тобой.
Голоса Марка, Кора и Миры сливаются в один. Лама лишь разводит руками:
–И не мечтай опять сбежать.

Утро встречает оранжевыми разводами рассвета над соснами и туманной дымкой в ногах. Мы идем по лесу, лёгкие бесплотные тени между стволов. Незаметно отделяются три тени, отлетают в сторону: это наблюдатели, они спешат на утренний поезд, увозящий оружие лесным. Мы тоже спешим на поезд, только на другой. Нас ведет Марк: он сказал, что знает, куда идти. Железная дорога открывается неожиданно. Над ней тоже вьётся туман. Все затихают за деревьями, а я выхожу вперёд. Сажусь на корточки, кладу ладонь на рельс. Долго ничего не происходит, металл холодит ладонь. Но потом, едва уловимо, рельс начинает дрожать. Почти не ощутимо после долгого ожидания и совсем незаметно, если и вовсе не ждешь. Первые лучи пробиваются сквозь сосновые верхушки, серебрят капли росы возле руки. Я оборачиваюсь и говорю:
–Идёт.

Конец первой книги.




          See more books in http://www.e-reading.club